Наше дело извечно
Нас стегало самих,
Чтобы ран и увечий
Не стыдились своих,
Но при том, чтоб повязок
Ни при ком не вскрывать
И самим их развязывать,
И самим бинтовать.
Площадь восстания
С кем ни обмолвишься словечком,
Одно лишь горе да печаль.
Вон девушка сняла колечко,
Ей выбросить его не жаль.
Везде обман — лгут люди, книги,
Родной отец, родная мать,
Душа заходится, как в крике,
Что с нею — сразу не понять.
А очередь сильней теснится
И винной таре несть числа,
В авоськах, сумках и тряпицах
Пуды отмытого стекла.
И вкруг высотного, как змейка,
Позвякивая круг ползет,
Его остановить посмей-ка,
И под собою подомнет.
О лица, лица, лица, лица, —
Пустых бутылок карусель.
Сюда с собранья, из больницы,
Из дому, не застлав постель.
За час-другой набрав копейки,
И за угол, где магазин,
Уже в другой заверчен змейке,
И жалит с детства до седин.
И на троих, и в подворотни,
И пьяной исповеди боль.
Не слышит грозный и высотный —
В нем тоже льется алкоголь.
Бутылочного цвета лица.
О горе, горе без креста.
Мне сан священнический снится,
О жалкая моя мечта.
Я дятел
Лес лечит,
Хранит от всего.
Калечит
Меня одного.
Психушка
Моя и мой дом, —
Верхушка
С безумным стволом.
Я — дятел,
Долблю я кору.
Я спятил,
Но я не ору.
Нет пищи
Другой у меня.
Пресыщен
Я в светлости дня.
Не смолкну
С утра до темна,
Что толку,
Морока одна.
Но выход
Не знаю другой,
И выдох,
И вдох роковой.
Не в силах,
Моя голова
Уныла,
Не вижу ствола.
И каждый мой новый удар,
Как жаждой
Иссушенный дар.
Ум ропщет,
Не выдержит он,
И громче,
Темней небосклон.
Книга
Когда мне минул сорок первый
И год пошел сорок второй,
И жизни крест возрос безмерный, —
Я перестал владеть собой;
Стихи открыл я Пастернака
За тот же прожитый им год,
Я их, от знака и до знака,
Читал уже как некий код.
В пределах года прожитого
Его и года моего —
Ни капли сходства никакого
И ни сюжета одного.
Какую ни возьму страницу,
Нигде мне спуску не дает —
Торжественны дела и лица
И жизни всей круговорот.
И, как подросток пастушонок,
Свирели пробует свои,
Глядит на Божий мир спросонок
И голос слушает любви.
И весь от пыла и от жара
Любви, настигнувшей в пути,
Как от внезапного пожара,
Глаза не может отвести.
И никакой печальной тени,
Ни облачка в его душе,
И полное раскрепощенье
На безграничном рубеже.
Тогда из лет его преклонных
Взял три строки я наугад,
И тот же пел в них пастушонок,
И так же был он жизни рад.
К чему влечет твое творенье
К чему влечет твое творенье,
К каким загадкам бытия,
Неужто не хватило чтенья
Евангельского жития?
Что сверх него ты сам откроешь,
И не гордыня ли твоя
Твой стих разбрасывает роем
Во все далекие края?
И кто утешится твоими
Предначертаньями судьбе?
Порывами набит другими
Весь мир, поверит ли тебе?
И жезл твой тяжкий и суровый
Тебе решится облегчить
Он, по Евангельски готовый
И не судить и не винить.
О сколько самоотреченья
Потребует твоя стезя,
Когда от вечного творенья
Свет затрепещет Бытия.
Повзрослели дети и внуки
Повзрослели дети и внуки,
Каждый жизнью своей живет,
И порой, леденея от скуки,
Я в чужой гляжу небосвод.
Никак я не смирюсь, что я старик,
И от привычек прежних не отвык,
А мне они и вовсе не под силу,
Давно привык искать себе могилу.
Не стыть у стенки рукописных книг,
Мне на три жизни бы хватило их.
Теперь я не управлюсь и с одной,
Но как расстаться с тяжестью земной.
И хоть я стар, ищу в глазах твоих
Былой пожар, обжегший нас двоих.
И не потух он, продолжает тлеть,
Такой, как видно, будет моя смерть.
И нелегко, не сразу я умру,
И все останется, как было на миру.
Ты взял и отца и мать
Ты взял и отца и мать,
И скоро меня возьмешь.
Там такая же тишь и гладь,
И ветер такой же, и дождь.
И такие же звезды и ночь,
И луна, и солнце, и день,
Ты за мною, Отче, пришлешь,
Скоро стану совсем как тень.
Ах, какая Благая Весть
Прикоснется к моим устам,
И вздохну я поглубже здесь,
Чтобы выдохнуть воздух Там.
Вам хватило бы трех моих новых стихов
Вам хватило бы трех моих новых стихов,
Из моих, может быть, трехста,
Чтобы вам простились все семь грехов,
И мирская вся суета.
Я бы отдал их вам не жалея нисколь,
Дал на выбор бы вам самому,
Если б вы облегчили несносную боль,
Хоть кому-нибудь одному.
Я бы вам никогда не напомнил о том,
Сколько ран нанесли вы другим,
И как брата любил, наклонясь над листом,
Как бы ни был я вами гоним.
Мила ему забота
Мила ему забота —
Тарковский кормит птиц,
И в ранний час прилета
Для соек и синиц
Уже полна кормушка:
На веточке — доска,
Накрошены ватрушка
И рис из пирожка.
Остыла чашка с чаем
На ворохе страниц,
Он их не замечает —
Тарковский кормит птиц.
На веточке сосновой
В апрельский снеговей
Стоит как зачарован
Пред кормом воробей.
Бедняга поздно вылез.
Дорвался. Благодать!
И кто его кормилец
Вовек ему не знать.
Ни строчки перевода.
Нечитанность страниц.
Холодная погода.
Тарковский кормит птиц.
Анна, Осип, Марина, Борис
Анна, Осип, Марина, Борис,
Эти свечки зажег я сегодня.
Ты, священник, за них помолись,
Это свита не наша — Господня!
Не дошли до сих мест, не дошли,
Сатанинская резала сила,
Но убойные муки души
С ними вместе несла их Россия.
Но коснись они этой земли,
Где повсюду Господни заметы,
Все бы горе свое отвели
И сияли б Фаворские светы.
Да и сколько Господних даров
Прозвучало бы в их песнопенье
Среди каменных звучных дворов
И на Сретенье и на Успенье.
Ты, священник, наш друг и наш брат,
Повторяй вновь за именем имя.
Всех потерь не объять, всех утрат,
Бог не звал ли их в Иерусалиме?!
Добрая моя Армения
Добрая моя Армения,
Безупречная соседка,
Жаль, во дни мои старения
Видимся с тобою редко.
Неужели нам не свидеться,
Ты ли не была мне рада,
Как ты там, моя провидица,
Под снегами Арарата?
Столько горя перемогшую,
Велика твоя обида,
Окликаю как оглохшую, —
Все мы дети геноцида.
И небесного не миновать
И небесного — не миновать,
Но уж, верно, одна есть отрада —
Дважды здесь, на земле, не бывать.
Добер Мне хватило земного ада,
усь ли до Божьего лона,
До лазурных его берегов,
Если наша земная колонна
Растянулась на сотни веков.
Если наши летящие души,
Все летят со своею виной,
И нигде ни одной из отдушин,
Нас державших в юдоли земной.
Это я ослеп, оглох
Это я — ослеп, оглох,
А не мир, — вы зря кричали,
Это я в чертополох
Сам себя загнал в печали.
Это я — слетел с хребта,
Распластался среди ночи.
Это мой лишь позвоночник
Пошатнула высота.
Это мой провал. Мое
Бедствие пришло без спросу.
И меня, как пар с морозу,
Обдало небытие.
Это мой пришел черед,
И цепляюсь за виденья.
Это я — не мир орет,
Опускаясь на колени.
Это мой провал. И мне,
Мне лишь не хватает вздоха,
И не мир, и не эпоха –
Это я прижат к стене.
Эти волны еще при Гомере
Эти волны еще при Гомере
Налетали на берег морской,
И всегда в их высоком примере
Смысл таился судьбы роковой.
В том и подвиг земной, изначальный —
Пересилить волненье громад,
И взобраться на гребень кинжальный,
И живым возвратиться назад.
Океанская мощь парохода
Океанская мощь парохода
В снежном ворохе соли и брызг.
Вы плывете, не ваша забота,
Анна, Осип, Марина, Борис.
Под турбинами аэрофлота
Рим и Лондон, Нью-Йорк и Париж,
Вы летите, не ваша забота,
Анна, Осип, Марина, Борис.
Вас выносят из трюма и люка
На руках, и не чей-то каприз —
Вы особая ценность – валюта,
Анна, Осип, Марина, Борис.
В том прижизненном вашем горниле
И не чаяли, а собрались,
Хорошо вас теперь накормили,
Анна, Осип, Марина, Борис.
Что-то легковесное, чужое
Что-то легковесное, чужое
Горным облаком обволокло,
Слепо время сдвинулось земное,
Рухнуло последнее число,
Отзвенели все его минуты,
И секунды быстрый путь прошли,
И прорвался я из тяжкой смуты
И по краю двинулся земли.
Я не знал, как тяжко время весит,
Тяжелее гор, земли ночной,
И уносит грады все и веси,
И тебя, и весь твой путь земной.
Пощаженные стройкою сосны
Пощаженные стройкою сосны
У шоссе величаво стоят,
И на дачку в сиянии росном
Разливается их аромат.
И старушки на милом участке
Нянчат в очередь внучку свою.
И живут они в дружбе и счастье,
Будто впрямь оказались в раю.
И девчонка с губами большими
И с бантами пышнее волос
Так довольна делами своими,
Что беседует с каждой всерьез.
Ах, какая на старость услада,
Что ни слово ее, то бальзам,
И ни книг, ни кино им не надо,
Столько видевшим в жизни глазам.
Терпи и жди, не будет ничего
Терпи и жди, не будет ничего.
Терпи и жди, дождешься своего,
Так из году и в год, растет твой счет,
Работы нет, работа не идет.
Но вовсе не лишенный ты ума,
Чего ты ждешь? Уже близка чума.
С холерою ты справился. Терпи,
Как терпят змеи в суховей в степи.
Еще тебя достанет и змея.
Чего ты ждешь? что ждет твоя земля?
Таких как ты, ничем не разведешь,
Их больше крыс развел великий вождь.
И думают, как крысы. Свет из нор
Им освещают каждый сквер и двор.
А больше им не надо ничего.
Терпи и жди, не бойся никого.
Ты состроена, Россия
Ты состроена, Россия,
Из поющего стиха,
И тебя хранит стихия
Покаянного греха.
И сейчас на покаянье
Стать должны до одного.
После долгого блужданья
Не спасешься без него.
И в делах своих поспешных
Выслушать ты всех должна,
Но не верь словам безгрешных,
Всех попутал сатана.
Неведомо
Неведомо! Но я писал стихи!
И дольний мир без тени состраданья
Вложил в движение моей руки
Печальной нашей жизни очертанья.