Архив стихотворений Ивана Пнина

Когда уныние, печаль владеют мною,
Когда смертельною мой дух объят тоскою,
Когда ни в обществе любезных мне людей
Отрад не нахожу я горести моей,
Когда повсюду я лишь скуку обретаю, —
О трубка милая! к тебе я прибегаю.
От всех уединясь, беседую с тобой,
Спокойнее тогда бывает разум мой.
От вредной мокроты мой мозг ты очищаешь,
И мысли мрачные и грусть ты прогоняешь.
Когда взираю я, как дым клубится вверх
И вдруг передо мной в пространстве исчезает,
То лучше поучений всех
Мою мне жизнь табак изображает.
Равно как он, я прах пустой,
И жизнь моя есть пламень мой,
Который мой состав дотоле оживляет,
Доколе пищу он потребну обретает.
Не станет пищи сей — потухнет он навек,
А вместе с ним и жизнь теряет человек.

К вам, друзья мои писатели,
К вам мою речь обращаю я,
С вами я хочу беседовать!
Вы поведайте причину мне,
Для чего вы так злословите
Вам подобных сочинителей?
Неужели, зря погрешности
В сочиненьях издаваемых,
Без обид и без ругательства
Вам неможно говорить о них?
Неужели почитаете
То похвальным вы деянием,
Чтобы честь и добродетели,
За ошибки, всем нам сродные,
Осуждать с такою злостию
Брата вашего писателя?

Ах, послушайте, друзья мои,
Что намерен предложить я вам
При удобном теперь случае,-
Не подумайте, чтоб я хотел
Вас учить или предписывать
Вам какие-либо правила:
Без меня людей довольно есть,
Кои век свой занимаются
Налагать оковы разуму, —
Нет, не то в виду имею я!
Откровенно вам признаюся,
Я намерен лишь напомнить вам,
Что, мне кажется, забыли вы
И что свято б сохранять должны
Вы в своей ученой памяти.

Если даром красноречия
И искусством хорошо писать
Вы пред прочими блистаете,
Если ум ваш изобилует
Теми знаньями глубокими,
Кои нужны для суждения
О каком-либо творении
И прямого доказательства,
Что в нем ложно и неправильно,
Почему, где заблуждается
Сочинитель в своих мнениях
И напрасно устраняется
От стези, себе назначенной
И по коей бы он должен был
Своего вести читателя
До предмета, им желанного, —
Словом, если вы имеете
Совершенства, коих нет в других
И посредством коих видите
Ясно в прочих все погрешности, —
То ужели дарования
Вам на то даны природою,
Чтобы, слабость зря писателей
(Впрочем, цель всегда похвальную
Нам своим трудом являющих),
По единственной причине сей
Принимать их за врагов себе
И стрелами ядовитыми
Злобной и завистной критики
Уязвлять их без пощады всех?

Ах, опомнитесь, друзья мои,
Вы забыли, что есть способы,
Кои вы употреблять должны
Завсегда в подобных случаях.
Почему, для лучшей памяти,
Сии способы представлю вам:

Ежели когда нечаянно
(Что всегда у вас случается)
Попадется сочинение
В ваши руки весьма слабое
И которое исполнено
Недостатков и погрешностей,
Да и слишком худо писано,
Но имеет цель полезную, —
То послушайте, друзья мои,
Еще хуже вы поступите,
Коль его злословить станете,
Не щадя и сочинителя.
Напишите сами лучше вы —
И вот способ к отомщению.
Извинять умейте слабости,
Кои вы в других находите,
Равномерно сами будучи
Неизбежно им подвержены;
Истребите из сердец своих
Навсегда яд злобной критики
И старайтесь исправлять людей
Без насмешек и ругательства;
Почитайте дарования
Возникающих писателей,
Хоть заря их не блистательна —
Не всегда и солнцу красному
В миг заря предходит ясная!
Если вы когда желаете,
Чтоб другие уважали вас, —
Уважайте равномерно тех,
Кои с вами в упражнениях
Одинаких обращаются.
Сими способами можете
Новых возродить любителей
К сиротеющей словесности.
Наконец, вот все те средства вам,
Средства прямо благородные,
Кои вам всегда позволены,
Кои могут руководствовать
К достиженью славы истинной,
Коль сию вы славу ищете,
Коль сей славой вы пленяетесь.
Ах, поверьте мне, друзья мои,
Поступая таким образом,
Слава вас сама найдет везде,
Посетит жилища мирные,
Где для пользы сограждан своих,
Где для пользы человечества
Вы трудиться токмо будете, —
Увенчает вас венком своим,
Из таких лучей составленным,
Что ни зависть с злобным временем
Не возмогут помрачить никак.
Тщетны будут их усилия!
Справедливое потомство, зря
Блеск лучей венца прекрасного,
В благородном восхищении
Ваши имена любезные
Всегда станет вспоминать себе.

О роща тихая, густая,
Где солнца луч, не проницая,
Прохладу сладкую рождал!
Где часто дни я провождал
С Руссо, Бернардом, Дюпати,
О роща милая… прости!
Прости, убежище драгое,
Где все часы мои текли
В сладчайшем для меня покое!
Как скоро те часы прошли!..
Быть может, уж не возвратятся
Они для сердца моего.
Ах, лучше б век не наслаждаться,
Чем наслаждаться для того,
Лишиться чтоб потом всего!
О роща! не видать мне боле,
Как будешь ты освещена,
Когда янтарная луна
Покажется в эфирном поле
И, тихий свет свой разлия,
Тобою станет любоваться, —
Тогда в чужой стране уж я
Далеко буду от тебя,
И лиры томной звон моей
Не будет боле раздаваться,
О роща! в тишине твоей,
И с вздохом горлицы мешаться,
Которая в любви своей
Нередко, как и я, страдала,
Когда с любезнейшим дружком
Минуту вместе не бывала.
И ах! уж не услышу я,
Когда над чистым ручейком
Польются трели соловья!..

И ты, о липа! сей мой вздох
Прими — он может быть последний…
Пускай пушится серый мох,
На коем я, в часы вечерни,
Под сению твоей лежал
И те цветочки разбирал,
Что милой в дар готовил я.
Ах, если ты ее когда
Увидишь только близ себя,
Зови под тень свою всегда,
Расти, густися, зеленей
Для Сашеньки одной моей —
А я навеки сохраню
Любовь и верность к ней мою!

Прости, блестящий град: твои богаты стены,
Где, с детства самого до юности моей,
Наиподлейших был я жертвою людей,
Суть яд в глазах моих, — бегу их, как измены.

Бегу — куда ж? — к тебе, мое уединенье!
Пусть знатные кого хотят к дворцу зовут;
Спокойно, счастливо здесь дни мои текут,
Я не завидую в их скользком возвышенье!

Как безрассудны мы! Должны ль в беды вдаваться,
Чтоб счастие найти, которого хотим?
Оставим мы людей, желанья укротим,
И станем, жив с собой, мы лучше научаться.

Коль целью человек имеет наслажденье,
То льзя ли в обществах, сих вихрях суеты,
Прямого счастия найти ему цветы?
Ах, нет! — они цветут в одном уединенье.

Цветут — не вянут век, стократно возрождаясь,
Я рву их без помех с возлюбленной моей.
Природой, Сашенькой пленяяся своей,
Не знаю горестей, всечасно наслаждаясь.

С спокойствием смотрю на дней моих теченье,
Я в настоящем лишь утехи нахожу,
На будущее же без трепета гляжу
И, зря прошедшее, не прихожу в смущенье.

Блажен, кто, общее людей презревши мненье,
Что может лишь одно тщеславье утверждать,
Считает, как и я, тогда счастливым стать,
Коль истину, как я, нашел в уединенье.

Ода на болезнь, посвященная господину коллежскому советнику Осипу Кирилловичу Каменецкому

Исчадье ада, неги вредной,
Предтеча смерти, враг людей!
Ах, нет, не только бедный смертный —
Все существа вселенной сей,
Живущие в стихиях разных:
В морях обширных, бурных, страшных,
И те, что в воздухе мы зрим,
И те, что зрим в земной утробе, —
Все суть твоей подвластны злобе,
Под скиптром стонет всё твоим.

Кто мне твои исчислит стрелы,
Которыми разишь людей?
Кто мне откроет их пределы?
Из урны гибельной твоей
Текут злы немощи, мученья,
Текут — но всё без уменьшенья:
Всё урна злом полна твоя.
Доколе будет мир храниться,
Из урны зло в мир будет литься,
Так где ж найду отраду я?

Вотще без здравия ласкает
Нас счастье милостью своей.
Без здравья — тускл венец бывает,
Ничто — богатый трон царей.
Всё в мире здравье превышает,
Никто ему цены не знает,
Когда лишается его!
Блажен, кто, зря других пороки,
Умеет извлекать уроки
Из них для счастья своего!

Так что ж есть наша жизнь в сем свете?
Наука мучиться, терпеть!
Счастлив, кто пал в нежнейшем цвете;
Счастлив, кто может предолеть
Страстей волнующих внушенья;
Счастлив без всякого сомненья,
Кто меньше терпит в жизни сей!
Не знает немощей, мучений,
Не знает горьких приключений —
Да <и> к тому не есть злодей!

Но, ах! сего не постигая,
Я удивляюсь завсегда,
Как негр, весь век в цепях страдая,
Коль снимет их тиран когда,
Тогда в минуту восхищенья,
Толь сладкого освобожденья,
За бога он тирана чтит.
Ужели чувство избавленья,
Сугубя в нем уничиженья,
Всё прежнее — забыть велит?

Чему подвержен не бывает
Несчастный смертный в жизни сей!
В слезах родясь, в слезах кончает
Своих остаток горьких дней.
Болезнь, болезнь, коль то неложно,
Что мне здоровым быть неможно,
То <сжалься,> сжалься надо мной!
Раскрой гроб смелою рукою —
Обнявшися тогда с тобою,
Спокойней в гроб ступлю ногой. [*]

Но глухо мне болезнь вещает,
Слова ее мрут на устах,
Меня мгновенно оставляет,
Взор Каменецкого узнав.
О! муж искусный, добрый, честный,
Друг человечества нелестный,
Прими от сердца дань сию!
Прими сей знак чувств непритворный.
Ты есть мой гений благотворный,
Ты возвратил мне жизнь мою!

[*] — В это время мне очень было худо. Я принужден был позвать к себе г-на Каменецкого. Сочинитель.

Сказка

Случилось одному царю в Египте быть
И близ тех пирамид ходить,
Что чудом в свете почитают.
Скажу я правду всю
И ничего не утаю:
Царёво зрение пирамиды прельщают.
Придворные ж таких случаев не теряют
И превосходно знают,
Когда и как царю польстить.
И потому один так начал говорить:
«Великий государь! зри камня блеск того,
Что сверху прочие собою прикрывает,
И кои сделаны лишь только для него, —
Не верно ль, государь, сие изображает
Народ твой и тебя?
Не те ли меж тобой и им суть отношенья?..»
Так царь льстецу на то сказал:
«Мой друг, совсем с тобой противного я мненья,
И мыслить никогда, как ты, не буду я.
Я вижу истину сего изображенья,
Которое весьма ты ложно понимал,
И потому желаю,
Чтоб случай сей заметил ты,
Затем что важным я его весьма считаю:
Тот камень, что свой блеск бросает с высоты,
Разбился б в прах — частей его не отыскали, —
Когда б минуту хоть одну
Поддерживать его другие перестали.»

Притча

Все люди в свете сём подвержены страстям.
К несчастью, страсти их почти всегда такие,
Что следствия от них бывают им худые;
Всечасно нашим то встречается глазам,
Привержен как иной ко взяткам и крючкам,
Как сильно прилеплён другой к обогащенью,
Иной к вину, тот к развращенью,
Иной к игре, другой к властям…
А Клит, читатели, пристрастен к лошадям.
Нетрудно согласиться,
Чтобы полезнее то было во сто раз,
Когда бы всякий между нас
Ко пользе общества желал всегда стремиться;
Но, видно, этому так скоро не бывать!

Меж тем уж Клит идёт ту лошадь торговать,
Которую к нему недавно приводили,
Которою в нем страсть лишь пуще возбудили,
И Клит купил… Но что ж? Как лошадь ни статна,
Собой как ни красива,
Погрешность в ней тотчас открылася одна,
А именно: была весьма пуглива.
Однако этого не ставит Клит бедой,
Он сей порок весьма легко исправить чает;
И только что успел приехать он домой,
То способ вот какой на то употребляет:
Велел тотчас салфетку взять
И лошади глаза покрепче завязать.
Потом
Садится на неё верхом
И скачет близ всего,
Чего пугался конь до случая сего.
С завязанными конь глазами,
Не зря предметов пред собой,
Мчит смело седока, пыль взносит облаками.
И в ров глубокий водяной
С собою всадника с стремленьем вовлекает.

О вы, правители скотов или людей!
Заметьте через опыт сей,
Что тот безумно поступает,
Кто нужный свет скрывает
От их очей;
Что скот и человек, когда лишенны зренья,
Опаснее для управленья.

Басня

Вблизи дороги небольшой
Терновник с Яблонью росли;
И все, кто по дороге той
Иль ехали, иль шли,
Покою Яблоне нимало не давали:
То яблоки срывали,
То листья обивали.
В несчастье зря себя таком,
Довольно Яблоня с собою рассуждала;

Потом
Накрепко предприняла
Обиды все переносить
И всем за зло добром платить.
Терновник, близ её в соседстве возрастая
И злобою себя единою питая,
Чрезмерно тем был рад,
Что в горести, в тоске нет яблоне отрад:
«Вот добродетелям твоим какая мзда!
Вот что за них ты получила!
Но если б ты как я свою жизнь проводила,
То б ни несчастье, ни беда
Не смели до тебя вовеки прикасаться.
Ты стала б, как и я,
Покоем наслаждаться».
Терновник, Яблоне слова сии твердя,
Над муками её язвительно смеялся.
Но вдруг — откуда, как, совсем не знаю — взялся
Прохожий на дороге той
И, Яблони прельстясь плодами,
Вдруг исполинскими шагами
Подходит к ней и мощною рукой
Всё древо потрясает;
Валятся яблоки сюда, туда,
К ногам Терновника иное упадает.
Прохожий же тогда,
Не мысля ни о чём, лишь только подбирает;
И как-то невзначай за терн он зацепляет —
Мгновенно чувствует он боль в руке своей,
Зрит рану и зрит кровь, текущую из ней,
И чает,
Что сея злее раны не бывает.
Правдива ль мысль сия?
Кто хочет, тот о том пускай и рассуждает:
Рука его, а не моя.
Но это пусть всяк знает,
Что в гневе, в ярости своей
Прохожий до корня Терновник отсекает.

Читатель! В басне сей
Ты можешь видеть ясно,
Что люди добрые хоть терпят и ужасно,
Хоть сильно гонят их, однако ж почитают,
Злодеев же тотчас немедля истребляют.

Хаос идей, призрак крылатый,
Забвенья сын, отзыв страстей, —
И раб в цепях, и Крез богатый,
И всё, что дышит в жизни сей,
Всё платит дань твоей державе.
Ты царствуешь богов ко славе,
Тебе жжёт смертный фимиам.

Ты Неба кажешь нам щедроту,
Вся в мире тварь жива тобой.
Какую зрим в тебе доброту!
Когда, рассыпав мак седой,
Природы пульс остановляешь,
В свои объятья призываешь
И счастье в них вкушать даёшь.

Но всяк ли из людей вкушает
Покой эфирный, сладкий сей?
Ах, нет! злодей его не знает —
Ты для злодея сам злодей.
Вотще на розах ароматных
Мнит спать приятно враг несчастных;
Наступит ночь — тиран не спит.

Когда ж себя я вопрошаю:
О Сон! что в существе есть ты?
Коль брат ты смерти, то не знаю,
Как зреть могу твои черты?
Быв мёртвому тогда подобен,
Как быть могу к чему способен?
Как связь могу иметь с тобой?

Чтобы какие зреть виденья,
Потребно, мню я, для сего
Одну хоть искру вображенья, —
Нельзя сна видеть без того.
Я с сном мечтаний не мешаю,
Когда я сплю, я не мечтаю,
Когда ж мечтаю, то не сплю.
Так что же суть те сновиденья,
Которые нередко зрим?
Они суть плод воображенья,
В то время мы ещё не спим.
Дав мыслям вольное теченье,
Мы погружаемся в забвенье,
Блуждая в хаосе идей.

Блуждая, наконец преходим
К забвенью полному, ко сну.
Воздушных замков уж не строим,
Не ездим более в луну.
Отдавшись силе сна волшебной,
Всё забывает добрый смертный
И спит спокойно до утра!

Кто что ни говори! — жить без любви нельзя.
Вселенная сия
Любовью лишь хранится.
Притворный стоик в сем хотя не согласится,
Но это не беда!
Лишь физики, учёны господа,
Меня тем удивляют,
Что мир из четырёх стихий сей составляют.
Без воздуха, воды, земли, огня
Весьма недолго бы, конечно, прожил я;
Да как же физики об этом позабыли,
То, через что они свою жизнь получили?
Ужели от стихий родились сих они?
Рождений мы таких не видим в наши дни.
Ax! льзя ли не признать, что есть ещё стихия,
Которой действия и добрые и злые
Мы видим, как и тех.
Но сколько радостей, утех,
Пред прочими, сия всем смертным представляет!
Она чью только греет кровь,
Тот вечно ею лишь одной дышать желает.
Прекрасная сия стихия есть — Любовь.

(Подражание Руссо)

Рогатов был влюблён — чему дивиться!
Ведь это не беда,
Когда
От страсти сердце загорится.
Есть средство от сея болезни и лечиться;
Закон гласит:
Изволь жениться.
Рогатов от сего не прочь,
Чем мучиться и день и ночь;
К возлюбленной своей Аликсе он спешит —
Страстнейшую любовь свою ей открывает
И говорит,
Что в свете он её всему предпочитает,
Что всею он душой Аликсу обожает,
И что бы счастлив был тогда своей судьбой,
Когда б владел её он сердцем и рукой.
Аликса не сурова,
И зря перед собой любовника такого,
Не может ни руки, ни сердца отказать;
Себя ему вручает,
И брак их узами своими съединяет.
Но надобно сказать,
Что не прошло ещё и месяцев пяти,
Как зрит уже Рогатов плод,
Который женский род
Приносит после девяти.
Смущение, тоска Рогатова объемлет,
Он сердится, крушится;
Аликса ж жалобам его печально внемлет
И случаю сему не может надивиться.
Но публика, что сказки любит,
А правду губит,
Вмиг разные молвы на счёт их разнесла —
Иные уверяют,
Что рано чересчур Аликса родила,
Другие ж утверждают,
Что плод их потому так скоро появился,
Что слишком поздно уж Рогатов наш женился.

Блестящий призрак, дщерь химеры,
Честолюбивых душ кумир!
С какой волшебной льёшь ты сферы
Свои лучи на целый мир?
Ты блеском солнце помрачаешь,
Пречудные дела рождаешь
Волшебным прутом ты своим;
Коснёшься ль твёрдой скал вершины —
Мгновенно злачные долины
На место скал гранитных зрим.

О, сколько все стези те странны,
Чрез кои мнят достичь тебя!
Герои, мудрецы, тираны,
Прославить все хотят себя.
Один — в победах над врагами,
Другой — рассудка чудесами,
Последний — тяжестью цепей.
Тот пышны храмы созидает,
Другой их в пепел превращает,
Мня славным быть чрез подвиг сей.

О Слава! изо всех тиранов
Ты самый лютый для людей!
Воззри на тьму сих истуканов
И на число их алтарей,
В различных видах их узнаешь,
Что ты в кумирах сих блистаешь
И что тебе жгут фимиам.
Разрушь, разрушь очарованье!
И в полном покажи сиянье
Стезю к тебе прямую в храм.

Что слышу? Мне богиня вняла
И на роптание моё
В трубу златую так вещала:
«Я заблужденье зрю твоё,
И зрю, как скор во всём бываешь;
Несправедливо осуждаешь,
Чего не ведаешь ты сам.
Итак, познай, о бедный смертный,
Что только есть один путь верный,
Ко мне ведущий прямо в храм.

Сей путь осыпан не цветами,
Во храм не Флоры ты идёшь.
Но бездны с страшными горами
Ты на пути ко мне найдёшь;
И если дух твой содрогнётся,
Заноет сердце и забьётся
От страху сильно во груди, —
Беги сих скорой мест стопою
И с робкою своей душою
В мою ввек область не входи.
Но если, мужеством пылая,
Исполнен жара ты сего,
Пучины, горы презирая,
Себя превыше зришь всего;
Гигантскою ногой ступая,
Стремнин и гор не примечая,
По малым мнишь идти буграм, —
Тогда со звучными трубами
И с знаменитыми мужами
Сама тебя введу в мой храм.

Введу — и на престол с собою
В венце блестящем посажу, —
С какою твёрдою душою
Тогда я миру покажу:
Превозмогал ты все преграды,
Во благе общем зря награды,
То духом Сцеволы горел,
Как Курций, бездны презирая,
Для пользы общей погибая,
Быть равным сим мужам хотел».

«Хотел!» — восторгом упоенный,
Уже готов я был вещать —
«Постой, постой, о дерзновенный!
Богиня, дав мне знак молчать.
Сим речь свою окончевает:
Что славу всяк в нём разделяет
Ценою настоящих дел.
Служа Отечеству трудами,
Творя добро пред всех очами,
Чтоб всяк пример в добре том зрел.

Пример сильнее наставлений, —
Мы все хвалу добру гласим,
Громады видим поучений,
Где ж исполнители? — не зрим.
Почто не зрим Сократов ныне?
Иль, вспоминая о судьбине
Печальной мудреца сего,
Никто на сцену не вступает,
Всяк на другого уповает,
Что сей свершит всё за него?

Не дщерь химеры, предрассудка,
И не метеор я пустой,
Я ложного по свету звука
Не разношу моей трубой.
Ужели я тому виною,
Что славу ложную с прямою
Мешает человек всегда!
Тот только в храм ко мне вступает,
Кто добродетелью сияет,
А без её — нет в храм следа».

Сказала — и в одно мгновенье
Исчезла с блеском от меня!
Исчезло с ней и заблужденье,
Познав всю цену слов ея.
О Слава! если то неложно,
Что добродетелью лишь можно
В божественный твой храм вступить, —
Когда ты лиц не различаешь,
Дела едины уважаешь,
То как злодеи могут быть?

Рука Урании пространство измеряет.
О, время! но тебя ни мысль не обнимает;
Непостижимая пучина веков, лет!
Доколе не умчит меня твое стремленье,
Позволь, да я дерзну — хотя одно мгновенье
Остановиться здесь, взглянуть на твой полет!

Кто мне откроет час, в который быть ты стало?
Чей смелый ум дерзнет постичь твое начало?
Кто скажет, где конец теченью твоему?
Когда еще ничто рожденья не имело,
Ты даже и тогда одно везде летело,
Ты было все, хотя не зримо никому!

Вдруг бурное стихий смешенье прекратилось;
Вдруг солнцев множество горящих засветилось,
И дерзкий ум твое теченье мерить стал:
На то ль, дабы твою увидеть бесконечность,
На то ль, чтоб сих миров постигнуть краткотечность,
И видеть, сколь их век перед тобою мал!

Так что же жизнь моя в твоем пространстве вечном?
Что этот малой миг в теченьи бесконечном?
Кратчайший в молниях мелькнувшего огня:
Как мне тебя понять, как мне узреть — не знаю.
Вотще тебя, хоть миг, в уме остановляю,
И мысль моя с тобой уходит от меня!

Не я тебе один, весь свет и все подвластно!
Но сколь твое глазам владычество ужасно:
Здесь — гробы древние, поросши мхом седым;
Там — стены гордые, под прахом погребенны;
Истлевши города и царства потопленны, —
Все в мире рушится под колесом твоим!

О, веки бывшие и вы, вперед грядущи!
Явитеся теперь на голос, вас зовущий,
Представьте страшный час, которой я постиг,
Пред коим все его удары разрушенья,
Паденья целых царств, народов истребленья —
Равно как бы перед ним единой жизни миг!

Там солнце, во своем сияньи истощенно,
Узрит своих огней пыланье умерщвленно;
Бесчисленных миров падет, изветхнув, связь,
Как холмы каменны, сорвавшись с гор высоких,
Обрушася, падут во пропастях глубоких, —
Так звезды полетят, друг на друга валясь!

Всему судил творец иметь свои пределы:
Велел, да все твои в свой ряд повергнут стрелы;
Все кончиться должно, всему придет чреда,
Исчезнут солнца все, исчезнут круги звездны,
Не будет ничего, не будет самой бездны;
О, время! но ты все пребудешь и тогда!

Небесным сводом окружаюсь,
И небо для меня течет,
Я горних царь светил являюсь,
В гордыне человек речет:
Не для меня ли Солнце всходит?
Не для меня ль к концу приводит
Блестящий свой в Эфире бег?
Спокойным оком я объемлю,
Как царь, весь мир, в средине землю,
Недвижимо стоящу в век. [*]
[Система Птолемеева. (Примечание Пнина. — Ред.).]

Оставь сию мечту, надменный,
На самого себя озрись,
Кто мы? пылинки слабы, тленны,
Чтоб столько мыслями неслись.
Безумцы! с властью мы вещаем,
Но бедственно лишь погрязаем,
Слиянны в бездне мы вещей,
И только жить лишь начинаем,
Появимся и исчезаем,
Как прах, мгновенный блеск лучей.

Какой бессмертной пред очами
Отверзла Урания ход?
Твоими ли зовусь устами,
Богиня, на небесный свод?
Спешу вослед я за тобою
И возвышенною душою
С земли подъемлюсь в небеса;
Светильник твой меня предводит
Ко храму, где мой взор находит
Природы тайны чудеса.

Какой вид чувствия смущает
И прерывает ток словес?
Какое чудо пременяет
Устав превыспренних небес?
В пространстве страшном, отдаленном,
Един в безмолвии священном
Вселенной шествие смотрю
И в ограждении безмерном
Стремящиеся в чине верном
За ней шары различны зрю. [*]
[* Система Коперникова. (Примечание Пнина. — Ред.).]

Несясь от Запада к Востоку
Движеньем вечным искони,
По своду гладкому, широку
Вертятся на оси они.
Какой ум тайной назначает
Планетам путь и управляет
Чудесных силою пружин?
Не Солнцем ли в эфирном поле
Тела влекутся по неволе?
Не то ль есть царь планет един?

Среди пространного эфира,
Который творческой рукой
Излит в пустую бездну мира,
Оно движенья их виной.
Собою зыблясь непрестанно,
Качает, давит постоянно
Эфир блудящих сонм шаров,
Противна отражает сила
Ко краю одного светила
Эфирных множество валов.

Так составляются пространны
Круги известным сим телам:
Спешат в пределы начертанны
Меркурий и Венера там;
Последует земля, за тою
Течет с неравной быстротою
Угрюмый Марс, по нем Зевес,
Сатурн, летами отягченный,
Путь совершает удаленный
Средь хладных с трудностью небес.

Земля от Солнца ожидает
Благотворительных огней,
Оно сквозь плотный кров пускает
На землю множество лучей,
И обе света половины,
Причастны счастливой судьбины,
Часов и дней правитель зрит.
Земля ко знакам наклоняясь,
В теченьи года изменяясь,
Цветы и жатву нам родит.

Источник благ, душа вселенной,
О, Солнце, образ красоты,
И образ Вышнего Священной,
Внемли усердье с высоты!
Планетам, вкруг тебя летящим.
Твой чистый свет благословящим,
Во блеске бога представляй;
И царствуй над его делами,
Ликуй, и вечно пред веками
Величество его вещай.

Порока пагубней я зависти не знаю.
С соревнованием я зависть не мешаю.
То нужно всячески стараться возбуждать,
Сию же, напротив, сколь можно истреблять.
Соревнование на верх возводит славы,
А зависть подлая лишь заражает нравы.
Примеров множество нам могут показать,
Что злобе, мщению, сим гидрам зависть — мать.
Пучину кто сию в груди своей скрывает
И сердце ядом лишь ее одним питает,
Кто б ни был он таков, того считаю я
За тайного врага — он в обществе змея:
Опаснейший злодей, прикрывшись лицемерством,
Он честный кажет вид, как сердце дышит зверством.

Порок сей извергов ужаснейших творит,
Раздоры, ужасы, несчастия родит,
Союзы самые священны разрушает,
Чистейших чувствий жар природы погашает.
Семейство, где во всех одна струится кровь
И в сердце коего одна горит любовь,
Коль искра зависти в сем сердце зародится,
В свирепый пламень огнь любви вдруг превратится
И в жилах потечет на место крови яд…
Жилище же сего семейства будет ад.

Надежда! что ты есть такое?
Пролей свой свет ты на меня,
Скажи: мечтанье ль ты пустое
Иль луч блуждающа огня?
То зрю тебя я под венцами,
То средь пещер, между лесами,
С кинжалом, с пламенем в руках;
То вдруг, исполненну восторгов,
Я зрю тебя средь громких хоров,
В одеждах радостных, в цветах.

В различных кажешься ты лицах,
Таишь нередко цель страстей:
Преступну мысль храня в убийцах,
Возводишь их на трон царей.
Тобою Сикст одушевленный
Приемлет старца вид согбенный,
Чтоб к дверям рая ключ найтить;
Находит — и с душой надменной
Берет державу, крест священный,
И мир готов ему служить.

Иной, тобою обольщенный,
Воссесть мечтает на престол;
Уже народ, им возмущенный,
Несет повсюду тучи зол,
Как вдруг в стремлении сем яром
Падет под гибельным ударом,
На эшафоте распростерт;
Глава отсечена катится,
Струяся, черна кровь дымится, —
Надежда! так твой вянет цвет!

Злодей равно живет тобою,
Как муж, исполненный доброт,
Лишь, разной их ведя стезею,
Даешь вкушать им разный плод.
От двух начал ты происходишь,
Добро и зло с собой приводишь,
С желаньем быв сопряжена;
Лишь чрез него тебя мы знаем,
Коль есть желанье — уповаем,
А без него — что ты одна?

Ты есть ничто, коль нет желаний.
Но кто ж из смертных есть таков?
Кто из людей не полн мечтаний,
Не сделал кто из них оков?
В желаньях мы преград не знаем,
Во невозможном уповаем,
Мы любим обольщать себя,
Без нужд нередко призываем,
Чтоб только быть с тобой — желаем,
Скучаем жизнью без тебя.

Воззрю ли на раба в оковах,
Что век в неволе жизнь влачит,
На сирую вдовицу в стонах,
Что тощей смерти кажет вид;
Зря одного в цепях железных,
Другую зря в мученьях слезных,
Я вопрошаю сам себя:
Что держит в жизни сих несчастных?
Надежда! дней они ждут ясных,
И жизнь мила им чрез тебя.

Но что ж есть в существе ты самом?
Даешь ли истинный ты плод?
Под плотным кроясь покрывалом,
Лишь обольщаешь смертных род.
О! если б кто рукой враждебной
Сорвал с тебя покров волшебный
И обнаружил нам тебя!
Тогда б пред нашими очами,
Как в зеркале, мы зрелись сами
И всяк в тебе узнал себя!

Желаний наших ты зерцало,
Существенного нет в тебе:
От них приемлешь ты начало,
Ничто сама ты по себе.
Ты есть не что как продолженье
Не приведенных в исполненье
Желаний наших и затей,
Но от желаний кто отстанет?
Равно надежда не престанет
Несчастных обольщать людей!

Аллегорическая басня

Надежда с Радостью дорогою шли вместе.
Не помню точно я, в каком то было месте,
В Париже
Или ближе, —
Какая в том нужда?
Но знаю, что тогда
Прекрасны были дни,
Как на пути
Стыдливость встретили они.
Откуда и куда идешь — тотчас спросили
И с нею кой о чем еще поговорили,
Как водится всегда в случае таковом.
Потом
Идти с собой Стыдливость упросили.
Скучна ли, весела
Дорога их была,
Читателю сие на суд я оставляю
И дале продолжаю.
Но как на свете сем,
Известно почти всем,
Нет прочного ни в чем
И счастьем завсегда не можно наслаждаться —
Равно и спутницам пришел час расставаться,
«Увы! сколь горестна разлука мне сия! —
Так Радость вопияла. —
Скажите, где могу еще узреть вас я?
В жилище роскоши я вечно не бывала,
И никогда нога не будет там моя».
Надежда про себя,
Ее любя,
Без дальних разговоров
Сказала ей тогда,
Что у любовников и также прожектеров
Бывает завсегда.
Стыдливость же в свою чреду вещала так:
«То опыт подтверждает,
Что ежели меня хоть раз кто потеряет,
Тот боле не найдет меня уже никак».

Раису милую я страстно полюбя,
Не помнил сам себя.
И день и ночь в уме ее воображая,
Томился, мучился, в злой скуке утопая.
Решился наконец об этом ей писать
И участи своей в ее ответе ждать.
Проходит месяц уж, проходит и другой,
Но от Раисы дорогой
В ответ
Ни строчки нет.
Кто в жизни сей любил или еще кто любит,
В отчаяньи моем меня тот не осудит:
Уже свинец готов был сердце поразить
И с жизнию моей мученья прекратить,
Но Небо, что о нас призрение имеет,
Дало мне ныне знать,
Что милая моя ни слова прочитать
Еще не разумеет.

Усерднейшей моей горячности предмет,
Прими, любезный сын! полезный мой совет.
Во-первых, буди тверд в своем по смерть законе
И с верностью служи Отечеству, Короне.
Мужей, украшенных сединой, почитай
И благодетельства других не забывай.
Будь ласков ты ко всем, хоть ниже кто иль равен,
Не тщись богатством быть или чинами славен, —
В одних достоинствах прямую стави честь.
Подлейших свойство душ являют трусость, лесть.
Сих бегай и не мни, что счастие неложно
Чрез пагубу других приобрести возможно.
Знай, чрез один порок в презрение придешь,
Чрез добродетель же сердца всех привлечешь,
И хоть несчастную во оной жизнь проводишь,
Везде любовь других с жалением находишь,
Спокойства чувствуя неоцененный дар,
Разрушить коего не может злой удар.
От жизни роскошной и праздной удаляйся
И строгостью трудов порокам противляйся.
Обиды презирай и гнева не имей:
Великодушием исправится злодей,
Бесчестнейших своих пороков устыдится, —
И тем не ты, но он жестоко огорчится.
Пусть здрава мысль твоя предшествует словам,
И прежде действия представь конец очам.
Несчастных облегчать старайся тяжко бремя,
Что в горести ведут и скуке томной время;
Будь к бедным щедр и их страшися пренебречь,
Не зная, как и твой век краткой будет течь.
Не будь тиран рабам, о пользе их пекися,
Будь снисходителен, но с ними не дружися,
Достойнейших из них старайся награждать,
Без строгости умей пороки исправлять:
Тем к большему одних усердию побудишь,
От слабостей других отстать совсем принудишь,
И равно сих и тех пленишь в любовь сердца, —
Прямого будут зреть рабы в тебе отца.
Сии, любезный сын! поступки благородны,
Верь, будут смертным всем и небесам угодны,
За все мои труды, за нежность и любовь,
Старайся оправдать своих ты предков кровь
Похвальных дел вослед стремлением прилежным,
Что славы все зовут пристанищем надежным.

Гимн на случай высочайшего посещения, удостоенного их императорскими величествами российское купечество по заложении новой биржи 1805 года, июня 23 дня

Ликуй, Нева благословенна,
Счастливая из всех река,
Зря Александра, вдохновенна
Великим гением Петра!
Тот град из блата вызывает
На чудо племенам земным,
Но Александром процветает
Торговля вместе с градом сим.
Блажен народ, царем любимый,
Блажен и царь, народом чтимый:
Да здравствует наш Александр!

Взирайте, все народы света,
Завидуйте во счастьи нам,
Как Александр, Елисавета,
Дающие пример царям,
К блаженству общему стремятся
И силою считают царств,
Коль их народы просветятся,
Найдут в торговле мать богатств.
Блажен народ, царем любимый,
Блажен и царь, народом чтимый:
Да здравствует Елисавет!

Взносися, процветай, Россия!
И в роды преноси родов,
Как благотворная Мария,
Приемля юношей в покров,
К торговле их предназначает,
Велит всему их обучать,
Что счастье жизни составляет,
Что может их обогащать.
Блажен народ, царем любимый,
Блажен и царь, народом чтимый:
Да здравствует Марии Дом!

А вы, все чуждые народы,
Что, бурных не страшась морей,
Сокровищ ищете природы
Далече от страны своей, —
К Петрову граду все теките,
Где мудрый Александр царит,
И с нами счастье разделите,
Что нам сей добрый царь творит.
Блажен народ, царем любимый,
Блажен и царь, народом чтимый:
Да здравствует наш Александр!

Брось взор, мой друг, на вечность смелый,
Взгляни без страха на престол,
На коем вид она веселый
Хранит среди развалин, зол,
Среди пролитой крови рабства,
Средь суеверия, коварства,
Среди военных бурь, могил;
Взгляни на сонм вкруг урн стоящих,
Упадших пепел царств хранящих
И слезы, кои мир пролил.

Взгляни спокойными очами
На участь общую людей,
Взгляни на царствы, что пред нами
Погибли в пропасти своей:
Иные вновь чело подъемлют,
Из праха нову жизнь приемлют,
Начто ж? — Чтобы влачить в цепях
Себя и будущие роды…
Вот что с собой приносят годы,
Вот что мы зрим во всех веках!

Но что за призрак из-за бури
Сверкающий к нам мещет зрак?
То вдруг в зарях весь, то в лазури,
То кроется опять во мрак;
Как огнь блуждающий мелькает,
То вдруг как солнце к нам сияет
В прекрасном, блещущем венце;
То, обвиваяся змеями
И с пенящимися устами,
Являет зверство на лице?

То новый год! Он так на смену
Протекшу году в мир идет.
Но лучшую ль в судьбе премену
Себе род смертный в нем найдет?
Род смертный тот же остается,
Он всё невежеством ведется;
Лжесвятство, рабство и война
Владели им и днесь владеют,
Народы к ним благоговеют,
А истина!.. удалена.

Род смертный тот же век пребудет,
Он только пременяет вид;
Сильнейший слабого гнать будет,
Злодей злодея подкрепит.
Невинность с правою душою
Не сыщет для себя покою,
Себя собой не защитит.
Теряют и цари короны,
Рабы на их восходят троны, —
В сем мире случай всё решит.

Так, друг мой, всё случайно в мире,
Закон пред случаем молчит.
И раб в цепях, и царь в порфира
Творят, что случай повелит.
Стать выше случая неможно;
Уметь им пользоваться должно,
Коль скоро предстает пред нас.
Спасай невинность угнетенну
И душу подлую, презренну
Являй злодеев тот же час.

К добру весьма случаев мало.
Ко злу — премного их всегда.
Везде найдешь пороков жало,
Не сыщешь к истине следа.
Почто же годы к нам приходят,
Когда в них люди не находят
Того, что к счастью нужно их?
Коль жизни каждое мгновенье
Родит беду и заблужденье, —
Сей мир, мой друг, есть мир для злых,

В нем добродетель погибает,
Порок трофеями покрыт…
Нет! нет! тот муж не умирает,
Кто ближнему добро творит.
Хоть кости все его истлеют,
Хоть бури прах его развеют,
Могила зарастет травой, —
Но память ввек его пребудет,
Его несчастный не забудет
И смерть его почтит слезой.

Унылая кругом простерлась тишина,
Восходит медленно на небеса луна,
Трепещущий свой свет на рощи изливает
И с горестным лицом несчастных призывает
К местам, где мертвым сном природа вечно спит,
Где плакать и вздыхать ничто не воспретит.

О кроткая луна! о божество ночное!
Пролей свой свет туда, где смерть хранит в покое
Тот прах, что я иду слезами омочить;
Спеши, луна, спеши сей прах ты осветить!
Ты внемлешь мне, я зрю предмет моих желаний,
Свидетельницей будь ты всех моих стенаний:
Зрю царство смерти я и зрю ее предел,
Зрю кости, черепы, поля покрыты тел,
И как над трупами смеется червь презренный, —
Вот нашей гордости конец определенный.

О! ты, который всё разишь на свете сем,
Последнего раба становишь в ряд с царем,
Что добродетели и злобу истребляешь,
Что мудрость не щадишь, любви огнь потушаешь, —
Ужасный, мрачный гроб! увы! сколь часто ты
Блаженства нашего ниспровергал цветы,
Сколь часто разрывал ты те незримы узы,
Те нежные сердец чувствительных союзы;
Ты в лютости своей и ныне пожрал вновь
И дружбу верную, и страстную любовь!
Тебя объемлю я, целую прах любезный,
На хладный мрамор твой ручей катится слезный…
Увы! свершилось всё — и смертной той уж нет,
Которая мне в рай преобращала свет.

Покойся, милая! спи в гробе сем, Аннетта,
Уж более тебя не тронут бури света;
Удары счастия, что в жизни нас разят,
Покоя твоего уже не возмутят.
А я, с пленяющим навек расставшись взглядом,
Я медленным томлюсь и неисцельным ядом.
Как можно предузнать враждебный смертный рок}
Я мыслил провести в покое жизни ток
И, с юности моей развратам неподвластен,
Со склонностью своей не думал быть несчастен.
Когда я выступил на сей превратный свет,
Я счастью льстивому не кинулся вослед
И, не прельщаяся ни славой, ни тщетою,
Пленялся истиной и сердца красотою.
Я зрел, каков сей мир, я видел счастья луч,
Сокрытый в глубине неизмеримых туч.

О, свет! ужасных бедств, ужасных мук содетель!
Где мзда с пороками равняет добродетель,
Где гордость, до небес касаяся главой,
Невинность робкую теснит своей ногой,
Где роскошь в облаках блестящий взор скрывает
И пропасти стопой железной попирает.
Вращаяся в тебе, я видел подлу лесть,
Хотящу вкрасться в грудь, чтоб больше ран нанесть.
Я зрел в тебе людей коварных, злых, надменных,
Бесстыдностью своей в злодействах ободренных,
Которых казнь небес ни совесть не страшит,
Которых бог — корысть, а подлость — твердый щит!
Я зависть зрел всегда носящую железы;
Успехи из нее мои исторгли слезы;
Невинного меня искала погубить:
Кто добродетелен, не может счастлив быть.
Когда, зря бездны вкруг, в обманах, во смятенье,
Я в дружбе кинулся найти успокоенье,
Святое дружество! О нежный дар небес!
Коликих мне и ты виною было слез!
Те, кои дружбу мне и верность обещали,
Увы! друзья мои! друзья враги мне стали.
Я злобу презирал, и сам ей жертвой был;
Но тем опасней враг, чем больше он нам мил!

О, небо! сколько змей, рожденных мрачным адом,
За всю мою любовь платили злейшим ядом
И, злость невинностью умея прикрывать,
Могли и тут губить, где б должно подкреплять.
Тогда, познав обман, познавши заблужденье,
Я вдруг из бурей сих прешел в уединенье,
Прешел — и заключил лишь самого себя,
Далече от людей найти покой мнил я.

Опасны страсти нам, но тишина страшнее;
Увы, бесчувственность всего на свете злее!
Прельщенный новою блестящею мечтой,
В замену счастия найти я мнил покой;
Увы! здесь нет тебя, и ищут бесполезно.
Я думал мир вкушать, но что же мир сей был!..
Вдруг свет мне сделался печален, пуст, уныл,
Всё стало тягостно, мучительно, превратно,
Я жизнь, несносну жизнь хотел прервать стократно;
Тогда, в престрашной сей мне в мире пустоты,
Аннетта! божество! мне тут явилась ты,
Подруга верная, имея нежны взгляды,
Пришла несчастному подать лучи отрады.
Увы, узрев тебя, узрел мгновенно я,
Что счастье и покой во взорах у тебя.
Во взорах сих — небес блеск, рай изображался;
Мне мрачен солнца свет пред молньей их казался.
С сих только пор лишь стал я жизнь мою ценить,
Аннетта, чрез тебя привык ее любить.
Ах! льзя ли не любить тогда мне жизни было,
Когда ты новую мне душу в грудь вложила,
Когда сказала мне с улыбкой на устах
И с нежным, пламенным румянцем на щеках:
«Люби меня, как я люблю тебя сердечно,
Чрез страсть взаимную счастливы будем вечно».
Увы! в полночный сей унылый тихий час
Мне мнится, что еще сей твой я слышу глас.
О друг души моей! когда то справедливо,
Что сердце чувствовать по смерти станет живо
Всё то, что чувствует во время жизни сей,
То знай, что вечность лишь предел любви моей.