Архив стихотворений Ивана Козлова

К чему вам, струны, радость петь?
Звучите мне тоской мятежной!
Как мне веселое терпеть?
Боюсь, не верю песни нежной.
Она любви пролетным сном
Звучит обманутой надеждой.
Как вспомнить, думать мне о том,
Что я теперь и что был прежде?

Чей голос в струны радость лил,
Той нет, — и нет очарованья!
Один напев теперь мне мил:
Надгробный стон и вопль страданья;
В нем отзыв наших вместе дней.
С тех пор, как ты уж прахом стала,
Нестройство для души моей
То, в чем гармония бывала.

Всё тихо; но и в тишине
Слух ловит песни незабвенной;
Невольно слышен голос мне,
Давно молчанью обреченный.
Смятенный дух тревожит он:
Засну ли — сонного пленяет;
Тоска ль отгонит дивный сон —
Напев с мечтой не улетает.

Мечтою Тирзу навсегда
Любви оставила могила.
В волнах дрожавшая звезда
Блеск нежный от земли склонила.
Но кто во мраке грозных туч
Проходит жизни путь ужасный,
Тот ищет всё звезды прекрасной,
Ему бросавшей светлый луч.

Отрада есть во тме лесов дремучих;
Восторг живет на диких берегах;
Гармония слышна в волнах кипучих,
И с морем есть беседа на скалах.
Мне ближний мил; но там, в моих мечтах,
Что я теперь, что был — позабываю;
Природу я душою обнимаю,
Она милей; постичь стремлюся я
Всё то, чему нет слов, но что таить нельзя.

Теки, шуми, о море голубое!
Несметный флот ничто твоим волнам;
И человек, губящий всё земное,
Где твой предел, уже страшится сам.
Восстанешь ты — и горе кораблям,
И бич земли, путь дерзкий означая
Бедой своей, как капля дождевая,
Идет на дно, где скрыт его и след, —
И он не в саване, не в гробе, не отпет.

Твои поля злодей не завоюет;
Твои стези не для его шагов;
Свободно ты: лишь бездна забушует,
И тот пропал, что б сушу был готов
Поработить. Его до облаков,
Дрожащего, с презреньем ты бросаешь, —
И вдруг, резвясь, в пучину погружаешь;
И вопит, он: где пристань! о гранит
Его ударишь ты — и век он там лежит.

Бросающий погибель и оковы,
Огонь и смерть из челюсти своей,
Рушитель сил, левиафан дубовый,
Гроза твердынь, народов и царей —
Игрушкою бунтующих зыбей,
И с тем, кто в нем надменно в бой летает,
Кто, бренный сам, владеть тобой мечтает;
Подернуло ты пеной бурных вод
Армаду гордую и Трафальгарский флот.

Предел держав, твой берег изменился:
Где Греция, и Рим, и Карфаген?
Свободный, он лишь волн твоих страшился;
Но, сильных раб и жертва перемен,
Пришельцев здесь, там диких носит плен;
Его везде неволя утомила
И сколько царств в пустыни иссушила!
Твоя лазурь, веков отбросив тень,
Всё та ж — млада, чиста, как в первобытный день.

Ты зеркалом Всесильному сияешь,
Он зрит в тебе при бурях образ свой.
Струишься ль ты, бунтуешь иль играешь,
Где твердый лед, и там, где пылкий зной,
Ты, океан, чудесен красотой,
Таинственный, бездонный, бесконечный!
Незримого престол, как небо вечный,
Времен, пространств заветный властелин,
Течешь ты, страшный всем, глубокий и один.

Когда пробьет печальный час
Полночной тишины
И звезды трепетно горят,
Туман крутом луны, —

Тогда, задумчив и один,
Спешу я к роще той,
Где, милый друг, бывало, мы
Бродили в тме ночной.

О, если в тайной доле их
Возможность есть душам
Слетать из-за далеких звезд
К тоскующим друзьям, —

К знакомой роще ты слетишь
В полночной тишине
И дашь мне весть, что в небесах
Ты помнишь обо мне!

И, думой сердца увлечен,
Ту песню я пою,
Которой, друг, пленяла ты
Мечтательность мою.

Унылый голос ветерок
Разносит в чуткой тме,
В поляне веет, и назад
Несет его ко мне.

А я… я верю… томный звук
От родины святой —
На песнь любимую ответ
Души твоей младой.

Меня жестокие бранят,
Меня безумной называют,
Спокойной, смирной быть велят,
Молиться богу заставляют.
О, здесь, далеко от своих…
Покой бежит очей моих;
В чужой, угрюмой стороне
Нет сил молиться богу мне!

Но (будь я там, где Дон родной
Шумит знакомыми волнами,
Где терем отческий, простой
В тени таится под дубами,
Там стану я покоя ждать,
Там стану бога умолять,
Чтоб, сжалясь над тоской моей,
Он мне конец послал скорей.

О, как мне, бедной, не тужить!
Ты, радость, и меня манила;
И я обиралась в свете жить,
Была мила ему, любила,
И в церковь божью вся в цветах
Пошла с румянцем на щеках;
И помню то, что с женихом
И я стояла под венцом.

Но гибнет радость навсегда;
К беде, к слезам я пробудилась, —
И ясная любви звезда
В кровавом облаке затмилась!
Сокрылся мой приветный свет,
Его ищу — его уж нет!
Ах, улетая, ангел мой,
Что не взял ты меня с собой!

Давно, прелестная графиня,
Давно уж я в долгу у вас;
Но песнопения богиня —
Поверьте мне — не всякий раз
Летает с нами на Парнас.
Мне, право, с музами беседы
Труднее, чем для вас победы!
Вам стоит бросить взгляд один —
И тьма поклонников явится,
Унынье в радость превратится,
И сам Киприды резвый сын
Опустит крылья, усмирится
И, коль угодно, согласится
По свету больше не порхать,
Чтоб только с вами обитать!

Соедини все дарованья,
Вы вместе все очарованья
В себе умели съединить.
Хотите ль нас обворожить
Прелестным даром Терпсихоры,
Летая легким ветерком, —
Отвсюду к вам сердца и взоры
Летят и явно, и тайком;
Или, победы в довершенье,
Раздастся сладостное пенье,
Как нежны треля соловья, —
Ваш голос в душу проникает,
Мечты минувши обновляет,
И скорбь, и радость бытия.

Мне, право, с музами беседы
Труднее, чем для вас победы!
Поэт с унылою душой,
Бездомный странник в здешнем мире,
Почтит ли вас своей хвалой
На дремлющей забвенной лире!
Примите ж в слабых сих словах
Усердье, вместо вдохновенья,
И дань душевного почтенья
В не лестных, истинных стихах.

Пилигрим и Мирза

Пилигрим

Кто поднял волны ледяные
И кто из мерзлых облаков
Престолы отлил вековые
Для роя светлого духов?
Уж не обломки ли вселенной
Воздвигнуты стеной нетленной,
Чтоб караван ночных светил
С востока к нам не проходил?

Что за луна! взгляни, громада
Пылает, как пожар Царь-града!
Иль для миров, во тме ночной
Плывущих по морю природы,
Сам Алла мощною рукой
Так озарил небесны своды?

Мирза

Не вьется где орел, я там стремил мой бег,
Где царствует зима, свершил я путь далекий;
Там пьют в ее гнезде и реки и потоки;
Когда я там дышал — из уст клубился снег;
Там нет уж облаков, и хлад сковал метели;
Я видел спящий гром в туманной колыбели,
И над чалмой моей горела в небесах
Одна уже звезда, — и был то…

Пилигрим

Чатырдах! {*}
__________________
* Вершина Чатырдага, по закате солнца, от отраженных лучей, кажется несколько времени в пламени.

Вольное подражание

Простясь с родными и друзьями,
Лишен всего, что мило мне,
Живу я, брошенный волнами,
В туманной дикой стороне.
Один, тоскою здесь томимый,
Сижу у мрачного огня, —
И память родины любимой
В уме и сердце у меня;
Ее я в думах обнимаю,
Стремлюсь туда перелететь,
Минуты горестно считаю,
Давно хотел бы умереть.
И что ж? в уделе мне враждебном
Здесь нет со мною никого,
Кто б, на лице заметя бледном
Тревогу сердца моего
И слезы, — сам моей тоскою
Душевно тронутый, сказал:
«Что, друг мой милый, что с тобою?»
И руку мне приветно сжал.

Князю П. А. Вяземскому

Ночь. Манфред один. Тень в виде молодой прекрасной женщины поет:

Когда луна сребрит поток,
И червь, светясь, в траве трепещет,
И на кладбище огонек,
А влажный пар в болотах блещет;
Когда вой сов тревожит лес,
И звезды падают с небес,
И ветерок в унылой тме
Меж листьев дремлет на холме, —
В тот час и с властью и с клеймом
На сердце лягу я твоем.

Сон крепкий очи и сомкнет,
Но дух твой смутный не уснет.
Есть тени — им не исчезать,
Есть думы — их не отогнать.
В твоей написано судьбе,
Чтоб одному не быть тебе.
Как бы одет в туман густой,
Как обвит в саван гробовой,
Так будешь жить обворожен,
Безвестной власти покорен.

Хоть невидимкой буду я,
Твой взор почувствует меня,
Как то, что прежнею порой
И было, и опять с тобой;
И, в тайном ужасе твоем
(Когда посмотришь ты кругом, —
Ты удивишься, что уж я
Пропала, как и тень твоя;
И будешь ты от всех таить,
Под чьею властью должен жить.

Волшебным словом ты клеймен,
В купель проклятья погружен;
Эфирный дух тебя схватил,
Тебя он сетью окружил.
И голос есть у ветерка,
И веет с ним к тебе тоска.
Спокойной ночи тишина
Тебе в отраду не дана,
А днем есть солнце над тобой,
Еще страшнее тмы ночной.

Из слез твоих мной извлечен
Сок страшный, — смерть вливает он;
В нем та кровь черная твоя,
Что в черном сердце у тебя;
С улыбки сорвана твоей
Змея, клубящаяся в ней;
И чары взяты с уст твоих, —
Отрава вся таилась в них.
Теперь на деле видно мне,
Что яд сильнейший был в тебе.

За мрачный дух твоих коварств,
За бездны тайные лукавств,
За кротость ложную очей,
Змею-улыбку, яд речей,
За дар твой дивный убедить,
Что с сердцем ты, что мог любить,
За твой к чужим страданьям хлад,
За то, что Каину ты брат, —
Ты властью обречен моей
Носить твой ад в душе твоей.

Фиал в руках, — уже я лью
Проклятье на главу твою;
И ты покоя не найдешь,
И не уснешь, и не умрешь,
И смерти будешь ты желать,
Страшась всечасно умирать;
Но вот уж ты обворожен,
Незвучной цепью окружен;
И сердцем и умом страдай.
Свершились чары. Увядай!

Настала ночь. Небесный свод в звездах
Изображен в серебряных волнах;
Едва струясь, прозрачные бегут,
И навсегда, как радость, утекут.
Бессмертные огни с родных высот
Красуются в стекле волшебных вод.
Приманчив вид тенистых берегов,
И нет для пчел прелестнее цветов;
Могла б в венке Диана их носить;
Могла б любви невинность подарить.
Меж них реки игривая струя
Бежит, блестит и вьется, как змея.
Всё так светло, такая тишина,
Хоть дух явись — с ним встреча не страшна.
Как быть вреду? Бродить не станет злой
В таких садах, в такой красе ночной.
Подобный час для добрых сотворен.
Так Лара мнил, и в замок молча он
Идет скорей: ему прекрасный вид
О прежних днях невольно говорит,
О той стране, где свод небес ясней,
Светлей луна, ночь тихая милей,
О тех сердцах… Нет, нет: шуми над ним,
Бушуй, гроза! Он, дерзкий, нещадим,
Душою тверд, но, светлая красой,
Такая ночь смеется над душой.

Вступил он в зал, весь полный тишины;
Тень длинная мелькнула вдоль стены;
Портреты там людей минувших лет,
Доброт, злодейств, других остатков нет;
Преданий дым и темный овод, где прах
С пороками, грехами спит в гробах,
Полустолбцы, ведущие до нас
Из века в век сомнительный рассказ,
Укор, хвалу — вот всё, и чем древней
Тех хартий ложь, тем с правдою сходней.
Там ходит он и смотрит, а луна
В готическом отверстии окна
Видна ему, и блеск бежит струей
На пол из плит, на потолок с резьбой,
И образа на стеклах расписных
Молящихся угодников святых
В таинственных видениях луной
Оживлены, но жизнью неземной.
Кудрей густых цвет черный, мрак чела
И зыбкий склон широкого пера
Дают ему весь ужас мертвецов,
Всё страшное, всё тайное гробов.

Уж полночь бьет; лампада чуть горит;
Ей будто жаль, что тма при ней бежит.
Все спят — но чу!.. у Лары слышен клик,
И звук, и стон, и вопль, и страшный крик;
Ужасный громкий крик — и смолкнул он…
Чей ярый вопль так дико рушит сон?
Вскочили все, бодрятся и дрожат,
И помощь дать на зов к нему летят,
Кой-как мечи схватили второпях,
И факелы не все горят в руках.

Хладнее плит лежит он недвижим,
Бледней луны, играющей над ним,
И брошен меч, почти уж не в ножнах;
Сверх сил людских, знать, был сей дивный страх;
Но он был тверд. Строптивый мрачный лик
Грызет вражда, хоть ужас в грудь проник.
Лежит без чувств; но могут ли таить
Его уста желание убить!
Угроза в них с роптаньем замерла
Иль гордости отчаянной хула;
Полусмежась, глаза его хранят
В их мутной тме бойца суровый взгляд;
И этот взгляд, заметный часто в нем,
Оцепенел в покое роковом.
Очнулся — вот… он дышит, говорит;
Багровый цвет в щеках темно горит;
Красней уста; он взор кругом водил,
И тускл, и дик, и с дрожью приходил
Опять в себя. Но он не на своем
Заговорил наречии родном;
Звук слов мудрен; одно понять могли,
Что звуки те — язык чужой земли.
И было так; но та, с кем говорит…
Ах, нет ее — к ней речь не долетит!

Подходит паж; он странный смысл речей
Как будто знал; но из его очей,
Из бледных щек нетрудно угадать,
Что тайну слов один не мог оказать,
Другой открыть. Казалось, будто он
Тем, что сбылось, почти не удивлен;
Склонясь к нему, на языке чужом
Он отвечал, быть может, на своем;
А тот внимал, как нежно паж младой
Гнал мрак с души, встревоженной мечтой.
Но был ли он грозой повержен в страх?
Ему ль беда страшна в одних мечтах!

В бреду ль он был иль вправду что узрел,
Забыл иль нет; но тайну он умел
На сердце взять; и с новою зарей
Опять он бодр и телом, и душой;
Духовника не позвал, ни врачей,
Не изменил осанки и речей;
В урочный час, как прежде, всё пошло;
Не веселей, не пасмурней чело;
Все тот же он; и если разлюбил
Ночную тень, равно он утаил
То от рабов, которых трепет, взгляд
О диве их, об ужасе твердят.
Они с тех пор бледнее и вдвоем,
Минуя зал, проходят через дом:
Зыбучий флаг, пол звучный, скрип дверей,
Обоев шум, и ветра в тме ночей
Унывный вой, и мышь ли пролетит,
Густая ль тень лип темных задрожит —
Всё страшно им, когда печальной мглой
Вдоль диких стен обляжет мрак ночной.

О! если в мир зазвездный тот,
Что над подлунною землею,
Душа навек перенесет
Любовь чистейшую с собою;
Когда и там сердца горят
И прежних чувств не забывают,
И очи то же, так же зрят,
Но только слез не проливают, —
Приветствуем тогда мы вас,
Непостижимые селения,
Тогда и страшный смерти час
Страдальцу часом услаждения. —
Свергая бремя жизни в прах,
Летим с надеждою сердечной,
Что исчезает скорби страх
В сияньях благости превечной.

Когда в пределах вечной тмы
Стопою робкой приступаем,
То по себе ль тоскуем мы,
Слезящий взор назад бросаем, —
Не смерть, разлука нам страшна —
Одной лишь ею дух мятется,
И связь сердец не прервана,
Хотя цепь жизни уже рвется.
Пребудем с верою святой,
Что прежних чувств мы не забудем
И с кем делимся здесь душой,
И там душой делиться будем;
Что, вод бессмертия испив,
И благостью всещедрой силы
Мы, сердце с сердцем съединив,
И там друг другу будем милы.

В стране прекрасных дней, меж пышными садами,
О роза нежная! тебя давно уж нет!
Минуты прежние! златыми мотыльками
Умчались; память их точила юный цвет.

Что ж Север так горит над Польшею любимой?
Зачем небесный свод так блещет там в звездах?
Иль взор твой пламенный, стремясь к стране родимой,
Огнистую стезю прожег на небесах?

О полька! я умру, как ты, — один, унылый;
Да бросит горсть земли мне милая рука!
В беседах над твоей приманчивой могилой
Меня пробудит звук родного языка.

И вещий будет петь красу твою младую,
И как ты отцвела в далекой стороне;
Увидит близ твоей могилу здесь чужую,
И в песни, может быть, помянет обо мне!

В степи стоит уныл Гирея царский дом;
Там, где толпа пашей стремилась
С порогов пыль стирать челом,
Где гордость нежилась и где любовь таилась,
На тех софах змея сверкает чешуей,
И скачет саранча по храмине пустой.

И плющ, меж стекол разноцветных,
Уж вьется на столбах заветных,
Прокравшись в узкое окно;
Уже он именем природы
К себе присвоил мрачны своды;
Могучей право отдано;
И тайной на стене рукою,
Как Валтазаровой порою,
Развалина начерчено.

Гарема вот фонтан. Еще бежит поныне
Из чаши мраморной струя жемчужных слез
И ропщет, томная, в пустыне;
Но слава, власть, любовь! — Ток времени унес
Мечтавших здесь гордиться вечно;
Он их унес скорей и влаги скоротечной.

А. И. Тургеневу

Из мрачных северных лесов,
С восточных дальних берегов,
Сыны отваги и свободы,
Стремятся дикие народы
С двойной секирою, пешком,
В звериной коже, с булавами,
И на конях с копьем, с стрелами,
И череп вражий за седлом.
Дошли; рассыпались удары,
Клубится дым, горят пожары,
Стон тяжкий битвы заглушал,
И Рим, колосс держанный, пал;
Порочный пал он, жертва мщенья, —
И шумно ветры разнесли
Ужасный гром его паденья
В концы испуганной земли.
Но туча грозная народов
С небесным гневом пронеслась,
И пыль от буйных переходов
В полях кровавых улеглась.
Навеки мертвое молчанье
Сменило вопли и стенанье.
Уже паденья страшный гул
В пустыне горестной уснул;
В тумане зарево не рдеет,
И черный дым уже редеет;
Яснеет мгла; с печальных мест
Вдали стал виден светлый крест.
Другие люди, вера, нравы,
Иной язык, права, уставы,
Чистейший мир, рожденный им,
Явился вдруг чудесно с ним, —
И проповедники святые
На пепелища роковые
Пришли с Евангельем в руках,
И меж развалин на могилы
Воссели, полны тайной силы;
Горела истина в очах;
Глас тихий, скорбных утешитель,
Небесной воли возвеститель,
Вселенной жизнь другую дал;
Так их божественный учитель
По вере мертвых воскрешал.

Прости! уж полночь; над луною,
Ты видишь, облако летит;
Оно туманной пеленою
Сиянье нежное мрачит.

Я мчуся вдаль, мой парус веет,
Шумит разлучница волна, —
Едва ли прежде прояснеет
На своде пасмурном луна.

И я, как облако густое,
Тебя, луна моя, затмил;
Я горем сердце молодое
И взор веселый омрачил.

Твой цвет, и радостный и нежный,
Моей любовью опален;
Свободна ты, — мой жар мятежный
Забудь скорей, как страшный сон!

Не увлекись молвою шумной!
Убило светлые мечты
Не то, что я любил безумно,
Но что не так любила ты.

Прости — не плачь! уже редеет
Туман пред ясною луной,
Взыграло море, парус веет —
И я в челнок бросаюсь мой.

В полях блестящий серп зеленых нив не жнет;
Янтарный виноград, в ту пору, как цветет,
Не должен хищных рук бояться;
А я лишь начала, красуясь, расцветать…
И пусть мне суждено слез много проливать,
Я с жизнью не хочу расстаться.

Смотри, мудрец, на смерть с холодною душой!
Я пл_а_чу, и молюсь, и жду, чтоб надо мной
Сквозь тучи звезды проглянули.
Есть дни ненастные, но красен божий свет;
Не каждый сот душист; такого моря нет,
Где б ветры бурные не дули.

Надежда светлая и в доле роковой
Тревожит грудь мою пленительной мечтой,
Как ни мрачна моя темница.
Так вдруг, освободясь от пагубных сетей,
В поля небесные счастливее, быстрей
Летит дубравная певица.

Мне рано умирать: покой дарит мне ночь,
Покой приносит день, его не гонят прочь
Ни страх, ни совести укоры.
И здесь у всех привет встречаю я в очах,
Улыбку милую на пасмурных челах
Всегда мои встречают взоры.

Прекрасный, дальний путь еще мне предстоит,
И даль, в которую невольно всё манит,
Передо мной лишь развернулась;
На радостном пиру у жизни молодой
Устами жадными до чаши круговой
Я только-только что коснулась.

Я видела весну; хочу я испытать
Палящий лета зной, и с солнцем довершать
Теченье жизни я желаю.
Лилея чистая, краса родных полей,
Я только видела блеск утренних огней;
Зари вечерней ожидаю.

О смерть, не тронь меня! Пусть в мраке гробовом
Злодеи бледные с отчаяньем, стыдом
От бедствий думают скрываться;
Меня ж, невинную, ждет радость на земли,
И песни нежные, и поцелуй любви:
Я с жизнью не хочу расстаться.

Так в узах я слыхал, сам смерти обречен,
Прелестной узницы и жалобы и стон, —
И думы сердце волновали.
Я с лирой соглашал печальный голос мой,
И стон и жалобы страдалицы младой
Невольно струны повторяли.

И лира сладкая, подруга тяжких дней,
Быть может, спрашивать об узнице моей
Заставит песнию своею.
О! знайте ж: радости пленительней она;
И так же, как и ей, конечно, смерть страшна
Тому, кто жизнь проводит с нею.

Об ней зарей и вечером об ней
Крушится он, и плачет, и стенает;
Так в темну ночь, тоскуя, соловей,
Когда ловец жестокий похищает
Его еще не вскормленных детей,
Поет и бор унывно оглашает.
Но, утомясь, невольно легким сном
Забылся он перед румяным днем.

И та, о ком душа в тоске мечтала,
Чело в звездах, под светлой пеленой,
В чудесном сне очам его предстала,
Блистательна божественной красой,
Но и в красе небесной сохраняла
Знакомый вид любви его земной.
«О милый друг, взгляни, как я прекрасна,
Как весела: твоя печаль напрасна!
Ты дал мне всё: нетленным ты венцом
Меня венчал, — а меч обманут мглою.
Что бренный мир! Уж я перед творцом;
Я в жоре дев бессмертною, святою
Живу, люблю, молюся об одном
И жду тебя… и вечный пред тобою
Возблещет свет — и взор пленится твой
Красой небес, и в них моей красой.

Стремися к нам душою неизменной;
Волненьям чувств упорствуй и живи;
Люблю тебя, друг сердца незабвенный,
И не таюсь теперь в моей любви!»
Рекла; в очах блеснул огонь священный,
Невиданный у смертных на земли, —
И вдруг, в своем сияньи утопая,
В лазурной тме исчезла дева рая.

А. А. Воейковой

Мила Брайнгельских тень лесов;
Мил светлый ток реки;
И в поле много здесь цветов
Прекрасным на венки.

Туманный дол сребрит луна;
Меня конь борзый мчит:
В Дальтонской башне у окна
Прекрасная сидит.

Она поет: «Брайнгельских вод
Мне мил приветный шум;
Там пышно луг весной цветет,
Там рощи полны дум.

Хочу любить я в тишине,
Не царский сан носить;
Там на реке милее мне
В лесу с Эдвином жить».

— «Когда ты, девица-краса,
Покинув замок, свой,
Готова в темные леса
Бежать одна со мной,

Ты прежде, радость, угадай,
Как мы в лесах живем;
Каков, узнай, тот дикий край,
Где мы любовь найдем!»

Она поет: «Брайнгельских вод
Мне мил приветный шум;
Там пышно луг весной цветет,
Там рощи полны дум.

Хочу любить я в тишине,
Не царский сан носить;
Там на реке милее мне
В лесу с Эдвином жить.

Я вижу борзого коня
Под смелым ездоком:
Ты царский ловчий, — у тебя
Рог звонкий за седлом».

— «Нет, прелесть! Ловчий в рог трубит
Румяною зарей,
А мой рожок беду звучит,
И то во тме ночной».

Она поет: «Брайнгельских вод
Мне мил приветный шум;
Там пышно луг весной цветет,
Там рощи полны дум;

Хочу в привольной тишине
Тебя, мой друг, любить;
Там на реке отрадно мне
В лесу с Эдвином жить.

Я вижу, путник молодой,
Ты с саблей и ружьем;
Быть может, ты драгун лихой
И скачешь за полком».

— «Нет, гром литавр и трубный глас
К чему среди степей?
Украдкой мы в полночный час
Садимся на коней.

Приветен шум Брайнгельских вод
В зеленых берегах,
И мил в них месяца восход.
Душистый луг в цветах;

Но вряд прекрасной не тужить,
Когда придется ей
В глуши лесной безвестно жить
Подругою моей!

Там чудно, чудно я живу, —
Так, видно, рок велел;
И смертью чудной я умру,
И мрачен мой удел.

Не страшен так лукавый сам,
Когда пред черным днем
Он бродит в поле по ночам
С блестящим фонарем;

И мы в разъездах удалых,
Друзья неверной тмы,
Уже не помним дней былых
Невинной тишины».

Мила Брайнгельских тень лесов;
Мил светлый ток реки;
И много здесь в лугах цветов
Прекрасным на венки.