Раз душа —
Это спутница света,
Значит, ум —
Порождение тьмы.
Потому и призванье поэта —
Тешить души, смущая умы.
Кто диктует
Судьбу и дорогу?
Кто внушает
Отвагу и спесь?
В этом всё-таки
Что-то от Бога
И, конечно,
От дьявола есть.
Полу-ангелы,
Полу-уроды,
Всюду дома
И всё же в гостях.
Не изменят им
Лишь непогоды
На земных
И на звёздных путях.
Дети света,
Исчадия мрака,
Опалённые смертной тоской, —
В них одних
Оправданье двоякой
И двуликой природы людской.
Перешедший с вина на боржом
Перешедший с вина на боржом,
Сам с собою играющий в прятки,
Что я делаю в доме чужом
На шестом бестолковом десятке?
Я брожу,
Сам себя сторожу,
Чтоб не вспыхнуть уже, не взорваться.
Я тайком за собою слежу —
За статистом среди декораций.
Что мы делаем в этом дому,
Где разор и тоска запустенья?
Плохо мне и неловко ему
В жалкой позе вины и смиренья.
Как нелеп прогоревший театр,
Хоть полно в нём и хлеба, и зрелищ!
Но в скандальных больных Клеопатр
Даже спьяну уже не поверишь.
Нам бы Гамлетов новых ваять,
Сотрясать и глубины и выси,
А приходится Ваньку валять
И статистами стыть у кулисы.
Пейзаж
Вместо озера, леса и пастбища,
Вместо тихих рыбацких костров,
Только трубы, и свалки, и кладбища
Рукопашные схватки крестов.
В тополях придорожных, загаженных,
Хлам железный, стекло и тряпьё.
Все поля пробуровили скважины,
По краям — лопухи да репьё.
и кружит вороньё бесприютное,
И пристанища нет для души.
Даже Клязьма — как лужа мазутная,
И баллоны в болотной глуши.
Всё покинули, всё позабросили,
В лишаях неживая трава,
И случайные сизые озими
Кое-где, как в грязи острова.
Власть имущих презирая и дразня
Булату Окуджаве
I
Власть имущих презирая и дразня,
Он сказал: «Возьмёмся за руки, друзья!»
Но не мы, а сволочь всякая и мразь
Под российские знамёна собралась.
И такой они составили костяк,
Неколеблемый, негнущийся никак,
Что не взять уже протянутой руки,
Не продраться сквозь щиты и кулаки.
Лживым пафосом налита по края
Цепенеющая нация моя.
Бродит злоба, сотрясая костяки,
А в глазницах не глаза, а медяки,
И не плоть уже на рёбрах, а бетон,
И не голос, а свинцовый обертон.
Где Россия милосердья и добра?
Вместо сердца чёрным-чёрная дыра.
Эта тяжесть человеку тяжела:
Жухнет вера, догоревшая дотла,
Гибнет слава, слабнет сила — и позор
Над могилами выносит приговор.
II
Безумствовали, бредили, спивались,
Но жили и любили — за троих…
Мои друзья — куда они девались?
Где души незапятнанные их?
Я не умру пока: какого чёрта?
Я буду жизнь лелеять и хранить:
Во мне живёт так много разных мёртвых,
И стыдно их вторично хоронить.
Как зеркало уроду
Как зеркало уроду,
Как евнуху жена,
Дарёная свобода
Поэту не нужна.
Ему на воле тесно,
Как в каменных стенах,
И песенка протеста
Завяла на губах.
Судьба его былая —
Окольная тропа,
Опальная, шальная
Полночная труба.
Милиция да пьянка,
Да ветер в голове,
Тюремная морзянка
И фига в рукаве.
То слава, то психушка,
То новая любовь,
Да муза — потаскушка,
Рисованная бровь.
Теперь другое дело:
Свобода — хороша,
Но как-то оскудела,
Осунулась душа.
Ни драки, ни дуэли,
Ни верного врага,
И бабы надоели,
И водка дорога.
Цензура не сурова
И бунтовать смешно…
Не пишется ни слова,
Когда разрешено.
И всё-таки был у меня дом
И всё-таки был у меня дом
В два небольших окна,
И было зверью хорошо в нём,
И светлой была жена.
И был отпущенный Богом век
Короче зимнего дня —
До мёртвых губ, опущенных век,
Истаявшего огня.
И вот погребли её, погребли…
Всё суета сует.
И нет её в пределах Земли —
Она превратилась в свет.
А я ни с кого уже не взыщу,
Мне доживать впотьмах —
Лишь душу птицей летать пущу —
Ей больше не ведом страх.
Вот берёз белоногая рать
Норовит от шоссе — на попятный.
Почему же теперь умирать,
Если всё хорошо и понятно?
Почему же теперь уходить,
Если милая женщина рядом?
Есть кого обожать и рядить
И в мечты, и в цветы, и в наряды.
Почему? Я никак не пойму.
И по чьей это глупой причуде?
Но уходят, уходят во тьму
И мгновенья, и годы, и люди.
Проворонило время меня
Проворонило время меня,
В немоту и вражду уронило.
Так и жил, не копя, не храня
Ни обид, ни надежды, ни силы.
Да и незачем было беречь
Ни себя, ни мечты, ни отваги.
Оставалось, злорадствуя, жечь
И дома, и мосты, и бумаги.
Грязь да камень — как цикл нулевой.
И, воздушные строя палаты,
Оставалось качать головой,
Воспалённой, больной и патлатой.
И за собственный свой упокой
Лишь тоски и юродства отрада:
Что вы, братцы! Я тоже такой,
Как и вы… Так всевышнему надо.
Где ты, колокол мой вечевой?
Чистый голос не слышится что-то.
Не идёт у меня ничего —
Ни любовь, ни судьба, ни работа.
Только тают глухие огни,
Только меркнут бесцветные звуки
В неподвижном чаду беготни,
В неразъёмных объятьях разлуки.
Только сердце цветком у огня
Почернело, усохло и сжалось.
Проворонило время меня
Или просто узнать побоялось.
Дублёр
Как я жил! Другому не приснится.
Сколько бодрых спятило с ума?
Позади маячила больница,
Впереди мерещилась тюрьма.
Но пришёл кормилец и поилец
Под ура, под улюлю и свист:
У меня теперь однофамилец,
Проходимец и метафорист.
Все ему, бедняге, помогают,
Распиная или хороня.
Я — не я, когда меня ругают,
А возносят — тоже я — не я.
На скандалы я не посягаю,
Для другого силы берегу.
Мне хватает — наша хата с краю,
Лишь бы не прознали «ху не ху».
Я согласен, пусть он будет первый,
Пусть он грудью лезет на редут, —
Пусть его разорванные нервы
До больницы жёлтой доведут.
И когда балладу про психушку,
Всё на свете хая и кляня,
Он подпишет псевдонимом
«Пушкин»…
Может, и не вспомнят про меня.
За любовь, за боль,
За строчки с кровью,
За судьбу, что знаешь наперёд,
Боже, всё же дай ему здоровья:
Может быть, и мне перепадёт.
______________ Примечание: под дублером подразумевается Иван Жданов — поэт-метаметафорист.
Обличали
Обличали.
Стряпали дела.
Возбуждались как-то некрасиво,
Чуть меня в могилу не свела
Правота родного коллектива.
Люди стервенели на глазах.
Был их гнев гражданский непомерен.
Я ушёл, заносчиво сказав:
«Прав во всём и в сделанном уверен».
Время оправдало и спасло,
Хоть и чёрным было время это,
Честь мою и даже ремесло,
Названное поприщем поэта.
Дали волю — можно воспарить.
Воздаянье, как пирог на блюде,
А о людях что уж говорить:
Наши люди…
Исчерпаемо слово, конечен звук
Исчерпаемо слово, конечен звук,
Есть в пространстве предел лучу.
От привычки жить и от смертных мук
Я избавиться не хочу.
Пусть глаза застилает сомнений дым,
Воет бездна во мне и вне.
Ладно, это со мной… Но зачем другим
Знать всю жизнь о последнем дне?
Мысль сама по себе не парит, не жжёт,
А бумага и камень — прах.
Исчерпаем ген — обречён народ,
Затеряется путь в веках.
Тёмный опыт! Ему оправданья нет,
В хрупком сердце любовь и смерть.
И ныряет планета во тьму и свет,
И плывет под ногами твердь.
Чаша
Людям хочется поглупее,
Людям хочется — как в тридцатых:
Посветлее, поголубее, —
Бюст вождя, а вокруг — цитаты.
Кормят смерть подписные слухи,
А у них деловиты слуги:
Смерть Якиру подпишет Блюхер.
Тухачевскому — тоже Блюхер.
Им троим под одной плитой
Разделяться лишь запятой.
И в истории нашей тоже
Всех их рядом потом уложат…
Людям хочется поострее:
Есть пророки, есть менестрели.
Так не всё ли равно — кого там
Распинать, разбирать по нотам?
Люди бесятся от тоски,
Людям хочется по-людски.
Ищут истинных, несудимых,
Неподкупных, неколебимых.
Врёт полковник на всю страну,
Как он выиграл ту войну.
И опять возникает ад —
Град приветствий, речей, наград…
Мета-мета-форичный век
Наклепал молодых калек,
И звереет молокосос
Под балдёжа тупой наркоз.
Неужели всё это — мы,
Дети страха, сумы, тюрьмы?
Не спастись, не сбежать в леса,
Чтоб в скитах опускать глаза.
Не хочу под одной плитой
Разделяться лишь запятой.
Слишком вера была крепка,
Слишком чаша теперь горька.
Я устал от препон и запретов
Я устал от препон и запретов,
Но одно поимейте ввиду:
К поголовью Союза поэтов
В подпевалы уже не пойду.
Сколько лет тишина разрасталась
И смыкалась, твердела вокруг,
И сомненья, и ужас, и старость
Мне перо вышибали из рук.
Пусть придётся платить неустойку,
Пусть уже не сносить головы,
Но плевал я на ту перестройку,
Где ряды перестроите — вы!
Вот и прошли
Вот и прошли,
Пропели, протрубили,
Иные доживают не у дел.
Но быть отныне горсткой серой пыли
Их общий и значительный удел.
Пусть вырвались вперёд
И прокричали,
Провыли, кто фальцетом,
Кто — трубой
Про всей Земли надежды и печали
В тоскливый купол
Вечно голубой.
Но ужас войн,
Безумье истреблений
Не оправдают, хоть душа чиста,
Пять гениев последних поколений,
Десятка три от Рождества Христа.
Я пытался стать земледельцем
Я пытался стать земледельцем,
Как умел, конопатил дом.
Года за три
устал надеяться,
Прогорел
и остыл потом.
Не бродягой каким отпетым,
Не шпаной — оторви да брось,
Я попробовал жить поэтом —
Только это
и удалось.
Удалось…
но ведь жизнь такую
Долго выдержит
не любой:
Перед каждым вторым в долгу я
И вдобавок — перед собой.
Не даются мне «тити-мити».
У мелодий и рифм в плену
Я на вынужденной диете
Ноги, видимо, протяну.
А долги, что при жизни были, —
Кто их выплатит — не пойму.
В прошлом веке цари платили,
Им — пустяк…
А теперь кому?
Возьми мои руки
Возьми мои руки —
Спроси их
о тайном желанье,
И руки расскажут
Про эту глухую тоску,
Про эту тревогу,
Великую,
как ожиданье,
Про белое пламя,
Что льнёт
сединою к виску.
В глаза посмотри мне —
Увидишь
за бледною синью
Безвыходность ночи
И пропасти
дымную тьму,
И сам я — над бездной —
Последний листок на осине,
Удержанный взглядом твоим
И покорный
ему.
Я тебе не буду нужен
Я тебе не буду нужен
Ровно через год:
Я подавлен,
и простужен,
И совсем не тот.
Я ревнивый,
и неловкий,
Пьяница к тому ж.
Из меня — при всей сноровке —
Никудышный муж.
Я тебя, такую кралю,
С жизнью заодно,
Может, в карты проиграю,
Может, в домино…
Расставались, обещали,
Думали — всерьёз,
Растерялись — обнищали,
Всё наперекос.
Влезли в лужу по колено,
Верность — не в чести.
За разлуку,
за измену
Бог тебя прости!
Эти вьюги, эти стужи
Вовсе не для нас…
Я тебе не буду нужен
Ровно через час.
Кто там идёт
Кто там идёт?..
Да это я иду
Развинченной походкой невропата,
Ищу в тумане светлую звезду
Навеки обманувшую когда-то.
В чужой Москве,
Где правды не найдёшь,
Нет у меня ни друга, ни жилища.
Тоска о прошлом — выдумка и ложь,
И стыдно приходить на пепелища.
Завидую отставшим по пути:
Им наконец-то ничего не надо, —
Летят они по Млечному Пути
Из бездны ада в райскую прохладу.
А я устройства жизни не пойму,
Трясёт озноб от войн и революций.
Мне выпало из сотни одному
Дожить до пустоты — и ужаснуться.
Нас рано поминать за упокой, —
Живём среди безумия и бреда
Мы — воины с протянутой рукой,
Герои сокрушительной победы.
Где Родина? ..
Здесь всё свелось к нулю
И к поговорке — «наша хата — с краю».
Я и другие страны не люблю,
А эту — беззаветно презираю.
Я не убил, не предал, не украл.
Лишь, до конца поверивший в искусство,
На жизнь свою по честному сыграл
И банк сорвал …
Но в банке было пусто.
И судьбы и даты сближаю
И судьбы и даты сближаю,
Отчаяньем губы стужу,
Но истин уже не узнаю,
И даже узнав, не скажу.
Я умер…
Звезда закатилась,
Шипя и свистя, сорвалась,
Гнилушкой, как высшая милость,
В ладони ребёнку далась.
Пока не сомкнулась над нею
Бесшумная вечная ночь,
Судьбу загадай поскорее
И счастье себе напророчь.
Подумаешь!
Что за утрата!
Ну, меньше одним светляком:
Ведь это случилось когда-то —
Бездымно, легко, далеко.
А здесь — трепетание почек,
Готовых очнуться листвой,
И жизни несмелый комочек —
Простое её торжество.
Как внятны земные пределы,
Которыми счастливы мы!
И нет нам, беспамятным, дела
До прошлой и будущей тьмы.
Мартынов
Дворовых девок колготня,
Дворняг приветливые вопли,
Мужик — сермяга да мотня,
Мальчонка — валенки да сопли.
— Подайте барину воды!
— Несите барину наливку!
Пора бы растрясти зады,
А то как двину по загривку! —
Дворецкий… Бритое лицо,
Весьма цыганистая рожа,
На пальце — толстое кольцо,
Навечно врезанное в кожу.
В камине жаркие дрова,
«Шабли» зелёная бутылка.
Бокал — и кругом голова,
И как поленом по затылку.
Ещё в ушах полозьев свист,
Никак не молкнет колокольчик,
А барин от тепла раскис,
Бутылку целую прикончив.
Блондин он, или поседел?
Морщины… Зеркала не льстили.
Он был разжалован, сидел.
Да вот, простили, отпустили.
Вот руки лижет спаниель,
Ни тьмы, ни молнии, ни крика,
А всё мерещится дуэль
И тот поручик-горемыка.
И почему он всё стоял,
Когда порхнули клочья дыма?
И почему он не стрелял,
А улыбался как-то мимо?..
Он пошутил, не в глаз, а в бровь, —
Беззлобно и довольно тонко…
Любовь?.. Какая там любовь!
Пустая, вздорная бабёнка…
А в голове всё вой и звон,
Болят виски, но тише, тише…
Зачем под ливнем бросил он
Такого маленького Мишу?