Бесы, бесы, из вселенской пьесы,
Сочиненной мафией земной,–
Таинства разорваны завесы,
Заповедей Божьих — ни одной.
Так переиначить все сумели
На свои орущие лады,
Что и воя не слыхать метели,
В летнем небе не видать звезды.
И хватай, лови скорей мгновенье,
Жизнь одна, и не бывать другой,
И не бойся — светопресталенье,
Это наш, воспрявший род людской.
Жизнь одна, не холодно над бездной.
Понажрался водки, бей ворон,
А устанешь, распрощайся с пьесой,
И гуляй под звуки похорон.
Все понахватались вольной воли,
Пьеса мафианская идет, —
Все равны, и каждый в своей роли
Все равно прибежище найдет, –
Диссидент — в психушке, вор — на даче,
Верующий — в лагерном краю.
Бедствующий – с верностью собачьей
Боль за радость выдавать свою.
Беззащитный – песни петь неволе,
Каждый умный — глупости своей.
Так погрязли — не уйти из роли,
И не отменить вовек ролей.
Лютый волк, матерая гиена
Не во сне прибились, взвыли въявь,
И растут стада их, взъелась сцена,
Все ряды безумием объяв.
Поедом уже едят друг друга
И на сцене, и внизу, в рядах,
И над всем вдруг воцарится скука,
Даже смерть косящая — не в страх.
Только и держись, чтобы не спятить,
Если между сценой и тобой,
Вырастает в пять концов распятье,
И оркестр играет духовой.
А может быть, не тем я был
А может быть, не тем я был,
Кем я себя вообразил.
И, может, вовсе и не я
На сих страницах жития,
А кто-нибудь совсем другой
Их начертал своей рукой,
Откуда-то продиктовал
Войну, невзгоду, жизнь, развал.
И все попрал мое во мне,
Все подменил, как в жутком сне,
Набором чьих-то образцов,
И не могу найти концов…
Так шли они
Так шли они: две легковушки
Светили куцым огоньком.
За ними следом — танки, пушки.
Укрыты тьмою и дождем.
Так шли они, глуша моторы,
Лязг гусениц, колес глуша,
Моторизованные воры
У городского рубежа.
Так шли они, пока в брусчатку
Не ткнулся гусеничный ход.
И словно подняло взрывчатку,
И грохнул сонный небосвод.
И вся железная армада
Пошла, ломая тротуар,
Пути трамвайные, с надсадом
Уже неслась под светом фap.
И Прага высыпала в окна
В ночнушках, майках и трусах,
В высунувшись, молча мокла,
Дождя не чуя, только страх.
И дом созванивался с домом,
И у приемников своих
Оглушены железным громом,
Сигналов ждали позывных.
Так шли они, так голос Праги
Вдруг возникал во тьме глухой,
Так шли они: жрецы отваги
В броню укрывшись с головой.
Так шли они: прощался диктор
С пражанами, гул сапогов
Возник в приемнике, и стихло;
И сиротел за кровом кров.
И понемногу на рассвете
Пражане стали выходить,
И только долго спали дети,
Их страшно было разбудить.
Что ей вести эти
Что ей вести эти,
Хоть бы шли из рая…
С чем жила на свете,
С тем и помирает.
В стареньком чулане
Дочкиной дачи,
С верными чулками
Из шерсти собачьей,
С твердой верой в Сталина,
Никакой другой, —
Бабка преставилась
В тот выходной.
С чем жила на свете,
С тем и померла.
Прожила — столетье,
Второе — не смогла.
Двум идолам, бок о бок ждущим чуда
Двум идолам, бок о бок ждущим чуда,
Жене и мужу, хорошо ли, худо,
Но, радостью и горечью всего,
Дано в разлуке духом ирреальным,
На близком расстояньи или дальнем,
Знать, чем живет родное существо.
Сильней всего двух идолов наитье,
Невидимые между ними нити
Чувствительней Эоловой струны.
И если кто неверный вздох обронит,
Струна как передатчик двусторонний,
Прорвется сквозь мучительные сны.
На море, на земле и в небо голубое
Глядит всегда души окошко слуховое,
И этим все навек предрешено.
Пусть грех забыт. И нынче до греха ли?
А жизни нет как нет, и сладится едва ли,
Хоть жить и умереть им рядом суждено.
Обещанного долго ждут
Обещанного долго ждут,
Завещанного не узнают.
Благотворительный уют
Всегда приветит птичью стаю.
Копить обиды — сущий грех,
И слезы — слез тебе не хватит.
Грызи же, белочка, орех,
Храни то золотое платье.
Пушистый не задергай хвост.
Певуньи-птички ты не бойся!
Тебе не выстроен погост,
Он человеческого свойства.
Обещанное ты найдешь,
Завещанное ты узнаешь,
На каждом крестике взрастешь,
На каждом кустике оттаешь.
Высокие твои пути
Крылатого перемещенья,
И краткий звук в твоей груди
Переживет стихотворенье.
Собрание сочинений
полное собрание сочинений
свидетельствовало в юности –
это – гений.
Позже узнал
без особых стараний,
что есть и полное сочиненье собраний.
Путь земной зашел далече
Путь земной зашел далече,
Рвется нить земных оков.
Наши взоры, наши речи –
Горний трепет, горний зов.
Словно бабочки, на свет мы
Мчим, опутанные мглой,
Вот и взгляд наш безответный,
Вот и вздох наш роковой.
Как там будет
Как там будет — где узнать?
Наперед никто не скажет,
На полдня не скажет даже,
Где ночует благодать.
Времечко мое ушло,
Выпало оно в осадок,
И считать теперь с досадой
За числом еще число.
Всемогущий Новый год,
Только ты не растеряйся,
Мой осадок упадет
Может быть с поживой райской.
Главное — пришел опять,
Значит, время не погубит,
И должно быть Новый любит
Дверь мне всюду отворять.
Я должник ваш за жизнь свою птичью
Я должник ваш за жизнь свою птичью,
Крошки ваши мне, как благодать.
И не трудно меня по обличью –
По безмозглой повадке узнать.
Без подачек не выжить пичужке,
И живу я заботой одной,
Чтобы корму хватило в кормушке,
И стояла в ней кружка с водой.
Ну, а вашей кормушки не трону,
На нее я не зарюсь никак, —
Места нет там слезе и поклону
И на лапку ложится кулак.
Ты задумался
Ты задумался… Время не светит,
И стихи не кормильцы, а блажь,
Вспомнишь лагерь, свое лихолетье,
И подальше от глаз карандаш.
Каждый день, как по жизни поминки,
Дома в кране замерзла вода.
Лунный свет на припрятанной финке
В ржавый войлок одели года.
Ты-то чуешь, сидящие рядом —
фраера — и тебя подведут,
Понимаешь по жадным их взглядам
Как развалятся и заорут.
Пьянь безмозглая невыносима,
Остается одно — когти рвать,
Но куда? Всюду та же Россия,
Безотцовщины Родина-Мать.
Сын погибшего зека, ты помнишь,
Зек недавний, но выживший зек,
Как настойчиво в зимнюю полночь
В дверь стучал твою лагерный век.
Мой брат, уставший жить
Мой брат, уставший жить
В безумном этом мире,
Не будем мир винить,
К слепой склонимся лире.
Пусть к нищенству вела
И к старости безвольной,
Но не было в ней зла,
И не карала больно,
И если жалкий звук
Порой исторгнет лира,
Не выскользнет из рук
Божественного мира.
Убить букашку? Не убью!
Убить букашку? Не убью!
И муху не убью!
А то потянутся за мной
Туда, где жизни нет земной,
Смерть предъявлять свою.
И без меня их жалит внук,
Не выпустит из цепких рук,
Пока из малой пятерни
Не канут мертвыми они.
Я пойду в комиссионный
Я пойду в комиссионный,
Я куплю себе пальто.
Плут ли в нем ходил прожженный
Иль покойник, мне-то что?
Я владельца знать не знаю,
Я брезгливость одолел,
Что с живого надеваю,
То бы с мертвого надел.
Было б только потеплее,
Да по нищенской цене,
И болталось бы на шее
Материнское кашне.
Отечественной
Пусть не от пули я умру,
А в роще за бугром.
Пусть скажут — умер на миру,
Не встретившись с огнем.
Пусть снег зароет жизнь мою
Или задушит жар.
И надо мною не в бою
Склонится санитар.
А может не найдут меня,
Никто не подберет,
Пронзит меня средь бела дня
Горящий самолет.
Но пусть никто не скажет — он
За Родину свою
Не ринулся врагу в догон,
Горланил лишь вовсю.
Я не прощаюсь, я приду,
Поэзия, ты жди.
Я просто так не пропаду,
Как за окном дожди.
А если навестишь меня,
К твоим паду стопам,
И все, что вынес из огня,
Тебе одной отдам.
Все примеры безнадежны
Все примеры безнадежны.
Каждому свой день и путь.
Горько, если день безбожный,
Страшно на небо взглянуть.
Ничего оно не просит —
Ни заботы, ни работ —
И в весну оно и в осень
В рань проснется, в ночь уснет.
Вот и ты живи, как небо,
Тьмы не бойся, свет цени.
Облако твое из хлеба —
Хватит на лихие дни.
Как же можно небо помнить
И запомниться ему?
Дни трудом своим заполни
И приветствуй свет и тьму.
Востряковское
Уже проник печальный гений
В мое тревожное нутро, —
Не даты смерти, а рождений
Перебираю я в метро, —
Все ближе сходятся с моею
Иль повторяют вновь мою
На плитах, через всю аллею
И где б ни сел я на скамью.
О, сколько мрамора, гранита,
И сколько камня, изразца,
На коих дата моя вбита
Бессмертной силою резца.
Уйду от этого разгрома,
От этой гладенькой земли
Берез цветущих и черемух,
Где тянут золото шмели.
Отец
Вновь руки сжаты на груди,
Но тает прежнее упорство,
Ты говоришь: там зверь внутри
С тобой вступил в единоборство.
О жизнелюбец бедный мой!
Не зверь воротит твое чрево,
А вечное качнуло Древо
Тебя над пропастью земной.
Петух поет
Петух поет! Какая редкость
В голодный бесприютный год.
Пророческая светит ветхость,
И ветхий дремлет небосвод.
Печать ее на всем: рубахе,
Ботинках стоптанных, пальто,
И ворот черный в редком прахе,
Все превращается в ничто.
Петух поет! Трехкратным кличем
Готов кому-то пособить,
Его нечаянным величьем
Заслушаешься. Как тут быть?
Поет петух! И чем ответить
На вызов жизни, голи, нам,
На неожиданном рассвете
И жалким дням и жалким снам.
Поет и все! Нигде не виден,
И не вблизи и не вдали,
Поет ли он, кричит в обиде,
Еще неясно для земли.
В каком убежище он, скрытый
От нас, от хищнических глаз.
Поет петух! Давно забытый,
Все воскрешающий рассказ.
Какой-то должен разговор
Какой-то должен разговор
Случиться. И в казенном доме
Сам нарываюсь, лезу в спор,
И спорю все неугомонней.
Не выносимо понимать,
Куда уходят наши силы, —
И не взорваться, не вскричать,
Доколе же молчать России?
О, гаревые колоски,
О, пережженная полова,
Дожить до гробовой доски
И не сказать за жизнь ни слова?