Архив стихотворений Игоря Кобзева

В небе дым поблёклый.
Снег на тротуаре.
На трамвайных стёклах
Ледяной гербарий…

Люди у оконцев
Сгорбились, озябли.
А скупое солнце
Брызгает по капле…

Вдруг в вагон трамвая,
Где тепла так мало,
Лёгкий снег сметая,
Девушка вбежала.

На пушистой шубке
Серебристый иней.
Розовые губки —
В вишне иль в малине.

Видно, возвращалась
С первого свиданья,
И в глазах осталось
Нежное сиянье…

Все, кто был в вагоне,
Повернули лица:
И вдруг каждый понял,
Что весна в столице.

Есть в сердце родная сторонка;
Никто к ней дороги не знает;
А там золотая девчонка
Давно обо мне вспоминает.

Живёт она в городе старом.
В окошках цветные стекольца…
Я слушать вовек не устал бы,
Как звонко она смеется.

Но столько нелёгких задачек,
Так много томительных будней.
Мой ласковый солнечный зайчик,
Что будет с тобою? Что будет?

Ты грустно шагаешь с работы.
Погода всё хуже и хуже.
Скользят твои чёрные боты
В глубокие чёрные лужи.

Туман навалился на город.
Вся набережная в тумане.
Деревья, дома и заборы —
Как замки в старинном романе…

Горланят и мечутся чайки,
Как песни осенней печали;
И лодки — как будто овчарки —
Цепями звенят на причале.

Фонарик мигает и манит.
Мелькают попутные лица.
Легко заблудиться в тумане.
Легко навсегда заблудиться.

Старушка, ветхая горбунья,
Бредёт с лукошком по грибы.
По виду прямо как колдунья.
Но до чего ж глаза добры.

Вдали орёт горластый кочет,
Полёт пчелы и тот слыхать.
Старушка ласково бормочет:
— Какая в мире благодать!

Сухая, как горбушка хлеба, —
Ну что за счастье ей дано?
А светлой радости — до неба! —
У ней в глазах полным-полно!

Уже давно я примечаю:
Кто, малой малостью согрет,
Живёт, себя не величая, —
Тому — милее белый свет!

Когда без самолюбованья
Умеем мы глядеть на мир,
Каким-то благом, без названья,
Нас одаряет каждый миг.

Русичи, сородичи мои,
Говорю от боли, от любви!
Кто-то нам настойчиво и хитро
Навязал зловредный культ поллитра.
И уж так пошли мы водку пить,
Чтобы живота не пощадить.
И почто мы это зелье дуем,
В честь чего без продыха пируем?
Это же дракон, зеленый змей
Жрет нас, дураков, как пескарей!
Это же остатки дней своих
Делим на двоих да на троих.
Хватит, братцы, про камыш нам петь,
Время об Отчизне порадеть!
Время очень трезвыми глазами
Последить за нашими врагами —
Как, зачем, и кто из них
Спаивает наших часовых!

Нет, не тем соловьям-солистам,
О которых молва гремит, –
Самодеятельным артистам
Муза милость свою дарит!

Лишь на клубных простых подмостках
Инженеры или врачи
С непосредственностью подростков
Носят гамлетовские плащи.

По субботам, в конце работы,
Там у них – репетиций шум,
Им скучать не дают заботы:
Где добыть парик иль костюм?

И не нужно им громких лавров:
Каждый делом богат своим! –
И поэтому, как подарок,
Сладость славы приходит к ним.

С. Я. П.

В грозных боях он себя не берег,
И был он смертельно ранен.
С фронта прислали газетный листок
С фотографией в черной раме.

Стала жена называться вдовой,
Дети стали сиротами.
Глядь — он, назло всем врагам, живой:
«Гроб еще не сработали!»

Дома с трудом пережить смогли
Страшную эту радость.
Когда он, как призрак из-под земли,
Пришел в бинтах и наградах!

Что же!.. Как прежде, «призрак» живет:
Вновь газеты читает,
Курит, работает, хлеб жует,
Случается, выпивает…

Я уж не раз убеждался в том.
Что слава — не из металла:
Если герой возвратился в дом
Он «сошел» с пьедестала.

Тут «церемонии» ни к чему,
«Призрак» все переносит:
То его хвалят,
а то ему
Выговора выносят…

«Memento mori!» –
«Помните о смерти!» –
Такой завет преданий и легенд.
«Memento mori!» – забывать не смейте:
Всех сторожит нас горестный момент.

А мы теперь и в радости и в боли
Забыли этот траурный мотив.
Наш век отверг тебя – «Memento mori»,
Презреньем к смерти сердце напоив.

Философы! Фронтовикам поверьте:
«Memento mori!» Где там! Черта с два!
Мы и в боях в лицо знакомой смерти
Швыряли песен гордые слова.

Да и сейчас мы тоже – как в походе:
Штурмуем, спорим и ведем бои.
Но рвется сердце. И друзья уходят.
Уходят современники мои…

Нам всем досталось слишком много горя,
Разлук, потерь, солдатского труда.
«Memento mori» О! «Memento mori!» –
В душе друзьям шепчу я иногда.

Солнце во мгле непогожего дня
Не греет,
Сердце, где нет ни любви, ни огня
Стареет.

Жди не того, когда звонкий запев
Похвалят,
Жди одного: когда громкий припев
Подхватят!

Кто никогда своей отчей земле
Не служит,
Тот ни другим, ни семье, ни себе
Не нужен!

Время
Того, кто не любит людей,
Забудет:
Камень швырнет, а кругов на воде
Не будет!..

Поскольку Константин Аксаков
Был ревностный славянофил,
Он вместо сюртуков да фраков
Армяк и мурмолку носил.

Шел давний спор о двух культурах,
И каждый «западный» журнал
В насмешливых карикатурах
Аксакова изображал.

Кажись бы, нет причин ругаться:
Кому что любо – то носи!
Но слишком вкусы иностранцев
Высоко ценят на Руси.

И вот московский полицмейстер
Велел Аксакова призвать,
Грозил сбрить бороду на месте
Армяк и мурмолку изъять!..

Видать давно уж знали прежде,
Что пыл народа не потух,
Что даже в малости – в одежде –
И то опасен русский дух.

Жаль мне если вы не видели
В миг, когда спадает мгла,
Как на Троицкой обители
Полыхают купола!

И как зорями узоря их,
Солнце виснет на зубцах,
Разливаясь на лазоревых
Муравленых израсцах.

До чего же город сказочный!
То ль из камня он сложен,
То ли просто кистью красочной
На холсте изображен?

Не гадая в рай пристроиться,
Не спасаясь у креста,
Я живу в соседстве с Троицей,
Потому что – Красота!

Часто где-нибудь на лекции
Слышим мы, разиня рты,
Дескать, только в древней Греции
Знались с культом Красоты.

Ан и Русь, пожалуй, тоже ведь,
Целя церкви в высоту,
Поревнивей культа божьего
Почитала Красоту!

Мне говорят: Забудь, мол, старину
Ведь ты поэт – сегодняшний, советский! –
А я рукой на критиков махну
И еду снова в Переславль-Залесский!

Сей древний город славу перенял
От златоглавых киевских нагорий.
Он Александра Невского нам дал,
Он подарил Петру мечты о море!

Таков же точно Суздаль и Ростов,
И Новгород – боец тысячелетний.
Есть много русских сел и городов,
Где чувство Родины – острее и заметней!

То чувство забывать нам не велит
Ни о далеком вече, ни о близком,
Оно курганы древние роднит
С теперешним солдатским обелиском.

Когда за модой гонится поэт,
А прошлое чернит и критикует,
Я знаю – чувства Родины в нем нет!
Он без гнезда – кукушкою кукует!

Соседи в импортных плащах,
Как вы не ласковы при встрече!
Надменный блеск у вас в очах.
Скупы и скудны ваши речи.

Порой меня снедает грусть:
О сторона моя родная.
Куда ж ты задевалась, Русь,
Веселая и разбитная?!

Но… попадаю в поезда —
И в переполненном вагоне
Мне душу радует всегда
Разлив саратовской гармони.

Мелькают версты в синеве.
Выходят, входят пассажиры,
И все — как будто бы в родстве:
Ведь вместе столько пережили!

И я на станции любой
Могу сойти — коли охота —
И буду принят с добротой.
Как повелось среди народа.

И знаю: там промеж лугов
Бегут поселки и деревни.
Подняв, как копья от врагов,
Тысячелетние деревья.

Там не таят заморский яд
В магнитофонных модных лентах.
Там песни русские звучат
Без чужеземного акцента.

Там мать-и-мачеха цветет,
И там растет иван-да-марья.
Там мудро Русь моя живет,
Храня заветы и преданья.

Бывая там, я не страшусь,
Что мы забудем все родное:
Ты, как чаруса, топишь, Русь,
Все чуждое и все чужое!

Враг отступал поспешно и постыдно.
Страдала спесь потрепанных господ.
Какой конфуз: бунтующее быдло,
Дикарский сброд – о, боже! – верх берет!..

А где-то улыбался Тухачевский:
– «Дикарский сброд»?
Мерси! Не ожидал! –
И, в горнице задернув занавески,
Щекой к послушной скрипке припадал.

И над избой, каленой от мороза,
Над штаб-квартирой сабельных полков
Бравурные стаккато Берлиоза
Из-под смычка рвались до облаков.

Свинцовый цокот, посвисты ночные
Перебивал чарующий мотив
И чутко замирали часовые
И слушали, дыханье затаив.

Над шатром лесной дороги
Не стихает птичий крик:
Мнится, будто бы сороки
Сабли точат: вжик да вжик.

А еще дозор дроздиный
Гомонит со всех сторон,
Словно бы набат старинный,
Заревой, сполошный звон!..

Знать, недаром птиц пугали
Сечи жаркие вокруг;
Знать, не только попугаи
Перенять умеют звук.

Что за диво? Мать честная!
Где ж покой да тишина?
На Руси и даль лесная
Тихой доли лишена.

Слишком битвы были долги,
Слишком въелась злая звень,
Ишь, как пеночки-теньковки
Бьют клинками: тень-тень-тень…

Посреди раздолья
Колдовских земель,
Там, где снегополье,
Сосны да метель,

В пуховых подушках,
В снеговых перинах,
Спит моя избушка
На ножках куриных.

Нынче все порожки
Замело в пургу.
Даже курьи ножки
Не ведать в снегу.

Я боюсь: любимая
Не найдет мой дом,
Значит, счастье мимо
Пронесется сном.

Только воробьишка,
Самый верный друг,
Клювиком чуть слышно
Постучится вдруг…

А над домом вязы
Будут горевать,
Чистые алмазы
В белый снег ронять…

Я рос в семье, где «Варшавянку» пели,
Где никогда не горбились в беде,
Где рядом с гордой выцветшей шинелью
Буденовка висела на гвозде…
Когда к нам в дом сходились вечерами
Друзья отца в ремнях и в орденах,
Я жадно слушал, затаив дыханье,
О конницах и бронепоездах…
Но стоило лишь тетушке из Курcка
Съязвить, задев их общий идеал,
Что, дескать, коммунистам чужды чувства, –
Ее у нас я больше не видал…

Когда отец мой стал седоголовым,
А я подрос – и мог его понять, –
Немногословно, строго и сурово
Он мне решил про юность рассказать.
И я тогда увидел близко-близко
Ту станцию, и дом его родной,
И девушку, соседку, гимназистку,
Почти как в песне с русою косой…

Отец мой знал: он ей совсем не пара.
Нелепо было б встретить их вдвоем:
Его в мазутной блузе кочегара
И в шелковом передничке ее.
Не для него мать штопала и шила,
Копила деньги, не спала всю ночь,
Не для него в гимназии учила
В губернском городе
свою гордячку дочь.
У девочки «прекрасные манеры»,
И, верно, не какой-то «вертопрах» –
Дворяне, молодые офицеры
Танцуют с ней мазурку на балах…
Один из них сказал отцу когда-то
(Отец был взят в путейский батальон).
– Не лезь в вагон,
собакам и солдатам
Вход в первый класс строжайше запрещен!..

Но в мире переменчива погода!
И вот в поселок, где он жил и рос,
Весною восемнадцатого года
Примчал отца горячий паровоз.
Он прямо с фронта. Он окопом пахнет.
Он многое там понял на войне.
С малиновою ленточкой папаха
И маузер тяжелый на ремне.
Вернись теперь назад тот офицерик,
Отец ему за все бы отплатил!
Да, видно, дальний иностранный берег
Бродягу-эмигранта приютил.

Отец из школ вышвыривал иконы,
В атаках кровью истекал не раз,
На митингах провозглашал законы,
Не замечая чьих-то нежных глаз…

Бой человека делает упрямым,
Решительным, красивым, может быть,
В тот грозный год, я понимаю, мама,
Ты не могла отца не полюбить.
Я понимаю, почему так свято
Всегда-всегда у нас в кругу семьи
Хранят оружье, отмечают даты
И вспоминают старые бои!
Видать, не только пролитою кровью,
Не только бунтом против мира зла,
Но счастьем жизни,
первою любовью
Для многих революция была.

Туман над Чистыми прудами,
Над домом, где была разлука,
Где оба брата загадали:
В такой-то срок искать друг друга…
Когда же выпала солдатам
Заслуженная передышка,
Одни на них не вспомнил дату –
Такой забывчивый мальчишка!

Уже испытано годами
Бездомное недосыпанье,
И вот – над Чистыми прудами –
Шатающееся изваяние…
Где кто-то произносит быстро
Слова о нежном и хорошем, –
Он появляется и листья
Взметает океанским клешем…
А грудь матроса – как икона –
Вся в блестках золотого сплава,
Вся в орденах! И по закону!

Ведь нелегко давалась слава!
Ведь прежде чем по черной форме
Огнем рассыпались медали,
Ее не раз бои и штормы
Горячими руками рвали…
В палатах – белые халаты,
Плакаты: как сберечь здоровье;
А в море черные бушлаты
Тяжелой набухали кровью!
Но если было очень больно
И жгла бессонная тоска,
Его всегда спасали волны,
Укачивая моряка…

А здесь нет средства от печали,
И что ты там ни говори –
Мигают тонкими лучами
Слезящиеся фонари.
Хотя в душе еще не верит,
Еще торопится моряк
На противоположный берег
Пруда, что страшно близок так!
Его наверняка задушит
Тоска о брате. И в беде
Он так беспомощен на суше.
Он весь приговорен к воде!
Хозяин буйства и кипенья,
И диких табунов воды
С испугом и недоуменьем
Глядит на Чистые пруды…

Под ветвями, за столом тесовым
Заседает опытный совет:
Судьи сорт оценивают новый,
Сладость ягод, аромат и цвет.

Садовод янтарную черешню
Высыпает на газетный лист,
Тихо приговаривает: – Ешьте,
Этот сорт особенно душист.

С видом деловитым и ученым
Люди молча ягоды едят.
А над ними, точно струны, пчелы
Глухо и завистливо гудят…

Поглядишь – и скажешь: не иначе,
Просто, мол, счастливая семья
Собралась позавтракать на даче,
Угощают: – Лакомьтесь, друзья…

Нет, они не те, кто любит сласти.
Важный труд – черешню оценить!
Правда, этот труд похож на счастье.
Но ведь он таким и должен быть.