Архив стихотворений Игоря Кобзева

Как жаль, что не дружил
Есенин с Маяковским,
Что каждый врозь ходил
По улицам московским!
Сойдутся как князья,
Глядят надменным взглядом.
Двум гениям нельзя
Дружить: им тесно рядом.
Один ввернет словцо
Про «памятник корове»,
Другой швырнет в лицо –
О «пробках в Моссельпроме».
Но я слыхал о том,
Что часто, на досуге,
Два спорщика тайком
Грустили друг о друге.
Один другому вслед
Порой шептал при людях:
— Какой большой поэт!
Пусть осторожней будет!..

Бульвар и снег…
Январская столица…
Одетый снегом бронзовый поэт…
И мне вдруг помнится его убийца,
Нацеливший тяжелый пистолет…

И всплыл Париж
В конце былого века…
И вот глядят шумливый ресторан
На старого сухого человека,
Поднявшего трясущийся стакан…

Он снова хочет выпить за удачу.
Ему сегодня восемьдесят лет…
А на снегу за Комендантской дачей
Раскинул руки молодой поэт…

Лежат листки с оборванной строкою,
На них чернила высохли давно…
Старик Дантес
Морщинистой рукою
Поднес к губам холодное вино.

Когда ж он умер – пыли не осталось!
Но, пулей скошенный
В расцвете лет,
Сквозь дымку снега смотрит с пьедестала
В седых кудрях
Задумчивый поэт…

Когда порой решишь, что некого
В искусстве взять за образец,
Передо мною встанет Нестеров,
Нежнейший русскости певец…

Печаль весны и сладость осени
И заревая тишина…
Он весь – как бы лесное озеро,
В котором Русь отражена.

Пусть там пустынники и отроки
И слишком благостны поля, –
Все это Русь. Не встретить отроду
Милей, чем отчая земля.

И мне б вот так светло и бережно
Лепить черты страны своей,
Где бьют крылом березы белые,
Белее белых лебедей…

И жизнь, как посмотришь
С холодным вниманьем вокруг
Такая пустая и глупая шутка!
М.Лермонтов

Вы тот, чей стих сердцам целебен,
Чье слово душу горячит,
Лишь сей анафемский молебен
Неверной нотою звучит!

Жизнь – «шутка глупая»? Да где он,
Шутов глупейших образец? –
Арбенин? Мцыри? Казбич? Демон?
Вадим? Печорин, наконец?!

Да. Век терзал вас с лютым рвеньем.
Да. Он казнил вас без вины.
Но байроническим презреньем
Вы не были заражены.

Вы жизнь воспели –
в звонах кубка,
В любви, в борьбе, в огне атак!
Нет, Лермонтов, она – не «шутка»
И уж не «глупая» никак!

Еще не решено доныне…
В тот звездный час своей судьбы –
Не ошибался ль Паганини,
Талант спасая от борьбы.

Мне говорят, что он был вправе
Беречь себя от бурь и гроз:
Ведь он – не просто «карбонарий»,
А гениальный виртуоз.

Патриотические чувства
Все, дескать, делят наравне,
Но кто другой бы столь искусно
Сыграл бы на одной струне?!

Выходит избранный – избавлен
От бранных дел родной страны?
Выходит, ошибался Байрон,
Швырнув себя в костер войны?!

Нет! Мир велит одним железом
Спаять и музыку и быль,
Чтоб жить – как автор «Марсельезы»,
Прямой солдат Руже де Лиль!

А где нет мужества в помине –
Там виртуозность не спасет!
Во всех концертах Паганини
Чего-то мне не достает!..

Д.C.

Мой друг,
Молодой музыкант,
Сыграйте мне
Зимний закат!
В печальном ключе,
В до-миноре,
Сыграйте
Вечерний простор.

Пусть синий,
Серебряный звук
Заполнит
Bсе дали вокруг,

Пусть вспыхнут
Янтарь и лазурь
Над сердцем,
Уставшим от бурь.

Есть час.
Чтобы петь и играть,
Есть час –
Как закат догорать.

Все это печально…
И пусть!
Прекрасны и радость
И грусть!

Сыграйте мне
Грустный мотив,
Печалью
Глаза замутив…

И.Д.

На пиджаке две орденские планки,
Рубцы и шрамы – след жестоких мук,
Его нашли в обуглившемся танке –
И он остался без обеих рук.

Он с трудностями справился не сразу,
Он плакал, уставая от борьбы,
Пока его веселые рассказы
Не обманули собственной судьбы!

Как густо перечерканы тетради,
Как много в них и боли и труда!
Однако пусть смеющийся читатель
Об этом не узнает никогда.

Его жалеть, пожалуйста, не надо:
Он будет драться до последних дней.
Земля щедра, красива и богата,
И он еще поцарствует на ней.

Известно ль вам, как весело, к примеру,
Летя в «Победе», сделать резкий круг,
Чтоб вздрагивали милиционеры,
Узрев шофера без обеих рук?!

Как хорошо кружить с девчонкой в зале:
«Ну что ты, милая? Я ж – инвалид войны!»
Пусть удивленно-робкими глазами
Толпа стиляг глядит со стороны!

Планета очень схожа с апельсином,
И сладко пить ее душистый сок,
И нету для отчаяния причины,
Пока беда вконец не свалит с ног.

А коль и свалит, прикует к постели
В больнице, где дадут ему кровать,
Все будут задыхаться от веселья
И лишь от смеха будут умирать!

Генералиссимус Суворов
Мне представлялся с детских лет
Непререкаемо суровым
И грозным, словно монумент.

Полсотни доблестных сражений
Врубил он в бронзу на века,
Из горькой чаши поражений
Не отхлебнувши ни глотка!

Награды, почести и званья –
Венец суворовских боев! –
Включали полное собранье
Отечественных орденов.

И в то же время в промежутке
Меж двух атак, среди огней.
Любил он соль солдатской шутки.
Как Вася Теркин наших дней.

Он был веселым в разговоре,
Живым не лез на пьедестал,
Охотно пел в солдатском хоре
И даже сам стихи писал.

Все это – верный показатель
Что во главе победных рот
Он шел не как завоеватель,
А как российский патриот.

Он добрый был! Вот в чем суть дела!
Любил он мирное житье.
Когда же Родина велела –
Как надо дрался за нее.

Л.Н.Толстому

Он весь свой светлый мудрый разум
Вложил в заветную мечту
Чтоб «по-мужицки, дружно, разом,
Взять и осилить нищету!».

Но, не устроив жизни новой,
Хоть чем-то он помочь хотел:
Вдове Анисье Копыловой
Он лично вспахивал надел.

Народ глядел почти с испугом,
Как, до колен порты задрав,
Осенней пашней шел за плугом
«Его сиятельство», сам граф!

Известно, кто такие бары!
A этот, по-крестьянски бос.
За-ради самой нищей бабы
Пахал, косил, возил навоз!..

В какой иной земле, приятель,
Найдется равный образец,
Чтоб был – гусар, мудрец, писатель
И жнец, и на трубе дудец?!

Досель в народном сердце чутком
Былого чувства не унять,
И это – нашим «русским чудом»
Законно следует считать.

Александру Блоку

Отринув столичный салонный тон,
Неведомо почему,
Любил он умчать в деревенский дом,
Что дед завещал ему…

Высокой поэтики виртуоз,
Он здесь постигал не вдруг:
Как утром душист на полях навоз,
Как сладок рогожный дух.

Весь в белом, как ангел, на белом коне
Спускался он в синий дол,
Где бабы картошку пекли в золе,
А парень им лапти плел.

Ходил он к заутрене в сельский храм,
Через Таракановский лес,
К аладинским, гудинским мужикам
Манил его интерес.

И тут колдовала над Блоком Русь:
Под пенье, под скрип сохи
Мужицкие думы, тоска и грусть
Вторгались в его стихи.

И ветер, которым дышал народ,
Преображал его.
И весь петербургский эстетский сброд
Шарахался от него.

Прельстись на богатые платья,
На сладкие зелья-медки,
Корыстными сделались братья.
Мне ихний устав — не с руки.

«Бог с вами! Живите обманом!
Копите грешок за грешком!
А я, с верным братом Романом.
Пойду попылю батожком.

Округ – как небесная манна –
Разлужья, поля да цветы.
Ужели для смертного мало
Живительной сей красоты?

Каких гут даров приношенья
Укрыты в лесной синеве,
Где ягодные ожерелья
Раскиданы в мягкой траве!

Взалкаешь водицы напиться
Ткни посохом в землю, и вот
Из камешка ключ проточится.
Светлее и слаще, чем мед.

А ежели тьма подкрадется,
Но гребуй на лапник прилечь.
Бессонные звезды – до солнца –
В сто глаз тебя будут стеречь…»

…и с нежностью, неожиданной
в жирном человеке,
взял и сказал: «Хорошо!»
В. Маяковский

Вы вновь в Москве, Давид Бурлюк,
Перебурлившнй средь скитаний,
Худой, усталый, как верблюд,
С большим горбом воспоминаний…

И – словно черев толщу лет –
Погожим вечером московским
Вхожу я с вами в тот портрет,
Где вы стоите с Маяковским.

Он вам читает в первый раз,
Еще не зная: что выходит,
И смотрит в ваш кричащий глаз,
И слышит: «Хорошо, Володя!»

Как много стерлось в порошок…
А все ж спасибо вам вовеки
За это ваше «Хорошо!»,
За нежность, «неожиданную в жирном человеке»!

Вам рядом довелось идти
Не долго. И скажу вам честно:
Чуть разошлись у вас пути –
Все стало в вас неинтересно!

У вас есть собственный журнал,
Вы – видный бизнесмен, деляга,
А все же мне вас очень жаль,
Бродвейский горестный бродяга.

Вы мне стремитесь доказать,
Что вы всего смогли добиться.
Но тянет, тянет вас опять
Московским кленам поклониться…

И что тут скверную игру
Скрывать под благородной миной?
Не сладок мед в чужом пиру.
Нет славы вне отчизны милой.

Вот по Москве плететесь вы,
Как мальчик, потерявший папу,
Пред Маяковским, вросшим в высь.
Стоите, робко скомкав шляпу…

Когда мы мужаем,
Когда мы взрослеем,
Нам зависть внушает
Кондратий Рылеев.

Крамольник, чьи строки
Под строгим запретом,
Он втайне для многих
Был первым поэтом;

Он даже для Пушкина
Был – как пример:
Народный заступник!
Революционер!

Совсем не как «висельник»
В мыльной петле,
Он видится витязем
В пыльном седле!

Поправший наветы,
Обман, вероломство.
Он трижды, навеки –
Пример для потомства.

Лишь так, как Рылеев,
Хотел бы я жить!
Лишь так, как Рылеев,
Отчизне служить!

X. К. Яганову

Почти что полтора столетья
Весной он слышит, как в аул
Сырой высокогорный ветер
Доносит ледниковый гул…
Старик садится у порога
И долго смотрит небеса,
Где больше не находят бога
Его орлиные глаза.
Он сам – как древний бог преданья:
Ему такая даль видна!
Он помнит пушек грохотанье
И пушкинские времена.
Широкие прямые руки.
Как груз, внушительно лежат;
Высокие седые внуки
Вокруг почтительно стоят…
Он здесь, в ауле, самый старый.
Но c каждым годом весь народ
Ему все больше благодарен
За то, что долго он живет!
Все чаще с голубых предгорий,
С колхозных солнечных полей,
С горы, где виден санаторий,
Течет к нему поток гостей.
И всем так верится, что будет
У них такой же долгий путь,
Что даже и больные люди
Бодрее расправляют грудь.

Эх, товарищи родные,
Петь почаще мы должны
Про лихие, расписные
Стеньки Разина челны.

Аль уже «не в моде» разве
Атамановы клинки?
Аль и вправду Стенька Разин,
Как туман, уплыл с реки?

А, чай, он всерьез, не в шутку,
Нас учил, как надо жить:
Не вцепляться в бабью юбку.
Волжской волей дорожить!

Пусть бы вновь вошло в привычку
Брать купцов за обшлага!
Пусть бы клич «Сарынь на кичку!»
Вновь встревожил берега!

Чтоб ни шелком, ни брильянтом
Богатею не блеснуть,
Чтоб ни Ротшильдам, ни хантам
Темной ночкой не уснуть,

Чтоб по всей Земле всечасно
Грудь знобило у господ.
Чтобы знали, как опасно
Обворовывать народ!

Мне с каждым годом как-то ближе
Дороже и родней навек
Архип Иванович Куинджи
Необычайный человек.

Коли талант – любовь к чему-то,
Кто, как не он, талантлив был?
Куинджи так светло и мудро
Природу русскую любил.

О той любви – чего уж проще –
Всем протрубили на века
Его «Березовая роща»
И эта «Лунная река»…

А сколь еще о нем известно
Почти волшебных «небылиц»:
Имел Куинджи дар чудесный,
Дар привораживанья птиц.

Он выходил на крышу дома –
И видел чинный Петербург…
Весь неуемный птичий гомон
К его рукам слетался вдруг!

Вороны с галками слетались
И ласточки, и воробьи, –
Слетались, будто покорялись
Гипнозу вековой любви!

Что тут Орфей с его игрою?
Куинджи больше смог открыть:
Любовью, чистою, одною
Природу можно покорить!

Средь бардов Фракции по праву
Слыл первым Франсуа Вийон.
Благословляли эту славу
Блуа, Париж и Авиньон.

Король кудрявых менестрелей,
В тиши блистательных дворцов
Он был владельцем высших премий
На состязаниях певцов.

В числе других его талантов
Известно, что он был смутьян,
Глава отпетых дуэлянтов,
Гроза заносчивых дворян!

Он так мне видится, бродяга,
Любитель буйных кабаков:
В одной руке – стальная шпага,
В другой руке – альбом стихов…

Не зря шумят березки белые
Весенней позднею порой,
Когда девчонок парни смелые
Уводят в рощу за рекой…

Не зря березки, словно светочи,
Горят в сиреневой ночи,
Не зря стекают с тонких веточек
Посеребренные лучи.

Порой заманят сердце бедное
Красивой ложью, как блесной, —
Но вспыхнут вдруг березки белые
Стыдливой гордой белизной…

Вот почему ночами росными
В весенней пьяной темноте
Девчонки помнят под березами
О честности и чистоте.

И может, лишь у нас на родине,
Где столько тоненьких берез,
Есть девушки такие строгие,
Такие гордые до слёз…

Поэзия в потоке будней
Меня манит, как высота.
Чья даль порою недоступней
Твердынь Аркольского моста.

Гранитных скал верблюжьи спины
Здесь громоздятся на пути,
И хищный рев реки Альпины
Мешает к дамбам подойти.

Туман, тяжелый, как железо
Скрывает топкую тропу,
И рассыпают митральезы
Свою свинцовую крупу.

Но все равно, с лихим азартом.
От алых зорь до синих звезд.
Неукротимым Бонапартом
Я атакую этот мост.

Не ради чести иль награды,
А чтоб настичь свою мечту.
Я пробиваюсь сквозь преграды –
Как по Аркольскому мосту.

В чистом поле пыль клубится,
Это мчит на вражий клик
Богатырка – поленица,
Витязь-баба. Не мужик.

Чуя бранную потеху,
Блещут удалью глаза.
По булатному доспеху
Развевается коса.

Мужики на зелье слабы:
Где-то пьяные лежат, –
На Руси, бывало, бабы
Все заставы сторожат!

Бабы знают: стоит лишек
Чужаку простору дать,
Скоро собственных детишек
Негде будет пеленать.

Бабы в сторону чужую
Похмеляться не бегут,
Бабы отчину родную
Пуще ока берегут.

А когда взъярятся бабы –
Тут тебе смертельный бой!

Илья Муромец, бывало,
Объезжал их стороной.