Архив стихотворений Игоря Иртеньева

Об отношении к Курилам
Мы все задуматься должны,
Оно является мерилом
Гражданской совести страны.

Иной из нас в душевной лени
Нет-нет, да и махнет рукой,
Отдать, мол, их к едрене фене,
Один хрен пользы никакой.

Но гневно голос возвышая,
Я так скажу ему в ответ:
— Возможно, польза небольшая,
Но и вреда большого нет.

Пускай политики решают,
Не будем в это дело лезть.
А мне Курилы не мешают,
И пусть уж будут, раз уж есть.

Облачность на небе нулевая,
Вдаль бежит тропинка полевая,
По которой в день свой выходной
Я иду родимою сторонкой,
И лаская слух мой песней звонкой,
Жаворонок вьется надо мной.

Жаворонок, он же жаворОнок —
Неизбежный бич родных сторонок,
Конкурент извечный соловья,
Никуда мне от тебя не деться,
Как же мне в печенки въелась с детства
Песня пресловутая твоя!

Да и ты, тропинка полевая,
Что, по-бабьи тонко завывая,
Воспевал по ящику один,
Задолбав руладами своими,
Этот самый… вылетело имя…
Ну, такой весь из себя блондин.

А моряк, что едет на побывку…
Каждый раз проходит по загривку
Дрожь, едва услышу те слова.
Этот русский дух в аэрозоле,
Он в ноздрях натер уже мозоли,
Он глаза не выел мне едва.

Что бы мне, уроду, да с народом
В пляс пуститься дружным хороводом,
То-то было б радости тогда,
Вот обзаведусь противогазом
И решу проблему эту разом,
Присоединяйтесь, господа!

Печальна и уныла
По улице села
Бесхвостая кобыла
Бессмысленно брела.

В глазах ее застыла
Безбрежная печаль,
И было всем кобылу
Ни капельки не жаль.

«Тому, кто в жизни этой
Родился без хвоста,
Пути другого нету,
Чем вниз сигать с моста».

Так думала кобыла,
Соломинку грызя,
И так ей тошно было,
Что передать нельзя.

Вы, лошадь, зря раскисли,
Вы, лошадь, не правы,
Вам нужно эти мысли
Прогнать из головы.

Замечу по секрету,
Что выход очень прост —
Достаточно поэту
Пришить кобыле хвост.

И тут же к вам вернется
Былая красота,
И счастье улыбнется
Вам с кончика хвоста.

Дядя Петя, мамин брат,
По профессии пират,
Из-за слабого здоровья
Падал в обморок от крови,
А от качки килевой
Целый день ходил не свой.
Если дружный экипаж
Судно брал на абордаж,
Где был храбрый дядя Петя?
Ну конечно, в лазарете.
И пока свистели пули,
Потихоньку ел пилюли.
И, заслышав пушек гром,
Пил не ром, как все, а бром.
Но когда он в отпуск свой
Приезжал к себе домой,
То, едва надев камзол,
Становился дик и зол.
Он по городу гулял
И по вывескам стрелял,
На высоких каблуках
С острой саблею в руках.

Гей ты, Петр Афанасьич,
Удалой наш куренной,
Ты лежишь, упавши навзничь,
Из груди сочится гной.

По Донской степи ковыльной
Стелет сотня злой намет,
Телефон звонит мобильный,
Друга милого зовет.

Аль и впрямь даешь ты дуба,
Сердце греючи врагу,
Так кому ж теперь мы «любо!»
Грянем хором на кругу?

Кто, коня огревши плетью,
Рубанет жида сплеча
В атаманском кабинете
Под портретом Ильича?

Вороной твой «шестисотый»
Над тобой копытом бьет.
Весь ты век прожил босотой,
Все отдал ты за народ.

Ты весь Дон прошел с боями,
А оставил по себе
Лишь недвижимость в Майами
Да расписку в КГБ.

Показаться может при первом взгляде,
Что пишу стихи я корысти ради,
Из одной лишь только к наживе страсти.
Это верно, конечно, но лишь отчасти.

Денег тех, что за них мне сегодня платят,
На пальто жене один черт не хватит,
Не беда, пусть в старом пока походит,
Чем обновку трепать по такой погоде.

Кто считает, что я их пишу для славы,
Полагаю, тоже не сильно правы.
Она есть сегодня, а завтра нету,
Ну и смысл заваривать кашу эту?

У кого-то может возникнуть чувство,
Что пишу я их во имя искусства.
Но меня корежит при этом слове,
Так что чувство ложно в самой основе.

Есть еще подозренья, причем большие,
Что пишу стихи свои для души я,
Но пришел к убежденью уже давно я,
Что душа есть пар и не что иное.

Так что должен вам признаться открыто,
Что не знаю, где тут собака зарыта,
Но, признаюсь, сильно меня расстроит,
Если кто-то ее невзначай отроет.

Посмотришь с вниманьем вокруг
Не то что б с холодным, но все же,
Перо выпадает из рук,
Мороз продирает по коже.

Народ, закусив удила,
Ни страха не знает, ни меры,
Такие творятся дела,
Такие вершатся карьеры.

Словесности русской служить,
Призванье, понятно, святое,
Но хочется бабки вложить
Порою во что-то крутое.

Да что ж мне, в натуре, слабо
Служенье вконец не бросая,
Рабов продавать, как Рембо,
Курей разводить, как Исаев?

Но нет, не унижу стило,
Delux свой раздолбанный то есть.
Мне бабки крутить западло,
Поскольку я нации совесть.

Искусство — достоянье масс
И достижение природы.
Оно сияет, как алмаз,
Когда его почистишь содой.

Оно не терпит суеты
И в то же время —
Волокиты.
Его прекрасные черты
Для всех желающих открыты.

Оно вести способно в бой
И может вывести
Из строя.
Оно растет само собой,
Как бюст
На родине героя.

«Ars longa, vita brevis est» —
Сияет надпись горделиво.
Кто не работает — не ест.
И это очень справедливо!

Я не был никогда в Австралии,
Где молоко дают бесплатно,
Где, может быть, одни аграрии
Да яблоки в родимых пятнах.
Ю.Арабов «Прогулка наоборот»

Я не был никогда в Монголии,
Где от кумыса нету спасу,
Где круглый год цветут магнолии,
Согласно сообщеньям ТАССа.

Там что ни житель — то монгол,
А что ни лошадь — то Пржевальского,
Там все играют в халхинбол,
Но из ключа не пьют кастальского.

Я не был никогда в Венеции —
Шамбале кинематографии,
Где драматургов нету секции,
Что в переводе значит — мафии.

Там время сжато, как пропан,
И вечность кажется минутою,
Там чуть не помер Томас Манн,
А может, Генрих — я их путаю.

Я не бывал в стране Муравии,
Где ям не меньше, чем ухабов,
Я также не бывал в Аравии,
Ну что ж, тем хуже для арабов.

Но я бывал в Голопобоево,
Чьи жители клянут Арабова,
Раскаты дикой лиры коего
Лишает их рассудка слабого.

Там низок уровень культуры
И редко слышен детский смех.
Ты лучше их не трогай, Юра,
Убогих, Юра, трогать грех.

Попрощаемся, что ли, родная.
Уезжаю в чужие края.
Эх, кровать ты моя раскладная,
Раскладная подруга моя!

Не стираются в памяти даты,
Знаменуя истории ход.
Я купил тебя в семьдесят пятом
У Петровских тесовых ворот.

Дело было двадцатого мая,
Запоздалой московской весной.
Чем ты мне приглянулась, не знаю,
Но вполне допускаю — ценой.

Пусть не вышла ты ростом и статью,
Нет причины о том горевать,
Ты была мне хорошей кроватью,
Это больше, чем просто кровать.

Я не брошу тебя на помойку
И не сдам в металлический лом.
Пусть покрытая славою койка
Под музейным хранится стеклом.

И пока не остыла планета,
Свой последний свершив оборот,
У музея-кровати поэта
Будет вечно толпиться народ.

Разнообразен мир животный
Прекрасной родины моей.
В лесу медведь гуляет плотный,
В дубраве свищет соловей.

Карась — посмещище природы
Пересекает водоем,
Шипит змея из-под колоды
О чем-то, видимо, своем.

Комар летит на запах крови,
Но не осудим мы его,
Поскольку кровопийства кроме
Он не умеет ничего.

И полноправным властелином,
Справляя миссию свою,
Я первым в списке этом длинном
Российской фауны стою.

А. Кучаеву

Как-то утром за обедом
засиделся я с соседом,
Что живет со мною рядом
на другом конце страны,
Был сырой осенний вечер
зимней скукою отмечен,
Но вплетались краски лета
в синь зеленой белизны.
Не в преддверье ли весны?

Помню, темой разговора
были тезы Кьеркегора
И влияние кагора
на движение светил.
Нить беседы прихотливо
извивалась и на диво
Обстановка климатила
и сосед был очень мил —
Он практически не пил.

Словом, было все прекрасно,
но, однако, не напрасно
Я от тяжести неясной
все отделаться не мог.
Тишину моей гостиной
вдруг нарушил очень длинный
И достаточно противный
электрический звонок.
Кто вступил на мой порог?

Кто же этот гость нежданный,
что с настойчивостью странной
В этот вечер столь туманный
нарушает мой покой?
Это кто возник из ночи
и на кнопку давит очень?
Неужели на мерзавца
нет управы никакой?
А милиция на кой?!

Звон меж тем раздался снова.
— Что за наглость, право слово?! —
И нахмурив бровь сурово,
повернул я ключ в замке.
Предо мною на пороге
неулыбчивый и строгий
Вырос странник одинокий
в старомодном сюртуке
С черной птицей на руке.

Позабытые страницы
мне напомнил облик птицы,
Утлой памяти границы
вдруг раздвинулись на миг,
Вспомнил я: все это было —
«…мрак, декабрь, ненастье выло…»
И как будто из могилы
доносился хриплый крик,
Вызывавший нервный тик.

Уловив мое смятенье,
он шагнул вперед из тени:
— Извините, вы Иртеньев?
У меня к вам разговор:
Мой кисет, увы, непрочен,
а табак дождем подмочен,
Что вы курите, короче?
Я ответил: «Беломор».
— Боже мой, какой позор!

Прошептал он с возмущеньем
и, обдав меня презреньем,
Устремился по ступеням
темной лестницы во двор.
Хлопнув дверью что есть мочи,
из подъезда вышел прочь он
И исчез, но с этой ночи
не курю я «Беломор».
Никогда, о nevermore!

В лазурь залива солнце село,
Стояли вы, глаза закрыв,
Я вашу руку взял несмело,
Сдержать не в силах свой порыв.

Пьянящий аромат азалий
Все тайной наполнял вокруг.
Вы с дрожью в голосе сказали:
— Я умоляю вас, без рук.

Волна ласкала, набегая,
Покров прибрежного песка.
И я ответил: «Дорогая,
То лишь рукав от пиджака».

Вы мне в лицо захохотали,
Сверкая золотом зубов:
— А я-то думала вначале,
Что вы способны на любов.

Вам не хватает берассудства,
Вас не манит страстей игра.
Нет, я не верю в ваше чувство,
К тому же мне домой пора.

Блестело море под луною,
Молчал о чем-то кипарис.
Я повернулся к вам спиною,
И мы навеки разошлись.

Все бы мне сидеть да стишки кропать,
Нет бы мне пойти огород вскопать,
Подковать коня, обогреть жену,
Ой, да честь воздать зелену вину.

Что за, братцы, я за такой урод,
Коий год бегу земляных работ,
На коне жена без меня давно,
И на вкус говно зелено вино.

За лэп-топом я напролет сижу,
В монитор гляжу, злой табак сажу,
Мне никто не мил, ни один не люб,
Был лихой казак, стал сидячий труп.

То не тонус мой от годов ослаб,
То хандры моей наступил этап,
А хандру-печаль разогнать бы чтоб,
И всего-то дел – запалить лэп-топ.

На «горбушке» я тот лэп-топ купил,
Семь потов, покуда их цену сбил,
Шапку в грязь бросал, злы кричал слова,
Чем спалить такой, удавлюсь сперва.

Пусть идет оно, как идет оно,
Ну их — конь с женой, зелено вино.
Огород копать — червяка удел,
А стишки кропать мне Господь велел.

Пока душа не отлетела,
Как светло-белый самолет,
Она имеет форму тела,
Внутри которого живет.

Метафизического газа
Полна телесная сума,
И это не пустая фраза,
А вывод крепкого ума.

Все, чем, считается от века,
Богат и славен индивид,
Есть эманация молекул,
Душа из коих состоит.

Амбивалентная по сути,
Она из множества путей
Себе избрала перепутье
Свободы, Славы и Страстей.

В координатной этой точке
Пересечения всех драм
Душа, расставшись с оболочкой,
Стартует вверх
К иным мирам.

И там,
Во мраке вечной ночи,
Не зная отдыха и сна,
Она рыдает и хохочет,
Надежд несбывшихся полна,

Поправ физические нормы,
Экстраполирует в века,
Как символ неизбывной формы
Существования белка.

Чтобы написать стихотворение,
Кроме авторучки и листа,
Требуется также вдохновение,
Без него не выйдет ни черта.

Вдохновенье — штука ненадежная,
Есть оно — валяй себе строчи,
Не пришло, что вещь вполне возможная, —
И хана, хоть лбом об стол стучи.

Чтобы было все по справедливости,
Чтобы мог поэтом каждый стать,
Мы должны не ждать от музы милости,
А за горло побыстрей хватать.

Стихотворство — дело всенародное,
Каждому второму по плечу.
Не пора ли сеть водопроводную
Подвести к кастальскому ключу?