Архив стихотворений Ивана Клюшникова

Столицы шумной лишний житель,
Бежав от сплетен и вестей,
Я снова посетил обитель
Погибшей юности моей.
Вот он — предел моих скитаний,
Здесь расцвела моя весна.
Каких волшебных обаяний
В то время жизнь была полна!
Всё то ж укромное жилище,
И сад, и вербы у ворот,
И пруд, и церковь, и кладбище —
Кругом всё то ж, а я — не тот.
Да, я не тот, что был я прежде,
Когда я верил и любил.
Уж в сердце места нет надежде,
В душе нет прежних свежих сил.
Уста дрожат, и плачут очи…
О, где вы, где моей весны
Святые дни, святые ночи,
Святых ночей святые сны?
Вы не сбылись! Толпой угрюмой
За вами вслед другие дни,
Другие сны, другие думы
Блаженство сердца унесли.
Вот комнатка, где я учился.
Здесь прозвучал мне первый стих,
Здесь я так пламенно молился
И за себя и за своих…
И их уж нет!.. Но он сияет
В венце терновом и в крови,
Как прежде на меня взирает
С любовью кроткий лик любви,
И тихо стал я на колени
Над гробом прошлого вздохнуть,
Излить мольбы, проклятья, пени…
Всё, чем полна больная грудь…
…………………..
…………………..
Я здесь умру!.. Ты, сеет суровый,
Оставь меня! Забудь меня!
Твой беглый раб, твои оковы
Здесь, бог поможет, сброшу я.
А ты — в веках венчанный кровью,
Дух вечной правды и любви,
Твоей всесильною любовью
Страдальца душу оживи!
Прости меня! от треволненья
Дай в мире сердцу, отдохнуть!
Набрось покров на заблужденья
И уврачуй больную грудь!

Прекрасный друг души унылой,
Волшебной прелестью своей
Ты так отрадно озарила
Пустыню юности моей.
В поре надежд, в поре желаний —
Страдалец от избытка сил —
Без уверений, без признаний,
Стыдливо, робко я любил.
Я увлекался суетою,
Но я тебя не забывал,
И, немощно, борясь с судьбою,
Я втайне плакал и страдал.
Без обаянья, без участья,
Одним умом я жил тогда,
А сердцу так хотелось счастья,
Любви и мирного труда.
Рок не судил: в борьбе бесплодной
Погибли светлые мечты,
И сердце обнял сон холодный
Под шум житейской суеты.
Печальны были пробужденья,
И сны печальны. Мрак густой
Сокрыл волшебные виденья,
Кумиры жизни молодой.
Во тьму вотще вперяя очи,
Уж я тебя не обретал,
И всё один во мраке ночи
Между могилами блуждал,
Без маяка и без дороги,
Лишь смутно чувствуя душой
То шум бессмысленной тревоги,
То холод бездны роковой.
Я изнемог, борьбой убитый,
И пал в слезах. Из грозных туч,
Уже нежданный и забытый,
Во тьме блеснул отрадный луч…
И понял я твое призванье,
В больной груди проснулись вновь
Святое лучших лет страданье,
Тоска, надежда и любовь.
Стою коленопреклоненный,
В душе молитва — не печаль,
И вопрошает взор смущенный
Небес таинственную даль.
Что ж он — в судьбе моей печальной
Внезапный прошлого привет,
Зари ль вечерней луч прощальный
Или дня нового рассвет?
Взойди, взойди, мое светило,
С волшебной прелестью своей
И пробуди в душе унылой
Очарованье прежних дней!
Я твой! Я лучшие желанья,
Гордыню смелых дум моих,
Все наслажденья, все страданья
Поверг во прах у ног твоих.
И жизнь отдам без сожаленья, —
Чтоб только до конца я мог
Дышать святыней вдохновенья
И умереть у милых ног.

Прощай, прощай, родное племя,
Прощай, мой милый городок!
Как ловко здесь убил я время,
Счастливый мира уголок.

Прощай, прощай! Я сердцем волен,
Но унесет мой праздный ум
И звон вечерний колоколен,
И улицы знакомый шум.

Ее голубенькие глазки,
Ночей бессонных длинный ряд
Скрыл городничего коляски,
Его жены смешной наряд.

Как капитан, сердец мучитель,
Меня за что-то невзлюбил,
Я, как уездный твой учитель,
На мой счет повесть сочинил.

Забуду их — но наслажденья
К тебе искать прийду я вновь;
Прощай! merci за угощенье,
За пирожки и за любовь!

Малютка просит песенок,
Играть меня зовет,
И складно бьет ручонками,
И радостно поет.

Сижу себе и думаю
О милых сердцу днях,
Я вспомнил радость юности —
И слезы на глазах.

Назад тому пятнадцать лет
Я много песен знал.
Я верил в жизнь, я жизнь любил,
Я жизнию играл.

Эх, времечко! Эх, времечко!
Куда девалось ты?
Где вы, надежды юности
И светлые мечты?

«Эх, времечко! Эх, времечко!» —
За мной она твердит.
Не резвится, задумалась
И на меня глядит.

Зачем я радость чистую
Невинности смутил?
Не время — сам я счастие,
Надежду погубил.

Играй, моя малюточка,
Доверчиво живи:
Мы рождены для радости,
Для счастья, для любви.

Смеяся, плачет крошечка,
Прильнув к моим устам,
И кудри светло-русые
Струятся по плечам.

И чувство светлой радости
В груди проснулось вновь.
И вот уж мы сквозь слез поем
Про счастье, про любовь.

Пугает сердце прошлого
И будущего даль.
Час мой — и песнью радости
Я прогоню печаль.

Опять оно, опять былое!
Какая глупость — черт возьми! —
От жирных праздников земли
Тянуться в небо голубое,
На шаг подняться — и потом
Преважно шлепнуть в грязь лицом!
И как давно, и сколько раз
Я отрекался от проказ
И от чувствительных оказий;
И вот опять душа болит,
И вот опять мечта шалит
И лезет сдуру в мир фантазий…

А всё она! Чудесной девы
Меня смутил волшебный взор,
И снова прошлого напевы
Звучат душе моей в укор.
И смех и горе; сердцу больно,
Над гробом чувств моих смеюсь,
А всё-таки порой невольно
Назад не раз я оглянусь…
Да что же там? Так, просто — гадость!
Но нравится издалека
И безотчетная тоска,
И глупо-ветреная радость,
И пыл мечтаний, и потом
Война Троянская с умом!..

Не смущай стыдливым взором
Очарованных очей!
Не беги с немым укором
От восторженных речей!

То молитвы — без желанья…
Как пред девой неземной,
Бога лучшее созданье,
Я стою перед тобой!

Не с холодным удивленьем
Я смотрю на образ твой —
С непривычным умиленьем,
С бесконечною тоской.

Всё, что льстит мне, всё, что льстило
И в мечтах, и наяву,
Bee, что будет, всё, что было,
Всё, чем жил я, чем живу, —

Всё погибло… В светлом взоре
Жизнь я новую нашел,
Но в немом твоем укоре
Я судьбу свою прочел…

Путник в радости рыдает,
Скучный путь окоича свой,
Но оаз пред ним сияет
Равнодушной красотой.

Будь же мне, душой свободной
Чувств невольных не деля, —
Ты оазом на бесплодной,
Скучной степи бытия!

Не смущай стыдливым взором
Очарованных очей!
Не беги с немым укором
От восторженных речей!

Природа вечно созидает
И жизни шествует путем:
Вода, засохнув, исчезает,
Но возвращается дождем.
И, разрушая, образует;
Смерть изменяет только вид
И жизни частные связует
В бессмертную живую нить.
Но если в бытии отдельном
И существует только я,
То в океане беспредельном
Исчезнет капелька моя.
Но капля вод не исчезает,
А путь иной ей только дан, —
Единство же соединяет
Все капли в купный океан.
Отдельный луч не погасает,
Соединяйся с другим;
И звуков — мир не убивает
Согласным пением своим.
Износится земное платье,
Но душу дал живую бог;
А без того иметь понятье
Я б о бессмертии не мог.
Неугасимая, затмиться
Не может искра божества,
А в бестелесности сокрыться
От тусклых взоров вещества.
И что есть смерть? Освобожденье
От тяжких дряхлости обид
И полное зерна созренье,
Мякина только отлетит.
Премудрости небесной дщери
Надежда, Вера и Любовь
Отверзут райские нам двери,
Святая нас омыла кровь.
А время жизни — испытанье,
А верх его — разлуки час,
Но сладкое потом свиданье
Соединит навеки нас.

Слава богу, на Парнасе
Нет ни денег, ни чинов!
Я умру в девятом классе,
Убегая от долгов!

Слава богу, на Парнасе
Нет любезных, нет друзей;
Бобыли! — а глянь: в рассказах
Всё о друге да об ней.

Слава богу, слава богу!
Заблудившись на земле,
Я опять нашел дорогу,
Предназначенную мне.

Слава богу! скорбь земную
Я изведал! Я грущу,
Но за грусть мою святую
Миллионов не хочу.

Туманной пеленой закрыта даль,
Спит суета, почило всё творенье;
Но ты не спишь, тяжелое сомненье,
Тебе нет сна, души моей печаль!

Живей во тьме безвременных могил
Угрюмый ряд встает передо мною,
О, беден тот, кто дней своих весною
Свои надежды, плача, схоронил.

Кто всякий день встречал обетом новым
И всякий день упреком провожал,
Кто мало жил, но жребием суровым
У жизни много задолжал!

О, беден кто, стремясь душой к свободе,
Раб низких нужд, оковы лобызал,
О, беден, кто прекрасное в природе
Не сердцем, а умом бесплодно понимал!

А как немного надобно для счастья!
На грудь любви доверчиво склонясь,
За миг один горячего участья
Я б отдал эту жизнь сто раз.

Давно, давно в грязи земных страстей
Я затопил святые побужденья,
И редко видятся мне светлые виденья
Дней светлых юности моей.

Душа болит… Пороком и сомненьем
Омрачена святыня красоты.
Я не молюсь — с расчетом и с презреньем
Влача ярмо житейской суеты.

Но иногда, в часы безмолвной ночи,
Былого призраки окрест меня встают,
И ангел первых дней глядит мне грустно в очи,
И голос совести зовет меня на суд.

И мнится, мне святыня недоступна,
Мои мольбы противны небесам,
Вся жизнь моя позорна и преступна,
Я обречен страданью и грехам.

Там ад грозит ужасною картиной,
Здесь совесть — истин вечная скрижаль, —
И я в слезах паду пред Магдалиной
И выплачу души моей печаль!

И оживут молитвы чудной силой,
В душе любовь, и вера, и покой, —
И чист и светел, образ неземной
Горит во мгле, и голос милой
Звучит отрадно надо мной,
Как панихида над могилой, —
И я мирюсь и с небом, и с землей!

Есть сны ужасные: каким-то наважденьем
Всё то, в чем мы виновны пред собой,
Что наяву нас мучит сожаленьем,
Обступит одр во тьме — с упреком и грозой.

Каких-то чудищ лица неживые
На нас язвительно и холодно глядят,
И душат нас сомненья вековые —
И смерть, и вечность нам грозят.

Исхода нет, безбрежная пустыня
Пред нами стелется; от взоров свет бежит,
И гаснет в нас последний луч святыни,
И тьма кругом упреками звучит.

Проснулись мы — всё вкруг подернуто туманом,
Душа угнетена сомненьем и тоской:
Всё прошлое нам кажется обманом,
А будущность — бесцветной пустотой.

Безжизненно на мир взирают очи,
Мрет на устах молитва к небесам —
И страшный сон прошедшей ночи
И хочется, и страшно вспомнить нам.

Быть иль не быть — ужасное мгновенье!..
Но самовар кипит, и вам готовят чай, —
И снова в мир уносит треволненье…
О страшный сон, почаще прилетай!

Они звучат, торжественные звуки,
В ночной тиши им глухо вторит даль,
Душа болит, полна заветной муки,
Мне грудь теснит знакомая печаль.

И плачу я горячими слезами,
И в памяти унылой чередой
За днями дни и годы за годами
Печальные проходят предо мной.

Миг счастия, миг краткий сновиденья,
Жизнь сердца — жизнь у сердца отняла…
Моя тоска не знала разделенья,
Моя любовь привета не нашла.

Ни сладких слез свиданья, ни разлуки
Горячих слез нет в памяти моей,
Умру один, как сладостные звуки
Печально мрут в безмолвии ночей.

Зачем я жил?. Безумное роптанье!
Дитя! о чем так горько плачу я?
Всё благо здесь — и скорби и страданья
Святой закон другого бытия!

Восток горит… Готовься, сердце, к битве!..
Пошли мне, боже, веру чистых дней!
Внемли, господь, внемли моей молитве,
Благослови тоску души моей!

Благослови души моей страданья,
Святой надеждой оживи мне грудь,
И отжени туманные мечтанья,
И дай любовь, да озарит мой путь!

Знаете ль ее? — Она…
Нет названья, нет сравненья!
Благовонная весна!
Цвет любви и наслажденья!

Знаете ль ее? — Она…
Перл в венце моих мечтаний!
Из эфира создана
Для объятий, для лобзаний.

Знаете ль ее? — Она…
Гармонические звуки!
Богом жизни мне дана
Для сладчайшей в жизни муки.

Знаете ль ее? — Она…
В час святого примиренья
Мне любовию дана
Для молитв, для вдохновенья.

Знаете ль ее? — Она…
Мир не стоит поцелуя —
Ею жизнь просветлена,
Для нее и в ней живу я!

Кто же это? — Кто она?
Нет названья, нет сравненья!
Звуки, перл, эфир, весна,
Жизнь, любовь и вдохновенье!

Неоконченная ода (сказка)

1. Утро. В кабинете.

Сегодня Новый год. Насилу встал с похмелья.
Не хочется идти ни в церковь, ни в кабак.
Дай оду напишу, всё ж лучше, чем безделье
(И заработать можно на табак!),
Я скор, как все реальные поэты:
Нечесаный, полуодетый,
С тяжелой и пустою головой,
С лицом измятым, но спесивым,
Иду к столу и почерком красивым
Пишу еще дрожащею рукой:
«878-ой»
И стоп машина! Верно — мало жару!
Опохмелился, закурил сигару…
Тут овладел мной реализма бес.
В ушах трещит: реформы и прогресс,
Всему в Европе обновленье,
Свобода всех сортов и форм,
Благ жизни братское деленье —
Тому кусок, тому — подножный корм
И одиночное владенье…
Я говорю, бес говорит,
Не разберешь, кто говорит.
Сижу, но поддаюсь обману.
Бес напустил мне в комнату туману
И бездну лиц. И вот, как бы живые,
Стоят передо мной передовые
Faiseurs de l’histoire {*} в тумане (бес не глуп!)
{Творцы истории (франц.). — Ред.}
Честнейший Бисмарк и добрейший Крупп
Блюстители порядка и закона:
Штыков с усами миллион,
А по нужде два миллиона,
Чтоб защитить порядок и закон
И — роль сыграть Луи Наполеона.
Но там искусства, там науки,
Там есть глубокие и честные умы
(Немного томные от пива и от скуки),
Ну им зато и книги в руки,
А книги выведут из тьмы.
Вот Австрия — блудница Вавилона,
Смешение племен и языков,
Туда ж поклонница порядка и закона,
Поклонница и пушек и штыков,
Господства жадная, бесстыжая рабыня!
Здесь всё на гульдены — и разум, и святыня,
Любовь и дружбу можете купить,
Здесь запевала граф Андраши
—
Но с Австрией сам черт не сварит каши,
А кашу надобно сварить.
Как эту разрешить задачу? —
Дипломат_и_ю за бока:
Противу двух — четыре кулака,
Да сорок подлостей в придачу.
Вот из Италии пришли два старика:
Один — божественный антик,
И рядом с ним другой старик —
Непогрешимый: он за прегрешенья
Четвертый век ждет отпущенья.
Он одряхлел, ослеп и оттого
Спасения не видит своего.
Испания — вассал его.
Здесь старики грустят по Изабелле,
А молодежь Дон-Карлоса зовет,
Здесь жив еще бессмертный Дон-Кихот —
В мечтах великий и смешной на деле,
Сегодня бунт, а завтра крестный ход,
Разбаловался очень уж народ —
И у него семь пятниц на неделе,
На сердце бог, а в голове угар:
Всему причиной Гибралтар
И чад Британии обычный…
Безличный Солсбери и Биконсфильд двуличный —
Лорд Биконсфильд, рожденный Дизраэли,
Он в книгах — ниц перед Христом,
А в жизни за толпой плетется с костылем,
Совсем не к христианской цели.
За ним ряды жидов сидят —
Все мытари и фарисеи.
На Русь со злобою и завистью глядят.
Но уж народ не верит в их затеи:
С ним Брайт, Карлейль и Гладстон говорят.
Страна науки и свободы!
Приют непризнанных идей!
(Без пушек и без кораблей
Им покоряются народы.)
Здесь Бэкон изучал природу,
Шекспир, как бог, людей творил,
Здесь Шелли мыслил и любил,
Здесь он сквозь слезы пел свободу,
Здесь Байрон век свой проклинал
И — может быть, сквозь слезы — рисовал,
Как Альбион, туманный идеал…
Вот Франция! — Она еще в пустыне,
Обетованный край всё впереди,
И тайный голос шепчет ей: «Отныне
Возврата нет! Вперед иди…»
С надеждою она кругом глядит…
Но, демон, ты спирит?
В объятиях Мари и Пальмерстона
Святая тень Луи Наполеона,
С обетом мира на устах,
С кастетом, с палицей в руках,
На аукционе дядюшкина трона
Тупая шпага вместо молотка…
Сокройся, адское виденье!
Клянусь, я в жизнь не выпью ни глотка!
Перекрещусь! — Ведь это наважденье!
Перекрестился. Бес замолк, ни слова,
Но как-то жизнь двоится предо мной:
Посмотришь — кажется всё ново,
Понюхаешь — всё пахнет стариной.
С землею вместе род людской вертится,
То к солнцу, то от солнца он идет,
То любит истину, то истины боится
(Пофилософствуй — ум вскружится),
Год старый лгал, год новый лжет.
Везде о счастьи человек мечтает,
Он на парах за ним и едет и плывет,
Но пиво в рот так редко попадает —
Всё больше по усам течет.
Год старый лгал, год новый лжет.
Не лгал лишь честный царь великому народу,
И молодой народ не лгал,
Когда за братии, за свободу
И кровь, и жизнь он расточал.
Год старый увенчал нас славой.
Год новый мир нам принесет.
Пусть ложь и эгоизм обступят нас облавой,
За правых бог — он нас спасет.
Болезни к росту: я уверен,
Что все заветные мечты…
«Entbehren sollst du, sollst entbehren!» {*} —
{* «К лишениям ты должен быть готов, к
лишениям готов» (нем.). — Ред. Стих
из 1-й части «Фауста» Гете (сцена 2).}
Шумит мне кто-то с высоты.
Я только лишь спросил: кто ты?
И почему soil ich entbehren,
Когда я не дикарь, не зверь?..
Вдруг тихо растворилась дверь…
Больной души моей прекрасная подруга
С улыбкой светло-грустною идет
И, в Новый год почтить желая друга,
Рубашку новую в подарок мне несет.
Рубашечка пошита так красиво,
Так мило сложена, что ах!
Притом художница глядит полустыдливо,
И огонек любви горит в ее глазах.
Другой бы… Но ведь все поэты
Те с придурью, те просто дураки
(Хоть, впрочем, есть у них и лучшие приметы) —
Я даже не пожал ей творческой руки
И не принес благодаренья
За милый и полезный дар.
Семейный вспыхнул тут пожар.
«Послушай, — говорит, — ушей моих мученье,
Мурлыка!» — так она в сердцах зовет меня
За то, что я свои бессмертные творенья,
Как старый кот, сперва мурлычу про себя.
«Мурлыка, — говорит, — чего ты так надулся?
Или вчерашний жив еще угар?
Или ты рифмой захлебнулся?
Рубашка — первый божий дар
(Хоть, впрочем, мы на предков не похожи:
Мы кожу с ближнего дерем,
Но уж белья себе не делаем из кожи.
Мы это после разберем).
Что для него подарок замарашки!
Творец! Художник! Чародей! Поэт!
Ну, сотвори хоть по одной рубашке
Тем, у кого совсем рубашек нет!
На свете есть тебя достойнее творенья,
Которым — сам ты мне читал —
В день светлого Христова воскресенья
Рубашка чистая есть чистый идеал.
Нет! не мечтать, а терпеливо
И честно дело жизни совершить.
Вопрос не в том, чтоб быть счастливым,
Но чтоб достойным счастья быть:
Из сердца выбить наважденья,
Наукой ум освободить,
Святое жизни обновленье
Святою битвою купить;
Ко счастью путь один — молитва
И слово вечное Христа,
И здесь одна святая битва —
С собой под знаменем креста.
Ты брось свои ученые замашки!
Ты, эхо слабое божественных идей,
Знай! — Новые и чистые рубашки
Есть вечный идеал для всех людей.
Ты пел: «Чертог твой вижду, спасе мой…» {*}
{* Начало известного эксапостолярия: «Чертог
твой вижду, спасе мой, украшенный, но одежды
не имам, да вниду в онь. Просвети
одеяние души моея, светодавче, и спаси мя».}
И как еще ты пел во дни надежды!
А этой светлой, праздничной одежды
Нет и теперь, мой друг, у нас с тобой!
Ты не сердись и не чади сигарой!
Брось оду, свой халат надень!
Иди чай пить в рубашке старой,
И посвятим молитве этот день!»
И я пошел за ней, как подсудимый.
Но как тут жить? Ну что писать?
Когда и в Новый год должны мы
В рубашке старой щеголять?

2. Полдень. В редакции журнала.

Журналист и писатель (вполпьяна).

Писатель

Я басенкой на Новой год Крылова,
Как дедушку, почтить хотел;
Но так как он уж просветлел
И для него ненадобна обнова,
То предлагаю вам. Ну, вы — совсем другое,
И вам еще не чуждо всё земное.
Притом же издаете вы журнал
Не из «одной лишь чести», я слыхал.
А жить так дорого… и потому не диво,
Что предлагаю вам я договор такой:
Фунт табаку за каждый стих счастливый
И четверть фунта за пустой.

Журналист

Не дорого ль?

Писатель

О, нет! Некрасов скажет то же.
Стихи счастливые поэтам не легки.
Мы не писали б их, не будь мы дураки,
В конце концов — они себе дороже.
Не помню я, в каком стихотвореньи
На днях случилось мне читать:
Когда на душу вдохновенье,
На сердце снидет благодать —
Нам плакать хочется, а не стихи писать!..
Мы делим с вами жизни бремя
Делите ж и доходец пополам!
А оду кончу я в другое время
И — даром поднесу, пожалуй, вам.

Журналист

Ну, хорошо, ударим по рукам!
Прощайте! С лестницы идите вы легонько!
(Про себя)
А все-таки немного дорогонько!

3. Вечер. У себя. Пред иконой Матери всех скорбящих

Здесь мать скорбящих — дивная картина!
Художник воплотил святую благодать —
Смерть крестную божественного сына
Божественно оплакивает мать.

Она в слезах — то слезы умиленья,
То скорбь пречистая души святой,
А на устах улыбка примиренья
И торжества победы над собой.

Любовь! Любви таинственная сила —
Могучий врач печалей и скорбей!
Всё поняла она и всё простила,
И молится — святая! — за людей.

Века уж льются слезы неземные,
В них мировая скорбь горит,
И катятся как перлы дорогие
На дольный прах с божественных ланит.

Я здесь один, главой склоняюсь в прахе,
Едва дерзая на нее взглянуть,
В немой тоске и в беспредметном страхе,
Волнующем мою больную грудь:

В укор мне льются слезы те святые!
Свое паденье смутно сознаю,
И чудится, что перлы дорогие
Впиваются в больную грудь мою.

И плачу я, и струны золотые
Моей души, чуть слышные, звучат:
То звуки детства — милые, снятые,
Когда я был душою чист и свят.

Гляжу вперед с волненьем и тоскою,
С волненьем и тоской гляжу назад —
Пред божеством, пред жизнью, пред собою
Я виноват, я страшно виноват!

Я блудный сын! Пи кровью отчей иивы,
Ни даже потом я не оросил;
Раб суеты, лукавый и ленивый,
Я отчий дар безумно расточил.

Кумиров черни к грязному подножью,
Не веря в них, я голову клонил.
Насквозь грехом, насквозь пропитан ложью,
Грешил и плакал, плакал и — грешил.

Я обуян — и нет мне оправданья!
А дни бегут, и в сердце стынет кровь!
Всё ложь! всё ложь! И рабские страданья,
И рабский гнев, и рабская любовь,

И рабский страх перед законной битвой,
И рабский бунт — безумия печать!
Спаси меня святой твоей молитвой
И научи безропотно страдать!

Я пережил все помыслы земные
И нищий духом богу предстаю.
Мне слез! Мне слез! Пусть перлы дорогие
Мне исцелят больную грудь мою!

Спаси меня! Дай слезы умиленья
И мир души — безумства след стереть!
И разум дай — любить твои веленья,
Свободным жить! Свободным умереть!

Мне не забыть по гроб! Она сидела
С улыбкою страданья на устах…
И на меня сквозь тонких слез глядела
И руку жала в трепетных руках.

Прости, прости! Не знай сердечной муки,
Тебя спасет твоя любовь ко мне…
Забудь меня! Но, друг, во дни разлуки
Молись, молись в далекой стороне.

Давно, давно я пережил страданье,
Молюсь о ней — но всё еще порой
Мне слышится знакомое стенанье
И кто-то тихо плачет надо мной.

Молись, молись! В страну, где нет разлуки,
Ты унесла с собой твою любовь!
Она свята; и я спасен от муки,
Я для любви душой воскресну вновь.

Закрылись прекрасные очи,
Поблекли ланиты ее,
И сумраком вечныя ночи
Покрылось младое чело.

Ты счастья земного не знала,
Одним ожиданьем жила,
Любила — любя, ты страдала,
Страдая — в могилу сошла.

Зачем же, краса молодая,
Так краток печальный твой путь?
Зачем? — И тоска неземная
Невольно теснится мне в грудь.

Лобзаю холодные руки
И плачу, над гробом склонясь…
И песни, сливаясь с торжественным звоном,
Звучат упованьем святым.

И я примиряюсь с предвечным законом
И тихо молюся над прахом твоим.
Не всё здесь кончается в жизни —
Могила лишь землю берет.

Не всё — там, в небесной отчизне,
И жизнь и блаженство нас ждет.
Я в вечности встречусь с тобою —
Здесь жизнь и страданье на час…

На смерть Н. В. Станкевича

Его душа людской не знала злобы:
Он презирал вас — гордые глупцы,
Ничтожества, повапленные гробы,
Кумиров черни грязные жрецы!

Друг истины, природы откровений —
Любил он круг родных ему сердец,
И был ему всегда доступен гений,
И смело с ним беседовал мудрец.

И вас он знал, священные мгновенья,
Залог блаженства, плод борьбы и лет
Минувшего святое обновленье,
Грядущему живой любви привет.

И нет его — и, может быть, могилой
Всё кончилось!.. Зачем же надо мной
Ты носишься в тумане, образ милый,
Сияя кротко новой красотой?..

В душе звучат знакомые ей звуки.
Уста дрожат, туманятся глаза,
И на груди моей, как в час разлуки,
Горит любви прощальная слеза.

Нет, жизнь вечна: нам есть еще свиданье,
Доверчиво пройду тернистый путь,
И сохраню святое упованье
С тобой на лоне правды отдохнуть.