Архив стихотворений Ипполита Богдановича

Уже сие непреборимо:
Люблю, что должно быть любимо.
Давно ли мне вещал Эрот,
Давно ль советовал о этом,
Когда я был совсем не тот
И был не тронут сим советом?
Упрямца видя пред собой
И зря мои поступки смелы,
Он взял тогда свой лук и стрелы,
И вызывал меня на бой.

Я так же был напротив злобен
И Ахиллесу был подобен.
С копьем и в латах со щитом,
Казалось мне: чтобы сражаться,
Со оным маленьким божком,
Ненужно боле воружаться.
Он стрелу первую пустил,
Но я от оной уклонился;
Стреляя, тщетно стрел лишился,
И сердца мне не прострелил.

Он яростью кипел презлою,
И, бросясь сам ко мне стрелою,
Грудь слабую мою пронзил.
Мое, ах! сердце ощущает,
Что нет к сопротивленью сил;
Копье меня не защищает,
И всуе щит имею сей, —
Эроту оный не препона.
К чему снаружи оборона,
Когда уже внутри злодей?

Мой друг! не удивись, что в пахотной работе,
Без светских пышностей, без славы, без чинов,
Питая свой живот в смирении и в поте,
И несколько минут покоясь от трудов,
По неким чувствиям и некакой охоте,
Отважился писать я несколько стихов.
Не удивись, когда в усталости над плугом,
Не зная, как тебя назвать и отличать,
В мужицкой простоте зову тебя я другом,
Чтоб трудным вымыслом тебя не величать.
Мой друг! я ведаю, хоть носишь платье цветно,
Хоть золотом обшит от головы до ног,
Хоть счастие твое другим всегда приметно,
Ты редко с лаврами покоиться возмог.
И может быть, что я, в миру с моим соседом,
Большею частию трудяся для себя,
Спокоен спать ложась, доволен за обедом,
Почасту нахожу счастливее тебя;
В сей участи меня никто не обижает;
И зависть самая молчит, узря мой труд;
Никто меня, мой друг, никто не унижает,
По воле ль дань плачу или с меня берут,
Всегда моя рука другого снабдевает,
И люди обо мне напрасного не врут.
Я дал оброк и всё, и подать государю,
Я дал и рекрута и к рекруту коня;
И в доме я теперь покойно репу парю,
Хоть знаю, что еще попросят от меня.
Ты знаешь, что мой сын в войне два года служит
И ходит, говорят, с простреленной ногой;
Однако с турками воюет и не тужит,
Пока безногого не по]шлют на покой.
Солдатски хлопоты, оброк и подать вдвое
Не разоряют нас при добрых головах;
Кони и рекруты — то дело нажитое,
Удалые у нас ребята есть в домах.
Готовы мы служить за правду и за веру,
И, буде нужно, то готовы умереть.
Ты, друг мой, служишь сам по нашему примеру,
Случается и всем грудьми рожон переть,
Иным пришло в живот, иным досталось в руку,
У Марьи сватьина отшибли ногу прочь,
Тарасьиным зятьям, племяннику и внуку
Стесали головы, зашедши сзади в ночь.
И сам ты близко был, как шли на нас татары,
И сам ты жар терпел от ядер и от пуль;
И если б не имел фузей запасной пары,
Подчас отведал бы и сам свинцовых дуль.
Солдатам страха нет и нет о том печали,
Что турков к ним идет великое число,
От смерти не бежим, от драки не устали, —
Такое, брат, у всех военно ремесло.
Да только я скажу тебе одно по дружбе,
Коли смышлять о том тебе досуга нет:
Мой ум не помрачен заботами о службе;
Я, сидя на печи, спокойней вижу свет,
Смышляю иногда, что много ты потеешь,
Но нет тебе, мой друг, покоя никогда;
Ты грамоте горазд и дело разумеешь,
Почто ж о мире ты не пишешь никуда?
Не всё-то дракою, не всё творится боем:
Имеешь разум ты, и слово, и язык;
Не всё-то города берутся крепким строем,
Не всё-то меж людьми по силе ты велик.
Почто не пишешь ты к турецкому султану
Примерно так, мой друг, как я к тебе пишу?
Подмогою тебе вперед служить я стану
И здравия тебе у Господа прошу.

Когда твой блещет меч в полках,
Ты сыплешь сопротивным страх;
И где героев ободряешь,
Везде победы ускоряешь.

Во славе почестей, в венцах,
Ты ищешь мзды своей в сердцах;
Высокость титлов забываешь
И их собою украшаешь.

Размерив веки на весах,
В твоих покорнейших часах
Ты осчастливить всех желаешь
И всем довольство разделяешь.

В беседах, в дружеских пирах,
В забавах, в праздничных играх
Ты цену жизни ощущаешь
И скуки в смехи превращаешь.

Когда пиит в простых стихах,
Забыв творений многих прах,
Плетет хвалы тебе, прощаешь
И их делами возвышаешь.

Змея хоть умирает,
А зелье всё хватает —
Пословица есть у людей.
Скажу в пример я сказку к ней.
Которого не помню года
Ко облегчению народа
Скончал свой век
Приказный человек,
То есть подьячий,
Который в самый век еще ребячий
Был выучен просить за труд.
Он скоро понял ту науку,
Крючком держать, протягши, руку,
Пока ему дадут.
И сверх того он был изрядный плут.
И прочие крючки завидовали вору,
Что драл со всякого он взятки без разбору,
Лишь только б где ему случилось обмочить
Перо в чернила.
Состарился крючок, и уж слабела сила
За труд просить;
Приходит смерть к нему с косою,
Велит, чтоб он дела приказные бросал
И больше не писал.
Подьячий, ухватя чернильницу рукою,
Другую протянул, уже лишася сил,
И с смерти за труды просил.
Сбылась пословица: змея хоть умирает,
А зелье всё хватает.

Досадой некогда Юпитер раздраженный,
Как дерзкий бог любви ему стрелой грозил,
Во гневе яростном, за скиптр пренебреженный,
В вид бабочкин божка сего преобразил.
Вдруг крылышки из рук явились голубые,
Взлетел и в бабочку преобразился бог:
Он рожки получил и ножки золотые;
Он плакать начинал, но плакать уж не мог.
Нет лука у него, нет стрел и нет колчана, —
Победы все его пресек ужасный рок.
Садится он на верх иль розы, иль тюльпана,
Перелетаючи с цветочка на цветок.
Но жалость наконец Юпитер ощущает,
Вид прежний на себя велит ему принять:
Не вечно он казнит, не вовсе он прощает,
Чтоб дерзкие его страшились прогневлять.
Явился паки лук, приемлют силу стрелы,
И в прежнем виде стал прощенный наконец,
Лишь бабочкины с ним остались крылья целы,
Во знак, что гневен был к нему богов отец.

Не стало с той поры в любови постоянства,
Как сделался крылат предерзкий Купидон;
Ища иных побед и нового подданства,
Летает с той поры из сердца в сердце он.
Но вечно будешь жить, о бог любви! со мною,
И навсегда мое ты сердце взял во плен:
Конечно, я тогда пронзен твоей стрелою,
Как в бабочку еще ты не был превращен?

Кларису зря с высоких гор,
Алцип близ чистых вод, в долине,
И зря ее несклонный взор,
Пенял за то своей судьбине,
Что каждый день Кларису зрит
И каждый день в тоске страдает;
Что пленный дух она томит,
Приятных дней его лишает.
Клариса каждый день в водах
Приходит мыться обычайно;
И каждый день Алцип в кустах
Прельщается Кларисой тайно.
Не смеет к строгой подступить,
Не смеет ей в любви открыться,
Чтоб гнев любовью не купить
И всей надежды не лишиться.
Любовью робкою смущен,
Богов он просит неотступно,
Чтоб был он в реку превращен,
Надеясь быть с любезной купно,
Когда Клариса к тем водам
Придет нагая обмываться,
Ко всем он будет красотам
Своей любезной прикасаться.
Богов он втуне упросил,
Его надежда обманула:
Когда Алцип рекою был,
Клариса в оной утонула.
Алцип сто раз судьбину клял,
Что ею так наказан грозно;
И втуне смерти он желал:
Сие желанье было поздно;
Водам не можно умирать;
Лишь только без своей любимой,
В тоске осталось иссыхать
И в горести неутолимой,
Где прежде лил прозрачный ток,
На месте там болото ныне;
Мутится там всегда песок,
И шум ключей умолк в пустыне.
Но если в берег бьет волной,
То кажется, что бьет со вздохом;
Брега, как будто сединой,
Покрылись тамо белым мохом.
Уединяясь от людей
Места там стали непроходны;
И кажут будто слез ручей,
Где видятся теченья водны.

Трудящийся судья!
Устав от должностей заботливого чина,
Приди покоиться в гостях у селянина,
Где мирны дни ведет счастливая семья;
А чтоб такое диво
Не возмогло тебе представиться за лживо,
Спроси у всей семьи спокойных дней секрет,
И вот тебе в ответ:
«Во время нашего досуга
Не затрудняем мы друг друга
Делами свыше нас;
Хоть дел других не охуждаем,
А только рассуждаем,
Как лучше сделать нам на круглый год запас,
К простому вся дни пиру.
Кто хочет ссориться, того склоняем к миру,
Дая рассудку полну мочь;
От споров мы отходим прочь,
Коварных нас оставить просим,
И жалоб в люди не приносим,
Себя не ставим во святых:
Имеем слабости, имеем недостатки,
Об них болтаем без украдки,
Не трогая чужих.
Своих, меж шуток, мы без желчи критикуем,
Не мысля зла другим, как лучше жить толкуем.
Бежим ловящих нас похвал;
И если иногда, подчас, из доброй воли,
Придет Фортуна к нам откушать хлеба-соли,
Мы рады тем, что Бог послал».

Минерва

Почто прискорбный вид являешь,
Когда на Геликон взираешь?

Аполлон

В счастливейших в России днях,
Как мудрость пресекает страх,
Свободу музам отверзает,
Невежд в границах заключает,
Богиня! знаешь, столько крат
Обтек я в радости твой град;
Я видел ныне муз молчащих,
Я видел их подобно спящих.

Минерва

Желание я знаю муз;
Я их возобновлю союз;
Наукам верну дам подпору
И в нову почесть их собору
Возвысить область в них мою,
Начальство Дашковой даю.

Хотелось дьявольскому духу,
Поссорить мужа чтоб с женой.
Не могши сделать то собой,
Бес подкупил одну старуху,
Чтоб клеветою их смутить,
И обещал за то ей плату.
Она, обрадовавшись злату,
Не отреклась ему служить
И, следуя чертовской воле,
К жене на тот же день пошла,
За прялкою ее нашла;
А муж пахать поехал в поле.
«Здорова ль, кумушка, живешь? —
Старуха спрашивать так стала. —
Я с весточкою прибежала,
Что очень скоро ты умрешь».
Потом старуха напрямки
Жене сказала так об муже:
«Нельзя того быть, матка, хуже, —
Ты от его умрешь руки:
Он в кузницу ходил нарошно,
Чтоб нож себе большой сковать.
Я, право, не хочу солгать,
Мне то подслушать было можно,
Как он назад дорогой шел,
Тебя зарезать похвалялся,
И нож на поясе мотался.
Смотри, чтоб впрямь не заколол.
Я дам тебе траву такую:
Как будешь при себе держать,
То муж не станет нападать,
И отменит к тебе мысль злую.
Да только, свет мой, не забудь,
Побереги младого веку,
Или не сделал бы калеку.
Лишь он войдет, траву брось в грудь.
Когда б тебя я не любила,
То бы совету не дала:
Я не хочу тебе вить зла.
Прости, и помни, как учила».
Лукавая хрычовка та
Тотчас и к мужу побежала;
Его там на поле сыскала.
«Я бегала во все места, —
Старуха говорит с слезами. —
Еще ты, батюшка мой, жив!
Поди теперь домой ты с нив;
Поди, своими ты глазами
Увидишь женину любовь.
Она, увидевшись со мною,
Сказала мне, с надеждой тою,
Что злости буду я покров,
Как встретишься, вошед, ты с нею,
То бросит той травой в тебя,
Котору держит у себя,
Чтобы пошел ты в землю ею.
Тебя мне, ей-ей! батька, жаль!
И не жалеть о том не можно,
Когда б жена твоя безбожно
Намеренье свершила вдаль.
Вот нож тебе, возьми скорея,
Поди к жене теперь, поди,
И злость ее предупреди,
Зарежь злодейку, не жалея.
Увидишь правду ты мою,
Когда увидишься с женою.
А чтоб не умер ты травою,
То я тебе совет даю,
Чтоб нож вонзить ей прямо в груди.
А ежели не так воткнешь,
То от травы тотчас умрешь:
Так говорят все стары люди».
Мужик, сию услыша весть,
Упал тогда старухе в ноги.
В слезах не видит он дороги,
Спешит скоряй на лошадь сесть.
Дивится жениной он злобе,
За что б озлилась так она;
Смущеньем мысль его полна:
Не хочется быть рано в гробе.
Приехал только лишь домой,
Жена тотчас его встречает
И мниму злость предупреждает:
В грудь бросила ему травой.
Мужик взбесился, зря то ясно,
Что хочет уморить жена.
«Постой, — вскричал, — уж злость видна,
Узнав, как с мужем ты согласна.
Не думай, чтоб свершила зло:
Умри, коль смерти мне желаешь;
Сама себя теперь караешь,
Тебе злодейство то дало».
Сказав то, вынул нож ужасной,
Вонзил жене невинной в грудь.
«Что муж тебе я, ты забудь,
Коль мне не хочешь быть подвластной.
Умри, проклятая душа,
Коль мужа умертвить хотела,
Себя ты тем не пожалела».
Жена тогда, едва дыша,
Сказала мужу, умирая,
Что смерть приемлет без вины
И что старухой смущены:
«Она, безбожница, нас злая
С тобою разлучила ввек».
Узнал и муж тогда старуху,
Но уж жена лишилась духу.
Жалел, что жизнь ее пресек.
Но мужнее тогда жаленье,
Хотя и каялся в вине,
Уж поздно было о жене,
И невозвратно то лишенье.
А ту хрычовку сатана,
За женину ножом утрату,
Во аде наградил в заплату,
Чтоб вечно мучилась она.
Читатель! сказку ты читая,
Жалей о тех, жалей со мной,
Которы гибнут клеветой,
Безвинно жизнь оканчивая.
Найдем и много мы старух,
Которых злость развраты множит,
Чего и дьявол сам не может,
Чтобы поссорить в дружбе двух.
Клеветники — у чорта сети,
Которыми он ловит тех,
Что, кроме истины, утех
Неправдой не хотят имети.

Какую пользу тот в сокровищах имеет,
Кто в землю прячет их и ими не владеет?
Живет в провинции скупяк,
И хочет вечно жить дурак,
Затем, что предки жили так.
По дедовскому он примеру
И по старинному манеру,
Имеет к деньгам веру,
Не бреет никогда усов,
Не курчит волосов:
У прадеда его они бывали прямы,
Который прятывал всегда богатства в ямы.
Таков был дедушка, отец и сын таков.
Когда он при конце, впоследки, рот разинул,
Едва успел сказать жене,
Что деньги он в земле покинул,
В саду, в такой-то стороне;
Но чтоб не трогать их, — и умер с тем заветом;
Жена, не тронув их, простилась после с светом.
Вступил в наследство внук,
Но деньги те еще людских не знали рук,
По завещанью он зарыл их в землю ниже,
Как будто для того, чтоб были к черту ближе.

Сатир в своей пещере,
Желая вещи знать по вере,
У всех летучих вопросил:
«Зачем пчела везде летает?»
Кузнечик доносил,
Что он не в дальности от улья обитает
И что к Кузнечику Пчела гудеть летает.
Спросил у Саранчи: в ответ из-за плеча,
Шепча,
Сказала саранча,
Что так, как и она, Пчела гулять летает.
Спросил у бабочки: летает на цветы
И машет там крылами.
Спросил у Воробья: летает на кусты,
Порхать между ветвями.
И каждый, наконец, как чувствовал иль знал,
По своему сказал.
Сатир, подумавши, ко улью сам явился.
Из уст самой Пчелы вопрос тогда решился:
Ты видишь улей сам; ответ найдешь внутри,
Приди да посмотри.

С любезной живучи в разлуке,
Мой томный дух теперь страдает;
И быть, по гроб в сей злейшей муке
Судьбина гнева предвещает.

О рок! за что, о рок жестокий!
Меня несносно так караешь?
Или в печали сей глубокой
Мученья большего желаешь?

Когда не сыт ты сей напастью,
Что самой смерти мне тяжеле,
Рази меня во гроб всей страстью
И успокой дух томный в теле.

Рви, мучь, терзай как можно зляе:
Коль жизнь свою я ненавижу,
Коль нет того, что мне миляе
Всего, что в свете я не вижу.

Я смерть себе приму в награду
За всё мое теперь терпенье.
Один мне будет гроб в отраду
С моей любезной в разлученье.

А ты, дражайшая! заочно
Почувствуй, как мой дух страдает;
И если быть тому не мочно,
Чего надежда нас лишает,

Приди на место, где могила,
И вспомни, как с тобой расстался;
Мне жизнь моя быда постыла,
И без тебя все дни терзался.

Те взоры, что меня пленяли,
Пусти во прах иссохши тела,
Чтоб купно кости ощущали
То, что меня ты пожалела.