Будто бы из некролога
Я смотрю на всё, что здесь.
Бога я боюсь. От Бога
Жду спасительную весть.
Молча выслушаю, молча
Спрячусь в yгол, помолюсь.
Богу не видна ли порча?
Бог все видит, я боюсь.
Место ли моё — чужое,
Или вот-вот позовет,
Ткнёт меня во всё душою,
Страшно, что душа поет.
Может, сник мой стих библейский
Или не дорос до слов,
И волны накат летейский
На меня спешит, суров.
Сроду думаю о ближних,
Или ими не прощен.
Всё моё в руках Всевышних,
Прав один, и только Он!
Смех Его разносит эхо
Над моею головой,
Вновь помеха за помехой,
Как безумец, сам не свой.
Страшно мне. Знай место Бога,
Пал бы я к Его стопам.
В храме всё сильней тревога.
Дрожь в губах. Не справлюсь сам.
Слово в слово. Снова, снова!
О любви к Нему молюсь
И храбрюсь под книжным кровом.
Книгу отложу Боюсь.
Но поломано страданье,
Боль в слезах смело с лица,
И дышу я в Божьей длани,
Я, послушная овца.
Стать тенью облака
Стать тенью облака,
Заблудшего на взгорье,
Упасть безропотно,
К земле склоняя зори.
Что можно — высветить,
Где — поубавить света,
Где — почкой выстрелить
И в тень уйти на лето.
И только тварью мне не стать
В чудном обличье, —
Не блеять, не мычать
И не кричать по-птичьи.
Дождем прольюсь и буду рад
Свалиться снегом.
Готов волной идти в накат.
Прощаясь с веком.
Подобье Божие –
Свой облик не меняю.
Будь в дряхлой коже я,
И в ней я не слиняю.
Земле оставлю мысль,
А небу вечну душу.
Хранил живым я высь,
Хранил я мертвым сушу.
И Там и Здесь
Не улетучусь —
Я двужильный.
Благая весть
Не обойдет мой холм могильный.
О пражский август, словно месяц
О пражский август, словно месяц,
Последний месяц бытия.
И в этом горестном замесе
Кружится дочери ладья.
Над ней грохочет реактивщик.
Рычит и танк и вездеход.
И выстрел где-нибудь просвищет
И в подворотню нас швырнет.
Живое все как бы ослепло,
Потеряны к нему следы.
Гром реактивный рушит небо,
Клоня соборы и сады.
И как в заупокойной мессе,
Не успокоиться душе,
И дочь дрожит, хотя мы вместе,
И это навсегда уже.
Мир орет, но шепотом
Мир орет, но шепотом.
Шепотком.
Шито, крыто, штопано.
Что почем?
Боль. Измена. Смерть ли,
Просьба, плач?
Молча на скамейке
Умирает грач.
Все мы укрылись в каморках
Все мы укрылись в каморках,
Каждый с тетрадью своей.
Завтра нас вынут из морга
С ворохом мертвых идей.
Словно бы воры, бродяги
Все мы тюрьмой рождены.
Наши небесные флаги
В черных руках сатаны.
Божок, придумавший себя
Божок, придумавший себя,
Свой трон и окруженье,
Живет под ребрами неся,
Свой тайный код презренья.
Божок, придуманный толпой,
С порывами благими,
Ей служит с верностью слепой
Доволен он слепыми.
Когда встречаются божки,
Всего, что есть, им мало,
Не от одной идет башки
Сиянье идеала.
И вот расходятся они
До скорой новой встречи,
И тянутся уныло дни,
И не смолкают речи.
И главный враг божков – Господь
Не зря гоним божками, –
Бессмертною не сделал плоть,
Селись за облаками.
Аполитичный пес
Аполитичный пес
Не лай на идеолога,
Не вороти свой нос,
А то пришлет он молоха.
Дай разжевать ему
Холодную телятину,
Отстань и не пори
При людях отсебятину.
Хозяин твой балбес,
Уму не учит, разуму,
Он темный, словно лес,
И лаешь глупо на зиму.
Я видел мертвенную желтизну
Я видел мертвенную желтизну,
И каменно все тело ее сжалось,
Ее оставили одну.
Я ждал, мне ничего не оставалось.
Двух лет до века не хватило ей,
И жизнь затаилась где-то в веках,
Там свет, нет-нет, но возвращался к ней,
Покамест за окном петух прокукарекал.
Пришла племянница, лекарства принесла,
И шевельнулась, близость чуя чью-то.
И руки подняла и веки разняла
И полегчало, уходила смута.
Я вышел в кухню, ждал, она войдет.
Вчера договорились мы о встрече,
А слово в ней не тронутым живет,
И в каждом — слышится ей — голос вечен.
Я вдруг сказал: столетний юбилей
Не за горами, праздновать как будем?
Столетней женщины что может быть страшней,
Такую видеть неповадно людям.
А вот мужчина, не страшит ни в сто,
Ни в двести. Я сказал: — Вы шутите, наверно.
И молча подал ей тюремных лет пальто,
Не дай Господь, соврать, сказать ей лицемерно.
Я только извиниться попросил
За странно охватившую строптивость.
Прощенный ею, Бога я просил
Продлить ей жизнь, но так не получилось.
Похороны Чуковского
Когда нас гений покидает —
Наряд милиции велик,
Он весь надраен и сверкает —
Ценитель гениальных книг.
У гроба, в холлах скорбных зданья,
У входа, к подступам его,
Как в дни народного гулянья,
Свой пропускает своего.
И оттесненная нарядом,
Бурлит на улице толпа, —
С кем изредка бывал он рядом —
Его посмертная судьба.
Обхожу каждый угол твой
Обхожу каждый угол твой
Угловатой своей судьбой.
Что ни скажешь, молча приму,
Приготовленный ко всему.
Боже! Старость и впрямь страшна!
Хоть бы чья-то была вина.
И откуда безумье пришло,
Или это притихшее зло?
И попробуй-ка, что-то скажи,
Разметало тепло из души,
Унесло, как из страшного сна,
Только горечь пробьется со дна.
И ничем не развлечь, не отвлечь,
И удушлива жалкая речь.
Вся Россия, как ни бейся
Вся Россия, как ни бейся,
Это темный лес.
По верхам — творцы злодейства,
Снизу — мелкий бес.
Песне-байке про калину
Никогда не верь.
А поверишь — и на спину
Лютый прянет зверь.
Да и с песенкой про поле
Ничего не сжать.
Даже в поле нету воли,
Нечем в нем дышать.
А про стольный град и думать
Можно ли в беде,
Ничего во век угрюмей
Не было нигде.
Вот такой отцу и мне ты
Родина пришлась,
Не одета в самоцветы,
Втоптанная в грязь.
Что делать, милый друг
Что делать, милый друг,
Вся жизнь — прообраз смерти.
Извечен этот круг,
Скрестились обе тверди.
Есть роковая грусть
В их днях единоборства.
Я смерти не страшусь,
Страшусь ее упорства.
Мы всегда на уроке
Мы всегда на уроке,
Каждый день как урок,
Каждый день как намеки
На карающий срок –
В оглавленье газеты,
В содержанье статьи
И во время беседы
О великом пути.
Войну позабыл
Войну позабыл. Словно не был
На этой войне никогда,
И не открывалось мне небо
Господним порогом суда.
В всполохах губительных взрывов
Не гром, а смертельный разряд
Тащил меня без перерывов
Ступенькою каждою в ад.
Меж небом и морем, средь палуб,
Ощеренных морем огня,
Волна мне могилу вскопала б,
Да не добралась до меня.
То выше, то ниже, то сбоку
За мною летел сатана,
И в ад бы загнал понемногу,
Да Бог пожалел пацана.
Но Страшным судом все же мечен,
Как враг мой, ловивший меня,
И Там не избегнуть нам встречи
Под новым прицелом огня.
Первая любовь
Мне не найти тебя письмом –
Мне адреса не назвала ты…
Я был в восьмом
И ты —
В восьмом.
Я был в десятом,
Ты —
В десятом.
Ты шла в тени,
И я —
В тени.
Ты шла поодаль,
Я —
Поодаль.
От девяти до десяти,
И от стены и до стены —
Два года,
Как два дня,
Два года.
Калитки хлопали в мороз
И в дождь,
Друг друга окликая.
Выветривались ночи звёзд
Сперва одна,
Потом – другая.
Гудела вешняя вода,
А я был робок,
Как вначале,
И нас
Украли поезда –
Тебя,
Потом меня украли…
Раньше шло все как по маслу
Раньше шло все как по маслу,
Словно бы предрешено,
А теперь слова погаснут,
И в глазах темным-темно.
Раньше больше было смысла
И рискованность была,
И качалось коромысло
На плечах добра и зла.
Освещенный день был ясен,
Ночь беззвездная ясна,
И ломился в окна ясень,
Накаленный докрасна.
Набиралось равновесье
Из осколков дней и лет,
И хранило поднебесье
Каждый новый мой секрет.
Ничего теперь такого
Мне на старость не дано,
И любое ныне слово
От меня ограждено,
Словно под замком тюремным,
И не знаю, как спасти,
Чтобы не сгубить подземным
Начертанием пути, —
Вынести, не ранить в смуте,
Божий смысл не утерять,
Легкости его и сути
Дать дыханье, волю дать.
Молчанья особою метой
Молчанья особою метой
Бывает поэт заклеймен.
Нет жальче седого поэта,
Когда в безызвестности он.
Уже никакая химера
Гнезда не свивает в груди,
И богобоязненна вера
На жалком остатке пути.
Перед зеркалом не бреюсь
Перед зеркалом не бреюсь.
На себя ли мне смотреть,
Так стремительно старею,
Больше некуда стареть.
И ничто — глухая сонность
И морщин глубокий след.
Чую всюду обреченность,
Изо всех проникла лет.
Как она ко мне подкралась,
Как внезапно подсекла,
Может быть, перестаралась
Глубь зеркального стекла.
Но взгляну на свет небесный
И забуду о себе.
Подвиг жизни бесполезный,
Помолюсь-ка синеве.
Того, кому книгу эту
Того, кому книгу эту,
Хотелось мне подарить,
Давно в живых уже нету,
И не о чем говорить.
Боже! Как исчезаем!
Страшно вымолвить вслух.
А гнев Твой непререкаем
И непререкаем Дух.
Друзья мои, мой свет протекший
Друзья мои, мой свет протекший,
Ко мне на помощь не придут.
Подвел их разум, сон поблекший,
Свершился жизни самосуд.
Один в дыму марихуаны
Все ищет ауру мою.
Другой над атласом карманным
Перебирает жизнь в раю.
Подстегнутые оба страхом,
И неизвестно перед чем,
Попрятали кресты в рубахах,
И видится им Вифлеем.
Устал я от своих усилий,
Устал я от друзей своих, –
Они в бреду иной России
И с ними дети, жены их.
Ни в зимний день, ни в полдень вешний
Не выглянут из-за дверей.
В глазах друзей я сумасшедший,
Набитый догмами еврей.
Мне дал Господь веселых внуков,
И жизнь немалую мне дал,
Но дьявол суть мою разнюхав,
Теперь и передо мной предстал.
Стояли трое перед Богом,
И трое перед Ним стоим,
И каждый подгоняем роком,
И каждый по миру гоним.