Архив стихотворений Ивана Козлова

Настала тень осенней длинной ночи.
Крушился я, страданьем утомлен,
Искали сна мои печальны очи,
Но их давно покинул сладкий сон.

И я летал в дали, душою зримой:
Младые дни мелькали предо мной
В своей красе невозвратимой
И с мрачной их внезапною грозой.

Но сердце вдруг мечтою возвышенной
В груди моей кипит, оживлено,
С тревогой дум, надеждой примиренной,
Подумал я: несчастье… что оно?

Оно — гигант, кругом себя бросая
Повсюду страх, и ноги из свинца,
Но ярче звезд горит глава златая
И дивный блеск от светлого лица.

Подавлен тот свинцовыми ногами,
Пред грозным кто от ужаса падет,
Но, озарен, блестит его огнями,
Кто смело взор на призрак возведет.

За тяжкий крест получит он замену:
Забытый гость счастливцами земли
Душой поймет священной дружбы цену
И жар святой, таинственной любви.

Его удел — живые впечатленья,
Житейским сном уж грудь не стеснена,
В слезах своих найдет он наслажденья, —
Страдальца жизнь высокого полна.

Так пыл мечты в прозе красу вам кажет,
Быстрее путь в час бури по волнам, —
И сколько тайн прекрасных горе окажет
Тому, чей дух стремится к небесам!

В его душе звук совести яснее,
Луч правды чист и бледен страх людской:
Он думает, он чувствует сильнее, —
Не узником он прихоти мирской.

Летучий вихрь равно в полях разносит
Ковыль-траву и розовый листок,
И якоря, увы! никто не бросит
В сияющий, но бурный жизни ток.

О жизнь! теки: не страшен мрак могилы
Тому, кто здесь молился и страдал,
Кто, против бед стремя душевны силы,
Не смел роптать, любил и уповал.

О ты, ночь моя, ноченька,
Ночь ты лунная, ночь морозная,
Как тревожишь ты сердце томное,
Сердце томное — безнадежное!

Страшно мне: мой уголок,
Как могила, вкруг чернеет;
Разведу я огонек —
Дуб трещит и пламенеет,
Свет багровый на стенах
Чудно зыблется в очах;
И дохнуть не смею я, —
Тени бродят вкруг меня.

О, зачем я рождена
Вянуть бедной сиротою!
Жизнь моя отравлена
Неотступною тоскою;
Светлый призрак в тяжком сне
На беду являлся мне;
Даль мою затмил туман —
Сердцу был во всем обман.

На заре весны моей
Голубка я приучила,
Он был друг невиннык дней.
О, как я его любила!
Снегом белым он сиял,
Томно, нежно ворковал;
Но, как легкий ветерок,
Улетел мой голубок.

В бедном садике моем
Рдела роза полевая.
Любовалась я цветком;
Часто, горе забывая,
К розе с свежею волной
Я бежала в летний зной.
Туча бурная нашла —
Розу молния сожгла.

Был друг милый у меня!..
Ночь, ты знаешь, ты видала,
Как в пылу безумном я
Друга к сердцу прижимала;
Вспомни: он твоей луной
Мне клялся, что будет мой. —
Но тень бродит… страшно мне!
Не душней в могильном сне.

О ты, ночь моя, ноченька,
Ночь ты лунная, ночь морозная,
Как тревожишь ты сердце томное,
Сердце томное — безнадежное!

Корабль наш рассекал стекло морских равнин,
И сеял искрами бездонный мрак пучин.
Уж месяц пламенел, вздымался пар душистый,
И сноп серебряный дрожал в лазури чистой
Дремотных волн, и звезд лелеяла краса
И волны, и эфир, и мрак, и небеса.
На палубе сидел, накинув плащ широкий,
Влюбленный юноша, красивый, черноокий;
Он думой тайною в родимый край летал,
Где брак с прекрасною счастливца ожидал.
Гитары трепетной со звонкими струнами
Сливал он песнь любви наш, тихими волнами;
Он пел, воспламенен девичьей красотой,
И встречу первую с невестой молодой,
И взгляды робкие, и лепет торопливый,
И буйный пламень свой, и жар ее стыдливый,
И грудь лилейную, и шелк ее кудрей,
И алые уста, и томный блеск очей.
Он пел, — а сердце в нем от неги замирало,
Одной невестою, одною ей дышало.
И мнилось: для нее, для их святой любви
Часы полночные так сладостно текли,
Для них вкруг корабля вздымался пар душистый,
И сноп серебряный дрожал в лазури чистой
Дремотных волн, и звезд лелеяла краса
И волны, и эфир, и мрак, и небеса.

Весь мир дивит твой дар чудесный,
И чародея мне ль хвалить?
Но я могу ли позабыть,
Как ты, явясь в приют мой тесный,
Меня радушно веселил,
И хоть от мрака вечной ночи
Тебя мои не зрели очи,
Ты слух внимательный дивил:
Как два охотника кричали,
Собаки лаяли, визжали,
Как, мужем вдруг пробуждена,
Шумела сонная жена
И как младенец их единый
Заплакал на груди родимой.
Всё было чудо, и тебя
За то хвалить не в силах я.
Но как, беседуя со мною,
Ты часто увлекал меня
Высокой, ясною душою,
С каким приветом каждый раз
Твои глубокие познанья,
Забавный, умный твой рассказ
Мои лелеяли мечтания
Бесценной дружбою твоей, —
Пребудет в памяти моей.

На мшистом берегу морском
Один, вечернею зарею,
Сидишь ты в сумраке ночном,
Сидишь — и пылкою душою
Стремишься вдаль: на свод небес,
Мерцающий в тени сребристой,
На взморье, на прибрежный лес
С его поляною душистой,
На своенравных облаков
Летящий хоровод эфирный,
На дымные ряды холмов
И на луну во тме сапфирной —
Задумчиво бросаешь взгляд.
О, сколько сердцу говорят
Безмолвные красы творенья!
Как их пленительны виденья,
Одушевленные мечтой!
Они таинственного полны.
О дивном шепчет бор густой,
Шумят о неизвестном волны;
Надежду, радость, горе, страх,
Тоску о невозвратных днях,
Невольный ужас мрачной бездны,
Влеченья сердца в мир надзвездный
От них, сливаяся с душой,
Несет нам голос неземной.
И тихо в думу погруженный,
Ты взор обводишь вкруг себя,
Ты полон жизни вдохновенной,
Мечтая, чувствуя, любя.
С тобою в дни твои младые
Сбылись, сбылись мечты снятые;
Благословляя твой удел,
Ты оценить его умел.
Но так, как буря с синим морем,
Так сердце неразлучно с горем;
И, может быть, творцом оно
Душе светильником дано.
Ты счастлив друг, а долетали
И до тебя уже печали;
И тех давно теперь уж нет,
С кем зеленел твой юный цвет.
Но кто здесь встретился с тоскою
И кто порою слезы льет,
Тот озаренною душою
Теснее радость обоймет.

Но уж пора, и меж дренами —
Ты видишь — блещет огонек;
Ты встал и скорыми шагами
Идешь в родимый уголок;
Твое отрадно сердце бьется,
Оно в груди твоей смеется:
Там ждет тебя и друг, и мать,
И дети с милою женою.
Любви семейной благодать,
О, что равняется с тобою!

Так часто я к тебе лечу,
Себя обманывая снами,
И тихо, тихо между вами
Пожить я в Знаменском хочу.
Влекомый легкостью природной,
Знакомкой резвой юных дней,
Почти забыл я, сумасбродный,
Что я без ног и без очей;
Но их, подругою заветной,
Моей мечтою я сберег…

Уж я иду в твой сад приветный,
Брожу и вдоль и поперек,
На божий храм золотоглавый
Стремлю я с умиленьем взгляд;
Приятен вид мне величавый
Боярских каменных палат;
Чрез поле, рощи и долины
Смотреть с тобой помчался я
На взморья зыбкие равнины,
На бег неверный корабля
И как, надеждою маня,
Играет им волна морская.
Но, томно берег озаряя,
Уж месяц встал — унылых мест
Давно друзья, в твое жилище
Идем чрез сельское кладбище;
Там вижу вновь _зеленый_ крест, —
И вспомнил я твою балладу…
Ты дал усопшему отраду:
Подземный горестный жилен.
Уж боле страха не наводит,
И в белом саване мертвец
В полночной тме теперь не бродит.
Но я, мой друг, жалеть готов,
Что твой покойник меж гробов
Надолго перестал скитаться:
Я с ним хотел бы повстречаться;
И ты один тому виной,
Что он уснул в земле сырой.

Быть может, что, летя мечтами
Туда, где быть не суждено,
Я усыпил тебя струнами.
Итак, прости… Скажу одно:
О! счастлив тот, кто жизни цену
В младые дни уразумел
И после бурь нашел в замену
Блаженный по сердцу удел;
Кто без святого упоенья
Очей не взводит к небесам,
Лелея мир воображенья,
Знакомый, пламенным сердцам;
Кто знает, что в житейской доле
Любовь — прекрасному венец,
И каждый день кто любит боле,
Как сын, как муж и как отец.

Меж дев волшебными красами
Пленяя взор, ты дух тревожишь мой,
И, нежней музыки над синими волнами,
Мне мил, прелестен голое твой.
Лишь дивный звук возникнет, —
Вдруг океан утихнет;
Прельщен безмолвный ток,
Не вьется ветерок,
И месяц полуночный
Дрожит в волне проточной,
И томная струя
Лениво зыбь колышет
И, чуть вздымаясь, дышит,
Как сонное дитя.
Так сладостный восторг с сердечным умиленьем
Тобой, прекрасная, душе плененной дан,
И в той же полноте и с тихим тем волненьем,
С какими в летний жар струится океан.

Государю наследнику Александру Николаевичу в день его тезоименитства

Надежда русского народа,
Звезда полночный страны,
Потомок доблестного рода,
Под чьей державой свершены
Деянья славы! — В день блаженный,
В сей день их памяти святой,
Наш Невский, наш благословенный
Блестят, наследник, пред тобой.

И с торжеством возникло пенье,
Стремится вера в светлый храм,
Царя и русских умиленье
Возносит ангел к небесам.
Предстал владетель полумира,
Кипит блистающая рать,
Гранит готов в сени эфира
Века, народы удивлять.

И гром на суше раздается,
И гром бросают корабли,
Пылает кровь, и сердце бьется
На славу, в честь родной земли.
И в их надзвездной горней сени
Земную родину любя, —
Взгляни! — двух Александров тени
С небес взирают на тебя.

Владея подданных сердцами,
Как благодать их жизнь цвела:
Да будут вечно образцами
Двух предков славные дела
Тебе! Им вслед стремиться должно, —
И вслед державного отца
Умножь еще, когда возможно,
Сиянье русского венца.

Один — вождем на бранном поле,
В орде народных прав щитом,
Велик в боях и в мирной доле,
Смирялся духом пред крестом;
Он был противников грозою,
На светлых невских берегах
Венчался славою земною —
Нетленной славой в небесах.

Другой — как ангел утешенья,
На радость взору и сердцам,
Был послан небом на спасенье
Земле родной, чужим странам;
Не устрашен пришельцев тьмою,
Спасая край родимый свой,
Он спас высокою душою
Законы истины святой.

Пред ним пал вождь непобедимый,
Париж надменный свержен в прах, —
И наш орел неотразимый
Уж веет на его стенах;
Вступил — враждебному народу
Блаженство с миром возвратил,
И угнетенных царств свободу
Пожар московский озарил.

Но, преселясь, по царстве славном
От нас в удел бессмертный свой,
Он ожил в брате нам державном
И в той красе, и с той душой.
И дух вождя и гражданина
Сияет нам в царе младом,
И жар священный семьянина,
Под светлым благостью венцом.

Война вдруг праведно пылает,
И новый край России дан,
И дерзкий блеск луна теряет,
И перейден уже Балкан,
И пред Стамбулом он явился,
Как божий гнев, с огнем, мечом;
Но, милосерд, остановился
И удержал в деснице гром.

О! славен тот, кто в ратном поле
Мечом побед войну пресек, —
Но тот славней, кто на престоле
И мудрый царь, и человек,
Кто льет щедротой дни златые
И в сердце кто хранить возмог
Те добродетели святые,
Который образом сам бог!

И я, колени преклоняя,
Я чувства родины делю,
За венценосца Николая
Всех благ подателя молю;
И за царицу, нашу радость,
Любовь его бесценных дней,
И за твою святую младость —
Весны и радуги ясней.

И сердце русское трепещет,
Народной славою кипит, —
Она, как солнце, всюду блещет,
Везде и всем благотворит.
Творец всего, услышь моленье!
Храни и царство, и царя,
Надеждам дай благословенье!
О! с нами бог!.. ура, ура!

1

Я к той был увлечен таинственной мечтою,
Которую ищу напрасно на земле,
И там, где горний мир, она предстала мне
Не столь жестокою, еще светлей красою.

И молвила она, держа меня рукою:
«Хочу, чтоб был со мной в надзвездной ты стране;
Я дух крушила твой любви в тревожном сне,
И прежде вечера мой день был кончен мною.

Блаженству дивному как быть изъяснену!
Тебя жду одного и чем тебя пленяла —
Мою прекрасную земную пелену».

Увы! зачем она речей не продолжала
И руку отняла! — мне, ими прельщену,
Уж мнилось, что душа на небе обитала.

2

В какой стране небес, какими образцами
Природа, оживясь, умела нам создать
Прелестный образ тот, которым доказать
Свою хотела власть и в небе, и меж нами?

Богиня где в лесах иль нимфа над волнами,
Чьи локоны могли б так золотом блистать?
Чье сердце добротой так может удивлять,
Хотя мой век оно усеяло бедами?

Мечтатель, пламенный еще, не встретясь с ней,
Божественных красот всей прелести не знает,
Ни томного огня пленительных очей;

Не знает, как любовь крушит и исцеляет, —
Кто звука не слыхал живых ее речей,
Не зная, как она смеется и вздыхает.

В стране, где мрачные туманы
Дымятся вкруг высоких гор;
Где скалы, озера, курганы
Дивят и увлекают взор;
Где, стены замков обтекая,
Шумит, ревет волна морская
И плещет пеною своей
Под башнями монастырей, —

Там между скал, укрыт лесами,
Таится дерзостный народ,
Кипит он буйными страстями,
Как грозный ток нагорных вод.
Но милы там прелестны девы,
Как сладкие любви напевы;
Их нежный блеск в красе младой
Свежее розы полевой.

Уж был зажжен порой ночною
В горах сторожевой огонь;
Тропинкой узкой и крутою
Стремится, скачет борзый конь.
В ущельях звонких раздается,
Как скачет конь, — но кто несется
При бледной, трепетной луне,
Как вихрь, на вороном коне?

Через ручьи, через овраги
Он быстро гонит, он летит,
Он полон бешеной отваги,
Он чудной дерзостью страшит.
Или от гибели он мчится?
Иль сам побить кого стремится?
С ним скачет смерть, за ним вослед
Несется ужас мрачных бед.

Промчался он, но думой черной
Мою он душу отравил;
Он рьяностью своей упорной
Дремотный сумрак возмутил, —
Его чело темнее ночи,
Краснее угля рдеют очи…
О! страшен ты, ездок ночной,
Как призрак вещий, роковой.

Но что в полночной тме мерцает?
Клубится дым под небеса, —
Внезапно пламень одаряет
Утесы, замки и леса;
Сверкнув багровыми струями,
Он льет огонь меж облаками
И вьется яркою змеей
Сквозь дым широкий и густой.

Пожара признак неизбежный —
Заря кровавая легла;
Несется вопль и шум мятежный,
Звонят, гудят колокола;
Объемлет пламень-истребитель,
Святую инокинь обитель:
Их церковь, кельи — всё горит,
И крест в дыму уж не блестит.

Увы! невольно покидает
Тот мир, где прелестью цвела,
Навек там Бренда молодая
Себя томленью обрекла;
Уж очи темно-голубые
Не встретят радости земные,
И, русых кудрей лишена,
Теперь под ежимою она.

Была молва, что вождь нагорный
Младую Бренду полюбил
И что он страстью непритворной
Ее, прекрасную, пленил;
Но, сын тревог, в нем дух кичливый
Страшил отца невесты милой;
Его огнем кипела кровь,
Была грозой его любовь.

И вдруг меж горными вождями
Возникла брань, и в шумный бой
Отважно с верными друзьями
Помчался витязь удалой;
Но с ним уж Бренде не венчаться,
Ее удел — в тиши спасаться:
Угрюмый, горестный отец
Расторгнул узы двух сердец.

Вкруг башни и стеньг зубчатой
Струями пламень пробегал,
Сквозь зелень блеск он красноватый
На скалы дикие бросал;
Волнуясь, зарево пылало,
В потоках, в озере дрожало;
Чрез дым мелькая по торам,
Взвивались тени к облакам.

И вот тропинкою крутою
Он, призрак тмы, ездок ночной,
Не скачет, но летит стрелою,
И к сердцу жадною «рукой
Младую деву прижимает;
Любовью буйный взор сверкает…
О Бренда! Бренда! иль злодей
Святой невинности милей?

Поганя скачет; он, губитель,
В безумном бешенстве своем
Святую инокинь обитель
И кровью облил, и огнем.
Страшись! как туча громовая,
Летит погоня роковая, —
Неумолимою грозой
Гнев божий грянет над тобой.

Близка погоня, и от мщенья,
Преступник, не ускачет он;
Почти настигли, нет спасенья!
Уж конь в крови и утомлен,
И Бренда нежная, робея,
Приникнула к груди злодея;
У ней я в сердце, и в> очах
Любовь, раскаянье и страх.

Но подле, с шумной быстротою
Стремясь с горы, кипит поток;
С конем и с Брендой молодою
В его гремучий бурный ток
Уж он слетел, отваги полный:
Он переплыть мечтает волны
И совершить опасный путь, —
Но можно ль небо обмануть?

И с Брендой хочет он, безумный,
В порывах буйного огня,
Нестися вплавь волною шумной;
Сскочив с усталого коня,
Он Бренду обхватил — но сила
Надежде пылкой изменила:
Он встретил тайный страшный рок,
Ему могила — бурный ток.

И дважды, Бренда, ты всплывала,
В руках с блестящим тем крестом,
С которым ты, увы! стояла
Еще вчера пред алтарем;
В минуту смерти неизбежной
Ты, сняв его с пруди мятежной,
Прижала к сердцу, — а творец
Всё видит в глубине сердец!

Есть слух: в обители сгорелой
Бывает в полночь чудный звон,
А на волнах — в одежде белой
Мелькает тень и слышен стон;
И вдруг — откуда ни возьмется —
Ездок ночной чрез ток несется
При бледной, трепетной луне,
Как вихрь, на вороном коне.

О время, мертвых украшатель,
Целитель страждущих сердец,
Развалинам красот податель, —
Прямой, единственный мудрец!
Решает суд твой неизбежный
Неправый толк судей мирских.
Лишь ты порукою надежной
Всех тайных чувств сердец людских,
Любви и верности, тобою
Я свету истину явлю,
Тебя и взором и душою,
О время-мститель! я молю.

В развалинах, где ты священный
Для жертв себе воздвигло храм,
Младой, но горем сокрушенный,
Твоею жертвою — я сам.
Не внемли, если, быв счастливым,
Надменность знал; но если я
Лишь против злобы горделивым,
И ей не погубить меня, —
Тогда в судьбе моей ужасной,
Не дай, не дай свинцу лежать
На сердце у меня напрасно!
Иль также им не горевать?..

О Немезида! чьи скрижали
Хранят злодейства, в чьих весах
Века измены не видали,
Чье царство здесь внушало страх;
О ты, которая с змеями
Из ада фурий созвала
И, строго суд творя над нами,
Ореста мукам предала!
Восстань опять из бездны вечной!
Явись, правдива и грозна!
Явись! услышь мой вопль сердечный!
Восстать ты можешь — и должна.

Быть может, что моей виною
Удар мне данный заслужен;
И если б он другой рукою,
Мечом был праведным свершен, —
То пусть бы кровь моя хлестала!..
Теперь я гибнуть ей не дам.
Молю, чтоб на злодеев пала
Та месть, которую я сам
Оставил из любви!.. Ни слова
О том теперь, — но ты отмстишь!
Я сплю, но ты уже готова,
Уж ты восстала — ты не спишь!

И вопль летит не от стесненья, —
И я не ужасаюсь бед;
Где тот, кто зрел мои волненья
Иль на челе тревоги след?
Но я хочу, и стих мой смеет —
Нести потомству правды глас;
Умру, но ветер не развеет
Мои слова. Настанет час!..
Стихов пророческих он скажет
Весь тайный смысл, — и от него
На голове виновных ляжет
Гора проклятья моего!

Тому проклятью — быть прощеньем!
Внимай мне, родина моя!
О небо! ведай, как мученьем
Душа истерзана моя!
Неправды омрачен туманом,
Лишен надежд, убит тоской;
И жизни жизнь была обманом
Разлучена, увы, со мной!
И только тем от злой судьбины
Не вовсе сокрушился я,
Что не из той презренной глины,
Как те, кто в думе у меня.

Обиду, низкие измены,
Злословья громкий; дерзкий вой,
И яд его шумящей лены,
И лютость подлости немой
Изведал я; я слышал ропот
Невежд, и ложный толк людей,
Змеиный лицемерия шепот,
Лукавство ябедных речей;
Я видел, как уловка злая
Готова вздохом очернить
И как, плечами пожимая,
Молчаньем хочет уязвить.

Но что ж? я жил, и жил недаром!
От горя может дух страдать,
И кровь кипеть не прежним жаром,
И разум силу потерять, —
Но овладею я страданьем!
Настанет время! надо мной,
С последним сердца трепетаньем,
Возникнет голос неземной,
И томный звук осиротелый
Разбитой лиры тихо вновь
В труди, теперь — окаменелой,
Пробудит совесть и любовь!

Течет прозрачная река,
Шумит, блестит меж берегами.
По той реке два челнока
Несутся быстрыми волнами;
Различен вид двух челноков,
Различна песня двух пловцов.

Одни челнок был весь в цветах,
И белый парус тихо веял,
Мелькал на светлых он волнах,
И ветерок его лелеял;
Собой любуясь, он летит, —
Младая прелесть в нем сидит.

Другой челнок едва нырял,
Свершая тяжко бег упорный;
С трудом он волны рассекал,
На нем вздымался парус черный;
И гибель вкруг него шумит, —
Страдалец бледный в нем сидит.

Смеясь, прекрасная поет:
«Как мне отрадно плыть рекою!..
На берегах весна цветет,
Душистый воздух надо мною,
И солнце страх мой гонит прочь,
А месяц светит в темну ночь.

И мне легко на свете жить!..
Сбылись мечты мои младые,
И сладко с милым мне делить
Все чувства, сердцу дорогие!
И с каждым днем счастливей я,
И пламенней любовь моя!

Цвету душой!.. но вдалеке
Одно меня тревожит горе:
Есть бездна мрачная в реке,
Там, где она впадает в море!..
И как мне жизнью ни играть, —
Но бездны той не миновать!..»

И слышен был страдальца стон:
«Как мне ужасно плыть рекою!..
На берегах со всех сторон
Угрюмый бор передо мною,
И солнце в тучах тмится днем,
А ночью мша и страх кругом.

И тяжко мне на свете жить,
Где облилося сердце кровью,
Где, бедный, я, стремясь любить,
Обманут дружбой и любовью,
Где навсегда убит (Грозой
Моих надежд любимых рой.

И предан я навлек тоске!..
Лишь мне одно отрадно в горе:
Есть бездна мрачная в реке,
Там, где она впадает в море!..
Не страшно мне о там мечтать,
Что бездны нам не миновать!»

И челноки в далекий край
Реки стремленье направляет, —
И вдруг, как будто невзначай,
Их бездна мрачная встречает;
Шумит, ревет, кипит река…
Пропали оба челнока.

И свет давно забыл пловцов;
Но весть надеждой озарила,
Что бездна робких челноков
Во тме своей не погубила
И что таинственнным путем
Они в том море голубом,

Где нас уж буря не страшит,
Где негу льет эфир душистый
И свод безоблачный шарит
Сияньем радуги огнистой;
Где всё блестит в красе младой,
Всё дышит радостью святой.

И та, чью жизнь лелеял свет,
Счастливей думою сердечной,
Что там уже разлуки нет,
Что жар любви пылает вечно,
Что бережет надежный ток
Ее пленительный челнок.

И, сбросив мрак тоски своей,
Узнал страдалец жизни сладость;
Он памятью печальных дней
Теснее обнимает радость;
Цветет, отрадою дыша,
Его бессмертная душа.

«О, какой судьбой ужасной,
Грозный мой отец,
Наказал ты пламень страстный
Наших двух сердец!
Год, как здесь, во тме унылой,
Я не вижу дня,
И не знает друг мой милый,
Где найти меня!»

Так, из башни одинокой
Над Днепром-рекой,
Слышен был в ночи глубокой
Плач красы младой.
Кто же узница младая,
Смутных дум полна?
Дочь надменного Рогдая,
Ленская княжна.

Ах! Свежана всех милее
Меж княжен цвела,
И не так бела лился,
Как она бела;
Очи томные горели
Голубым огнем,
Кудри мягкие темнели
На челе младом.

И князья к отцу съезжались
Из далеких стран, —
Все прекрасною пленялись.
Но ни царский сан,
Ни князь Пронский, ни князь Вельский
И весь сонм князей —
Всё ничто! Руслан Гомельский
Был по сердцу ей.

Он отважен, юн прелестен,
Он был честь дружин, —
Но убог и неизвестен,
Не боярский сын.
И родитель раздраженный
Гонит жалость прочь:
Тайно в башне отдаленной
Заключил он дочь.

И сквозь ставни роковые
Не проходит день,
Все там призраки ночные,
Всё немая тень;
Лишь порой она внимает,
Как волна кипит,
Пташка робкая порхает
И тростник шумит.

И вот к башне той высокой
В челноке рыбак
Путь стремит свой одинокой,
Лишь настанет мрак;
В волны невод он бросает,
К башне взор стремя,
И прохожих уверяет,
Что тут рыбы тьма.

Но не в пользу труд упорный:
Мало рыб бежит;
И он часто, с думой черной,
Вкруг себя глядит,
На лице следы печали
И в очах туман…
Вы давно все отгадали,
Что рыбак — Руслан.

И он сторожа ласкает,
В свой приют зовет,
Сладким медом угощает, —
Только сам не пьет.
И случись: после раздолья
Бедный сторож спал, —
Он ключи из подголовья
У хмельного взял.

Бьется сердце у Руслана,
К башне он стрелой:
«Друг мой милый, о Свежана!
Я опять с тобой;
Ах, не медли! над холмами
Лишь заря блеснет,
В церковь сельскую с венцами
Духовник придет».

И она то замирает,
То в ней кровь кипит,
И венец святой сияет,
И любовь манит.
Как же быть! перекрестилась
И, не тратя слов,
Уж на пристани явилась,
Где челнок готов.

И невинная Свежана
От препон нежней,
Видит небо и Руслана —
Всё, что мило ей.
Дерзко волны рассекая,
Стал нырять челнок, —
Но ужасна мгла ночная
И шумящий ток.

И вот молния блеснула,
С треском грянул гром,
Роща сонная вздрогнула
Над рекой Днепром;
Вихри бурные несутся,
И ревет волна, —
Ах! иль звезды не зажгутся,
Не взойдет луна?

И страшней грозы тревога
Двух младых сердец,
Друг за друга молят бога;
Но судил творец
Им, обманутым мечтою,
Светлых дней не знать
И с молитвой начатою
В небеса предстать.

Где каменья угрожали
И разбился челн,
Там страдальцев отыскали
У прибрежных волн.
И священник поседелый
К ним пришел с зарей,
Но удел их — саван белый,
Не венец златой;

Сокрушенный сам бедами,
Он их прах любил,
Панихиду со слезами
Каждый день служил.
И быть в башне одинокой
Удалося мне,
И читать рассказ жестокой
На ее стене.

И над тихою могилой
Я не раз мечтал,
И в тумане призрак милый
Надо мной летал;
Непонятное волненье
Мне теснило грудь, —
Видя чудное явленье,
Я не смел дохнуть.

В мое окно стучал мороз полночный,
И ветер выл; а я пред камельком,
Забыв давно покоя час урочный,
Сидел, сопрет приветным огоньком.
Я полон был глубоких впечатлений,
Их мрачностью волнующих сердца,
Стеснялся дух мечтаньями певца
Подземных тайн и горестных видений;
Я обмирал, но с ним стремил мой взгляд
Сквозь тму веков на безнадежный ад.
В томленьи чувств на лоне поздней ночи
Внезапно сон сомкнул усталы очи;
Но те мечты проникли душу мне,
Ужасное мерещилось во сне, —
И с Дантом я бродил в стране мученья,
Сменялися одно другим явленья;
Там плач и вопль летят в унылый слух,
Мне жжет глаза, мелькая, злобный дух, —
И в зареве греховной, душной сени
Предстали мне страдальческие тени.
То вижу я, испуган чудным сном,
Как Фаринат, горя в гробу своем,
Приподнялся, бросая взор кичливый
На ужас мук, — мятежник горделивый!
Его крушит не гроб его в огне —
Крушит позор в родимой стороне.
То новый страх — невольно дыбом волос —
Я вижу кровь, я слышу муки голос,
Преступник сам стеснен холодной мглой:
Терзаемый и гневом и тоской,
Вот Уголин злодея череп гложет;
Но смерть детей отец забыть не может,
Клянет и мстит, а сердцем слышит он
Не вопль врага — своих младенцев стон.

И вихрь шумит, как бездна в бурном море,
И тени мчит, — и вихорь роковой
Сливает в гул их ропот: «горе, горе!»
И всё крушит, стремясь во мгле сырой.
В слезах чета прекрасная, младая
Несется с ним, друг друга обнимая:
Погибло всё — и юность и краса,
Утрачены Франческой небеса!
И смерть дана — я знаю, чьей рукою, —
И вижу я, твой милый друг с тобою!
Но где и как, скажи, узнала ты
Любви младой тревожные мечты?
И был ответ: «О, нет мученья боле,
Как вспоминать дни счастья в тяжкой доле!
Без тайных дум, в привольной тишине,
Случилось нам читать наедине,
Как Ланцелот томился страстью нежной.
Бледнели мы, встречался взгляд мятежный,
Сердца увлек пленительный рассказ;
Но, ах, одно, одно сгубило нас!
Как мы прочли, когда любовник страстный
Прелестные уста поцеловал,
Тогда и он, товарищ мой несчастный,
Но мой навек, к пруди меня прижал,
И на моих его уста дрожали, —
И мы тот день уж боле не читали».
И снится мне другой чудесный сон:
Светлеет мрак, замолкли вопль и стон,
И в замке я каком-то очутился;
Вокруг меня всё блещет, всё горит,
И музыка веселая гремит,
И нежный хор красот младых резвился.
Я был прельщен, но (всё мечталось мне
То страшное, что видел в первом сне.
Франческа! я грустил твоей тоскою.
Но что ж, и здесь ужели ты со мною,
И в виде том, как давнею порой
Являлась ты пред жадною толпой,
Не зная слез, цветя в земле родимой?
Вот образ твой и твой наряд любимый!
Но ты уж тень. Кого ж встречаю я?
Кто вдруг тобой предстала пред меня?
Свежее роз, прекрасна, как надежда,
С огнем любви в пленительных очах,
С улыбкою стыдливой на устах —
И черная из (бархата одежда
С богатою узорной бахромой
Воздушный стан, рисуя, обнимает;
Цвет радуги на поясе играет,
И локоны, как бы гордясь собой,
Бегут на грудь лилейную струями,
Их мягкий шелк унизан жемчугами,
Но грудь ее во блеске молодом
Пленяет взор не светлым жемчугом:
Небрежное из дымки покрывало
За плеча к ней, как белоснег, упало.
О, как она невинности полна!
Оживлено лицо ее душою
Сердечных дум, небесных чистотою…
Прелестна ты, прелестнее она.

И милому виденью я дивился,
Узнал тебя, узнал — и пробудился…
Мой страх исчез в забавах золотых
Страны небес огнисто-голубых,
Где всё цветет — и сердцу наслажденье,
Где всё звучит бессмертных песнопенье.
О, как молил я пламенно творца,
Прекрасный друг безвестного певца,
Чтоб ты вое дни утехами считала,
Чтоб и во сне туч грозных не видала!
Счастливой быть прелестная должна.
Будь жизнь твоя так радостна, нежна,
Как чувство то, с каким, тебя лаская,
Младенец-дочь смеется пред тобой,
Как поцелуй, который, с ней играя,
Дает любовь невинности святой!

С любовью вечною, святой
Я помню о стране родной,
Где жизнь цвела;
Она мне видится во сне.
Земля родная, будь ты мне
Всегда мила!

Бывало, мы пред огоньком
Сидим с родимой вечерком —
Сестра и я,
Поем, смеемся, — полночь бьет —
И к сердцу нас она прижмет,
Благословя.

Я вижу тихий, синий пруд,
Как ивы с тростником растут
На берегах;
И лебедь вдоль него летит,
И солнце вечера торит
В его волнах.

И нижу я: невдалеке
Зубчатый замок на реке
В тиши стоит
С высокой башней, и на ней
Я слышу, мнится, в тме ночей,
Как медь гудит.

И как я помню, как люблю
Подругу милую мою!
О! где ж она?
Бывало, в лес со мной пойдет,
Цветов, клубники наберет…
Мила, нежна!

Когда ж опять увижу
Мою Сияну, лес, поля
И над рекой
Тот сельский домик, оде я жил?..
О, будь, всегда будь сердцу мил,
Мой край родной!

О, дайте сердцу тосковать!
Оно мечтать, любить устало.
Хочу я слезы проливать;
В душе лишь горе не увяло.
Уже давно оделись тмой
Мои все радости былые;
Сдружится я с моей тоской;
Но слышны жалобы чужие.

И что ж! везде кругом меня
Надежда тмится, льются слезы;
И кипарис встречаю я
Там, где цвели младые розы.
Обман пленительной мечте,
Обман святому вдохновенью,
Обман любви и красоте,
Обман земному наслажденью!

Давно ли — жизнь семьи родной —
Являлся юноша {*} меж нами
{* Э. С. Дорогомыжский.}
С высокой, пылкою душой,
С одушевленными струнами, —
И вдруг от нас сокрылся он!
Умолк напев, мечтанью милый,
Лишь веет в полночь дивный огон
Над тихою его могилой…

С молитвой тайной на устах,
Друг в друге счастье обнимая,
С мечтой небесною в сердцах
Идет к венцу чета {*} младая;
{* В. А. Корсакова.}
Но в храм счастливцы не вошли;
Их в нем не встретил хор венчальный;
Не факел радостной любви —
Зажегся факел погребальный…

А твой сбылся волшебный сон,
Младая прелесть; {*} ты имела
{* Графиня Витгенштейн, урожденная княжна Радзивил.}
Всё то, чем смертный восхищен, —
Богатством, знатностью светлела,
Пленяла милою красой,
И друга по сердцу сыскала,
И тихо, с нежностью святой
Младенца в персях прижимала;

И вянешь ты во блеске дней,
Л идея, сердцу дорогая!..
Увы!.. Как рано перед ней
Открылась тайна гробовая!..
Любовью, радостью дышать…
И в сень подземную скрываться!
Ей страшно было умирать —
Еще страшнее расставаться…

Когда б убитые сердца
Взор томный к небу не бросали
И нам, по благости творца,
Бессмертьем звезды не сияли, —
Кто б смел желать? кто б смел любить?
Кто б не был сокрушен тоскою?
Но сердце с сердцем будет жить,
Сольется вновь душа с душою!

«Ты победил! противник твой прощает;
И ты душе, не телу, друг, прости!
Уж тела здесь ничто не устрашает;
Но ты меня в спасенье окрести, —
И за меня молись!» — И утихает
От нежных слов вражда в его груди;
В их томности пленительный таился
Какой-то звук, — и витязь прослезился.

Там ручеек под ближнею горой
Бежал, журча, в тени уединенной;
Наполни шлем студеною водой,
Уж он готов творить свой долг священный;
Безвестный лик дрожащею рукой
Он открывал, печалью сам стесненный, —
Взглянул…. и вдруг без чувств недвижим стал.

Увы! что зрит? Увы! кого узнал?
И смертью с ней он умер бы одною,
Но сердце, мысль лишь тем пылают в нем,
Чтоб возвратить таинственной водою
Жизнь той, кому он смерть дает мечом.
Меж тем как он с молитвою святою
Свершал обряд в веселии живом, —
Ее лицо надеждой просветилось, —
Казалось ей, что небо растворилось. —
И бледностью фиалок и лилей
Затмилася краса ее младая, —
И к небесам стремится взор очей,
В них благодать по вере обретая,
И к витязю в привет, вместо речей,
Холодную уж руку простирая…
Так, в виде том прелестная лежит —
Уже мертва, а мнится, будто спит.

Полночный час ударил на кладбище.
Мелькая из-за туч,
На мертвецов безмолвном пепелище
Бродил дрожащий луч.
Под пеленой скрывая образ милый,
Откинув тайный страх,
Стоит одна над свежею могилой
Прекрасная в слезах.
И мрачных дум тревогою мятежной
Невольно смущена,
Склонясь на дерн, с тоскою безнадежной
Промолвила она:
«Несчастный друг!.. прости, тень молодая,
Что, жизнь твою губя,
Что, тяжкий долг мой свято выполняя,
Чуждалась я тебя.
Увы! с тобой жить в радости сердечной
Творец мне не судил!
Свершилось всё!.. но ты, ты будешь вечно,
Как прежде, сердцу мил!»
Ракитник вдруг тогда зашевелился…
Не призрак меж гробов —
Вадим жене как божий гнев явился,
Бледнее мертвецов,
И вне себя, вдаваясь грозной силе
Мятежного огня:
«Любим тобой злодей? он да в могиле
Счастливее меня..?»
И месть любовь горячую затмила,
В руках блеснул кинжал —
И кровь ее могилу оросила,
А он во тьме пропал.

Тогда, как Моисей, в дни старости глубокой,
Своей кончины ожидал,
То Саваоф ему вещал:
«Взойди на верх горы высокой —
И Ханаанская земля
Вдали порадует тебя!»

День тихий пламенел вечернею зарею,
И западный, далекий океан
Казался бледною, зеленой полосою;
Но ближе волн морских, сквозь розовый туман,
Являлися холмы и нивы золотые,
Леса и грады, и поля,
И гор сторожевых вершины голубые.
И то была она — та светлая земля
И меда и млека, земля благословенья,
Которую творец пророку обещал,
Куда он целый век все думы устремлял,
Чтоб оныя достичь; ни фараонов мщенья
Не устрашился он, ни гибельных тревог;
И жаркие пески, и волны превозмог,
И буйность мятежа, и вялость нераденья, —
В то время, как теперь, невежд без размышленья,
Которых должно убедить,
И против воли их добро для них творить.
Увы! к ее холмам, чрез бездну роковую,
Напрасно руки он стремился простирать,
Он должен вдалеке узреть страну святую —
И никогда в ее пределы не вступать.

И приговор неотразимый,
Пророк! оплакан был тобой;
Твоей священною тоской,
О, сколько смертных здесь крушимы!
Удел твой искони веков —
Удел героев, мудрецов,
Всех тех, чей пылкий дух и разум возвышенный
Их выше ставили толпы обыкновенной,
Кто, правдой мрак ночной ревнуя озарить,
Ярмо невежества умели сокрушить
И, жертвуя собой, людей вести хотели
И к миру лучшему, и к благородной цели.

Когда внизу, как мутный ток,
Толпы народные беспечно протекали, —
Они на высоте стояли,
Они смотрели на восток;
Земли другой они искали —
Блаженства прочного страну.
Ту землю угадал их гений.
Они в ней видели, в пылу их вдохновений,
Порядок, истину, согласье, тишину.
Но мирные ее долины
Для них не будут зеленеть;
Им должно было лишь узреть
Ее далекие вершины.

О вы, кто давнею порой
Надеждой, мужеством, высокою душой
Свои века предупреждали
И мир тогдашний покоряли,
Предтечи мудрые! откиньте мрак печали:
У века каждого своя
Обетованная земля,
И он тревожно к ней несется;
Но так, как Моисей, желанною страной
Он только взор лелеет свой, —
Она потомкам достается.

Прелестной стороны мы также ищем ныне;
При свете дня и в сумраке ночном
Мы за надеждою стремимся, как в пустыне
Израильская рать за огненным столпом,
Который путь ей пролагал, —
И вдруг то меркнул, то сиял.

Для нас — кипучий зной и буйный ветр с грозами,
И голод с жаждою, и торе, и труды,
Пески без зелени, утесы без воды;
Для них — поля в цветах, с проточными ручьями,
И сень под пальмою, и неги под шатрами,
Млеко, пшено и мед;
Но их мечта те блага превзойдет, —
И, недовольны тем, в чем зрели мы блаженство,
Нам неизвестного, другого совершенства
Начнут они желать —
Земли прекраснее в удел себе искать, —
И дальний Ханаан, как мы, найти желая,
В томленьи алчности им жить, подобно нам,
И так же умереть, лишь руки простирая
К его, всегда от нас бегущим, берегам.

Но вечно ль нам без радости томиться,
На дивный край всё издали смотреть,
В его предел и день и ночь стремиться —
И никогда к нему не долететь?
О нет! — и сердце тайну знает,
Нам быть обманутым нельзя:
В небесной родине страдальцев ожидает
Обетованная земля!

«Она так пламенно любила,
Теперь меж волн погребена.
За то, что верность мне хранила…
Могиле влажной предана.

И между волн, могилы хладной
Узнав весь ужас в мертвом’ сне,
Она унылой, безотрадной
Вдруг ожила в их глубине.

Во тьме, вдоль озера мелькает
Из тростника ее челнок,
И, как фонарь, в руке сверкает
Летучий синий огонек.

И вижу я — лишь… ночь настанет, —
Как в белом вся она плывет,
И слышу — сердце не обманет, —
Я слышу, как она поет.

Но я челнок построю прочный,
Возьму весло, фонарь зажгу,
И к ней навстречу в чае полночный
На тайный брак я поплыву.

Там воет бездна, буря свищет,
Туман окружный ядовит,
Голодный волк во мраке рыщет,
Змея клубится к шипит.

Но вместе на песок зыбучий
Мы с ней украдкою пройдем!
И проберемся в лес дремучий, —
В глуши приют себе найдем»,

И он вдоль озера пустился,
Зажег фонарь, веслом звучал;
Но уж назад не возвратился —
Безумный без вести пропал.

И ночью всё меж волн мелькает
Из тростника ее челнок,
Белеет призрак, — и сверкает
Летучий синий огонек.