Архив стихотворений Ивана Козлова

На персях крест, задумчива, томна,
Покинула дом царский Фиорина, —
И с юношей возлюбленным она
Там, где горит войною Палестина;
Ударами ее устрашена,
Бежит пред ней неверная дружина.
Бесстрашно с ним она летала в бой, —
И вместе с ним лежит в земле святой.

Осенний день уж на небе блестит;
Последний раз ей к битвам пробуждаться.
«О Фиорина! — Свено говорит. —
Ты не должна со мною в бой метаться;
Кровавый пир ужасно закипит;
Тебе нельзя, прекрасная, сражаться!»
Напрасно всё! за ним помчалась в бой, —
И вместе с ним лежит в земле святой.

На поле том, где кровь рекой текла,
Отыскана была чета святая;
Младую жизнь любовь пережила;
Она легла, друг друга обнимая.
Теперь чета у господа нашла
Покой душам в нетленной сени рая.
И как она с ним вместе мчалась в бой,
Так вместе с ним лежит в земле святой.

Цветы, поляна, бор зеленый,
Пещера, ток волны студеной —
Приюты счастья моего,
Где Галафрона дочь младая,
Других плененных презирая,
Меня любила одного;
Где с Ангеликою прелестной
Я долго жил в тиши безвестной,
Где обнаженная она
В моих объятиях лежала
И, неги сладостной полна,
Медора к персям прижимала!
Какую вам награду дать?
Я, бедный, лишь могу желать,
Чтобы любовники младые,
Девицы, витязи лихие,
От дальних стран, из ближних сел,
Случайно, вольно кто б ни шел,
Чтоб он поляну, бор зеленый,
Пещеру, ток волны студеной,
Цветы, блестящие красой,
Благословя, молил душой:
Да солнце их приветно греет,
Да в темну ночь луна лелеет,
И хор бы нимф не допускал,
Чтоб стадо к ним пастух гонял.

Как музульманин, устрашенный
Твоей твердыни возвышенной,
Подошву днесь целую я.
Ты мачта Крыма-корабля,
Ты вечный минарет вселенной,
О наш великий Чатырдаг!
Ты над горами падишах.

От дальних скал за облаками
Ты под небесными вратами,
Как страж эдема Гавриил,
Сидишь себе между светил,
Ногами попираешь тучи;
Твой плащ широкий — лес дремучий;
Из облак выткана чалма
И шита молнии струями.

Прольет ли солнце зной над нами
Иль осенит внезапна тма,
И жатву саранча, а домы
Гиаур жжет, — ты невредим
Стоишь, недвижимо глухим;
Но землю, и людей, и громы
Ты подостлать себе возмог;
Стоишь, как драгоман созданья,
И лишь тому даешь вниманья,
Что говорит творенью бог.

Свежеет ветерок, сменила зной прохлада,
На темный Чатырдаг падет миров лампада —
Разбилась, пурпур льет и гаснет. Черной мглой
Одеты гор хребты, в долине мрак глухой.

И путник слушает, блуждая, изумленный:
Сквозь сон журчит ручей меж томных берегов,
И веет аромат; от слуха утаенный,
Он сердцу говорят в мелодии цветов.

Невольно клонит сон под сенью тихой ночи…
Вдруг будит новый блеск: едва сомкнулись очи
Потоки золота льет светлый метеор
На дол, на небеса, на ряд высоких гор.

Ты с одалискою Востока,
О ночь восточная! сходна:
Лаская нежно, и она
Лишь усыпит, но искрой ока
Огонь любви опять зажжен,
Опять бежит спокойный сон.

Гора отрясает мрак ночи ленивый;
И ранним намазом волнуются нивы;
И злато струями везде разлилось;
Лес темный склоняет густые вершины,
Как с четок калифов, гранаты, рубины
Он сыплет с кудрявых зеленых волос.

В цветах вся поляна; над ней мотыльками
Летучими воздух пестреет цветками;
Так радуги ясной сияет коса,
Алмазным наметом одев небеса;
Лишь взор опечален вдали саранчою,
Крылатый свой саван влекущей с собою.

Под диким утесом шумя в берегах,
Сердитое море кипит, напирает,
И в пене, как будто у тигра s очах,
Дневное светило пред бурей играет,
А в лоне лазурном далеких зыбей
Купаются флоты и рать лебедей.

П. И. Полетике

Он у столба на камень сел, —
И вдаль задумчиво глядел;
На сердце налегла тоска,
К лицу прижалася рука;
Склонил он голову на грудь,
Дрожал, кипел, не мог дохнуть, —
И пальцы беглые его
Невольно бились о чело;
Так по клавиру мы порой
Бежим проворною рукой,
Чтоб тем его одушевить
И в струнах звучность пробудить,
И в мрачной он сидел тоске.
Вдруг — стон в полночном ветерке.
Но ветерком ли занесен
Меж камней тихий, нежный стон?

Он голову поднял, на море глядит;
Но сонные волны ничто не струит,
Ничто не колышет прибрежной травой,
И звук тихо веял не ветер ночной.
Кусты цитерона едали перед ним,
Знамена и флаги, их вид недвижим,
И ветер не тронул ланиты его,
А звук тихо веял; какой? от чего? —
И он обернулся, он взор свой стремит:
Краса молодая на камне сидит.

Вздрогнул, вскочил он, страх сильней,
Чем если б вдруг предстал злодей:
«О боже! как! во тме ночей…
Что это? кто? какой судьбой
Ты здесь в тревоге боевой?»
Перекреститься ищет сил;
Но он святыне изменил, —
Рука дрожит… хотел бы он…
Но втайне совестью смущен.
Узнал он, кто пред ним была,
Кто так прекрасна, так мила.
«Франческа! Ты ли?» Ах! она
Его невестой быть должна.
Те ж розы на щеках у ней,
Но блеск румяный стал темней,
И на устах улыбки нет, —
Которой рдел их алый цвет;
Не так синя лазурь в волнах,
Как в темных у нее очах;
Но и лазурь их, как волна,
Светла, без жизни и хладна.
Блестит под легкой пеленой
Вся прелесть груди молодой,
И белых плеч, и рук нагих,
И вьется кольцами по них
Струя волос ее густых.
Она не вдруг ответ дала,
Но тихо руку подняла, —
И мнилось, так рука нежна,
Что светит сквозь нее луна.

«Глубокий мой сон на то прекращен,
Чтоб я была счастлива, ты был спасен.
Чрез вражий стан и грозну рать
Я шла во тме тебя искать.
Нам слово тайное гласит:
«От чистой девы лев бежит».
Кто от зверей в глуши лесной
Щитом правдивому душой,
Тот меж сетей неверных сил
Мой робкий путь благословил.
Но если путь напрасен мой,
То не видаться нам с тобой.
Ты дело страшное свершил:
Ты вере предков изменил.
Сорви чалму, крестом святым
Перекрестись, — и будь моим!
Смой яд с души, — и завтра вновь
Удел наш — вечная любовь!»

— «Где ж пир нам свадебный готов?
Где будет плач сих мертвецов —
Постеля брачных с новым днем?
Я поклялся: огнем, мечом
Погибнут все, лишь ты одна,
Ты будешь мною спасена, —
И мы с тобой умчимся вдаль;
В любви забудем мы печаль;
Но я порок хочу сразить,
Хочу Венеции отмстить;
Заставлю гордую узнать,
Кто я, кем смела презирать!
Из скорпионов бич сплетен
На тех, чьей злобой я стеснен!»

Тогда, печальна и бледна,
Его чуть тронула она,
Безмолвно, легкою рукой, —
Но до костей проник струей
Смертельный холод, сжалась грудь, —
И силы нет ему вздохнуть;
Она чуть держит, а нельзя
Освободить ему себя.
Как! той рука, кто так -мила,
Такой вдруг ужас навела!
И пальцы длинные у ней
Так тонки, мрамора белей, —
А вмерзли в кровь… и для чего
В ту ночь так страшны для него?
Остыл внезапно жар чела,
И томность мутная нашла —
И камнем на сердце лежит,
Его и давит, и крушит;
Смотря в лицо ей: как мрачна,
Как изменилася она!

Души той не видно в унылой красе,
Бывало, играющей в каждой черте,
Как солнце весны в прозрачной волне;
Уста недвижимы, их краска мертва;
Из них без дыханья несутся слова;
И персей дрожащих ничто не живит,
И трепет по жилам у ней не бежит;
Хоть очи сверкают, но взор устремлен
И тускл неизменно, и дик, и смущен;
Ужасно так смотрит лишь тот в тишине,
Кто бродит испуган в томительном сне.
Подобна тем ликам она перед ним,
Которые часто на ткани мы зрим,
Когда при лампаде, в дыму, чуть видна,
Без жизни, но будто жива и страшна,
Та ткань шевелится от бури ночной
И чудные лики, одетые мглой,
Со стен будто сходят, а ветер гудёт,
Качая обои и взад и вперед,

«Сорви чалму, сорви скорей
С преступной головы твоей!
Клянись, что ты спасать готов
Страны родимыя сынов!
Не то — навек ты погублен,
Навек ты будешь разлучен
Не с этой жизнию земной,
Уже утраченной тобой,
Но с небесами и со мной!
Смирись теперь! И хоть жесток
Твой завтра неизбежный рок, —
На промысл божий уповай!
Вступить ты можешь в светлый рай.
Но, ах, не медли! Знай, что тот,
Кого гневишь, — он проклянет;
Тогда на небо погляди, —
И уж спасенья там не жди!
Луну вот облако затмит
И скоро, скоро пролетит.
Спеши очиститься душой,
Покуда луч под дымной тмой;
Когда ж проглянет свет луны —
То бог и люди отмщены.
Твой жребий страшен, но страшней
Бессмертье гибели твоей!»

И Альпо на небо глядит, —
И видит, облако летит;
Но сердце, полное враждой,
Дышало гордостью одной;
И страсть кичливая его,
Как бурный ток, крушила всё.
Чтоб он смиряться был готов,
Страшился робкой девы слов?
Чтоб он тех дерзостных спасал,
Которым смерть он обрекал?
«Нет! — в облаке несися том
Хоть гибель мне, — пусть грянет гром!»
Он долго, пристально смотрел,
Как блеск луны в дыму темнел;
Но облако прошло, — луна
Блестит над ним, светла, ясна;
Тут молвил он: «Всё тот же я!
Как хочет рок, гони меня!
Тростник гроза, волнуя, гнет,
Но сломит дуб, а не шатнет.
Уж поздно, — участь решена;
Всему Венеция вина, —
И я во всем ее злодей,
И ты одна мила мне в ней.
Беги со мной! О, будь моей!»
Глядит — ее уж нет,
Сребрит лишь камни лунный свет.
Что ж? В землю скрылася она
Иль в тонкий пар обращена?
И как что творится, зачем, для чего?
Не видит, не знает; но нет никого!

Сильнее шум — и волны всколыхались,
Морские чуда разыгрались,
Матрос по лестнице бежит,
Взбежал: «Скорей! готовьтесь, дети!»
И как паук повис меж сети,
Простерся — смотрит, сторожит.

Вдруг: «Ветер! ветер!» — закачался
Корабль и с удила сорвался;
Он, ринув, бездну возмутил,
И выю взнес, отвага полный,
Под крылья ветер захватил,
Летит под небом, топчет волны,
И пену размешал кругом,
И облака рассек челом.

Полетом мачты дух несется;
Воскликнул я на крик пловцов.
Мое воображенье вьется,
Как пряди зыбких парусов,
И на корабль я упадаю,
Моею грудью напираю;
Мне мнится, будто кораблю
Я грудью хода придаю,
И, руки вытянув невольно,
Я с ним лечу по глубине;
Легко, отрадно, любо мне;
Узнал, как птицей быть привольно.

Ласкаясь, ветерок меж лент над ставкой веет,
Пучина влажная играет и светлеет,
И волны тихие вздымаются порой,
Как перси нежные невесты молодой,
Которая во сне о радости мечтает,
Проснется — и опять, вздохнувши, засыпает.
На мачтах паруса висят, опущены,
Как бранная хоругвь, когда уж нет войны,
И, будто на цепях, корабль не шевелится;
Матрос покоится, а путник веселится.
О море! в глубине твоих спокойных вод,
Меж твари дышащей, страшилище живет;
Таясь на мрачном дне, оно под бурю дремлет,
Но грозно рамена из волн в тиши подъемлет.
О мысль! и у тебя в туманной глубине
Есть гидра тайная живых воспоминаний;
Она не в мятеже страстей или страданий, —
Но жало острое вонзает — в тишине.

О, любо нам, как месяц полный
Адриатические волны
Подернет зыбким серебром,
И как пловец, звуча веслом,
Стремит гондолы бег урочный
И мчит волна напев полночный!
И любо нам, как ветерок
С листка порхает на листок,
И сумрак тень свою наводит,
Звезда вечерняя восходит
Иль радуга в красе цветной,
На лоно опершись морское,
Огнистой, нежной полосой
Обхватит небо голубое!
И любо мне, спеша домой,
Как ненаемный сторож мой,
Собака добрая залает, —
И знать о том, как любо мне,
Что кто-то есть, кто в тишине
Меня любовно ожидает,
И видеть, как войду я к ней,
Что взор ее при мне светлей!
И как под шум струи ленивой
Мне любо тихо вдаться сну,
И любо ласточкой игривой
Быть на заре пробуждену;
И любо слышать пчел жужжанье,
И песни дев, и струн певцов
Любимый звон, и лепетанье
Детей, и прелесть первых слов!

Десдемона, Десдемона!
Далека тревог земли,
К нам из тучи с небосклона
Ты дрожишь звездой любви.

Ты красу свою и младость
Обрекла мечте святой;
Но тебе мелькнула радость
Под могильной пеленой.

Кто небесным лишь дышала,
Та цвести здесь не могла;
В бурях неги ты искала, —
Розу молния сожгла.

И мольбе твоей и стону
Африканец не внимал;
В страсти буйной Десдемону
Он для сердца оберегал.

И любовник безнадежный,
Звездный мир страша собой,
Всё кометою мятежной
Он стремится за тобой.

Корма запрещала, летят паруса,
Встревоженной хляби звучат голоса,
И солнце затмилось над бездной морокою
С последней надеждой, кровавой зарею.

Громада, бунтуя, ревет и кипит,
И волны бушуют, и ветер шумит,
И стон раздается зловещих насосов,
И вырвались верьви из рук у матросов.

Торжественно буря завыла; дымясь,
Из бездны кипучей гора поднялась,
И ангел-губитель по ярусам пены
В корабль уже входит, как ратник на стены.

Кто, силы утратив, без чувства падет;
Кто, руки ломая, свой жребий клянет;
Иной, полумертвый, о друге тоскует,
Другой молит бога, да гибель минует.

Младой иноземец безмолвно сидит,
И мнит он: «Тот счастлив, кто мертвым лежит;
И тот, кто умеет усердно молиться,
И тот, у кого еще есть с кем проститься».

В венце багровом солнце блещет,
Чуть светит робкая луна,
Фиалка под росой трепещет,
И роза юная томна.
Стоит Людмила у окна,
Златые локоны небрежно
Вкруг шеи вьются белоснежной.
Я на колена в тишине
Упал. Она сказала мне:
«Зачем так рано всё уныло,
Фиалка, и луна, и милый?»

Но день промчался; небосклон
Горит вечернею зарею,
И тихой, полною луною
Душистый луг осеребрен.
Росой фиалка освежилась;
Людмила у окна явилась;
Еще пышней ее наряд;
Еще светлей веселый взгляд, —
И на коленях я пред милой
Стою опять… стою унылый.
Грустил я раннею порой,
Грущу теперь во тьме ночной.

Гробница, я с жилицею твоей
Как бы знаком, и веет здесь над нами
Мелодия давно минувших дней;
Но звук ее, как вой под облаками
Далеких бурь с утихшими прозами,
Уныл и свят. На камень мшистый твой
Сажуся я. Мой дух опять мечтами
Смущен, горит, и снова предо мной
Весь ужас гибели, след бури роковой.

Но что ж, когда б из выброшенных прежде
И тлеющих обломков корабля
Я маленький челнок моей надежде
И мог собрать, и в грозные моря
Пуститься в нем, и слушать, как, шумя,
Волна там бьет, судьба где погубила
Что мило мне, — куда причалю я?
Исчезло всё, чем родина манила:
Приют, надежда, жизнь, — и там, как здесь, могила.

Любовью дух кипит к тебе, спаситель мой,
Не радостных небес желаньем увлеченный,
Не ада мрачного огнями устрашенный
И не за бездны благ, мне данные тобой!

В тебе люблю тебя; с любовию святой
Гляжу, как на кресте сын божий, утомленный,
Висит измученный, висит окровавленный,
Как тяжко умирал пред буйною толпой!

И жар таинственный мне в сердце проникает;
Без рая светлого пленил бы ты меня;
Ты б страхом был моим без вечного огня!

Подобную любовь какая цель рождает?
Душа в любви к тебе надежд святых полна;
Но так же и без них любила бы она!

Увы! несчастлив тот, кто любит безнадежно;
Несчастнее его, кто создан не любить,
Но жизнь тому страшней, в чьем сердце пламень нежный
Погас — и кто любви не может позабыть!

На взоры наглые торгующих собой
С презреньем смотрит он, живет еще с мечтою,
Но в чистом ангеле невинность с красотой, —
Как сметь ему любить с увядшею душою!

Святое дней младых волнует дух поныне,
Но память и о них страстьми отравлена,
С надеждою навек душа разлучена,
От смертной прочь спешит и сам нейдет к богине.

В нем сердце как в степи давно забытый храм,
На жертву преданный и тленью, и грозам,
В котором мрачно всё, лишь ветр пустынный веет,
Жить боги не хотят, а человек не смеет.

«О конь мой борзый, ночь темна;
Холодный ветер в поле веет,
Горит кровавая луна,
Сосновый бор кругом чернеет!

Не знаю сам, но тайный страх
Уж третью ночь меня смущает;
Невольно слезы на очах,
Невольно сердце замирает.

Могу ль забыть: в последний раз
Едва со мной она простилась,
Как в белом тень прошла меж нас,
Звезда полночная скатилась.

Скачи, мой конь, лети скорей!
О, если к милой я домчуся, —
Тогда, клянусь, тогда я с ней
На миг один не разлучуся!»

И конь, как из лука стрела,
Летит, летит; вдали кладбище,
И тайна свято облегла
Мятежной жизни пепелище.

В кустах мерцает блеск огня,
Несется тихо звук унылый;
И путник бросился с коня…
Над свежею ее могилой.

П. Ф. Балк-Полеву

Друг, ты прав: хотя порой,
Достигая бед забвенья,
Мы, в груди стеснив волненья,
Дремлем томною душой,
Невзначай в мечте воздушной
Отзыв прежнего слетит,
И предмет нам равнодушный
Память сердца воскресит.
Неожиданно, случайно
Потрясет душевной тайной
Летний вечер, звук, цветок,
Песня, месяц, ручеек,
Ветер, море — и тоскою
Всё опять отравлено;
Как бы молнийной струею
Снова сердце прожжено.

И той тучи мы не знаем,
Вдруг откуда грянул гром;
Лишь томимся и страдаем;
Мрак и ужасы кругом:
Призрак страшный, неотступный
Образует в думе смутной
Холод дружбы, сон любви,
Ту, с кем радость погребли,
Всё, о чем мы тосковали,
Что любили, потеряли,
Чем был красен божий свет,
Всё, чего для нас уж нет.

Взгляни, взгляни, как роза расцветает
В тиши родной, стыдлива и нежна;
Чуть развилась, себя полускрывает,
Прелестней тем, чем менее видна.
Вот, обнажась, во всей красе блистает;
Вдруг, томная, не та уже она;
Не тот цветок, который, пышно рдея,
Был юношам и девам всех милее.

Навек, увы, навек от нас умчится
Пролетным днем цвет юности живой!
Зеленый май к долинам возвратится,
Но уж для нас не быть весны другой.
Срывай цветок скорей, пока не тмится
Меж близких туч час утра золотой;
Спеши любить в те дни невозвратимы,
Когда, любя, мы можем быть любимы!

Не на земле ты обитаешь,
Любовь, незримый серафим;
Но верой мы к тебе горим,
И чье ты сердце сокрушаешь
Огнем томительным страстей,
Тот веры мученик твоей.
Но кто ты, что ты? Наше зренье
К тебе никак не долетит.
Тебя, любовь, воображенье
По тайной прихоти творит.
Так небеса мечтой любимой
Оно умеет населять,
И думам образы давать,
И пыл души неутолимой,
Усталой, сжатой и крушимой,
В ее порывах услаждать.