Архив стихотворений Григория Корина

Я пришел к тебе проститься.
Верю, лучше сохранит
Или белка, или птица
Твой кладбищенский гранит, —
Там, в его сиянье млечном,
Птица явится тотчас,
А над камнем слово вечно,
Да и сколько взмывших нас.
Сколько нас, к Нему простертых,
И не вспомнят свой гранит
Сколько нас, с гранита стертых,
Белка в памяти хранит.
Там одно уже — молиться,
А в молитвах много нас,
Вот и белка, вот и птица —
На земле наш “прозапас”.
А детей прошу и внуков,
Если раз придут в году,
Не глядеть вокруг безруко,
А в запас нести еду.
Это прадеду и деду, —
Птице с белкой пополам,
И через заботу эту
Небо отзовется вам.

Надоели мне стихи
О моей России,
Были б ноченьки тихи,
Были б дни сквозные.
Стену лбом не прошибить,
В гневе нету проку.
Буду травушку любить
И молиться Богу.
Сколько жить мне? День-другой,
Год — другой, не боле,
Были б внуки под рукой
С их беспечной волей.
А другой мне не видать
Волюшки на свете.
Жаль, как станут подрастать,
Станут думать дети.
Станет волюшка мала
Меньше год от году,
Что бы жизнь им ни дала –
Через пень-колоду.
Ни начала, ни конца, —
И пойдут по свету,
Станут мать корить, отца,
Не простят и деду.
Да и дело ли ума
Жизнь твоя, Россия.
Вот — тюрьма и вот – сума,
Вот и ностальгия.

Неужто вот так
И меня понесут
В последних цветах
В мой последний маршрут.
И будет в тарелки
Бить музыкант,
Звучащей профессии
Добрый талант.
И я не услышу
Голос ничей,
Последнего слова
Последних людей.
И я никого
Не окликну в пути.
А может быть чудо
Забьется в груди, —
И я на секунду
Успею прозреть,
На миг, на полмига
Прорваться сквозь смерть.
Может, как-то глазом
Смогу моргнуть,
Может, как-то не сразу
В последний путь.

Нам с тобою доживать
И тряпье донашивать,
Все, что в доме доедать,
Ничего не покупать,
Только перекрашивать.
И не спорить, ни о ком
Не мелить худого,
Может, так мы доживем,
Сможем дальше быть вдвоем,
Как велело Слово.
Мы нарушили Завет.
Нам осталось мало лет,
Выпросим у Бога,
Ничего другого нет,
Есть к нему дорога.
Ты открыл глаза. Проси!
Да и ты проси спросонья.
Коль живешь ты на Руси,
Знай одно, проси, проси!
Ты, душа воронья.

Я ничего не знал о псевдониме.
У меня была своя фамилия
и имя
и отчество.
И была анкета,
листок пространный,
на которой окончание моей фамилии
связывалось с небесной манной.
И если бы не сам я внес
и путаницу и смуту,
была бы одна фамилия, —
на двойную
меня черт попутал!
Хотя в истории
немало таких примеров,
но в моей семье
на все была
одна-единственная мера.
Я всегда ищу под собой
подобие взлетной площадки,
и когда ложусь спать,
не ложусь
на обе лопатки.

Приближенье разлуки
Все сильней день за днем.
И холодные руки
Грею я над огнем.
Прислонюсь к батарее,
Завернусь в пуховик
И сижу, и теплее
Перед сонмищем книг.
Всюду слякоть, а солнце
Чуть погреет с утра
Мимо окон, на донце
В лужах сгинет искра.
Ниоткуда ни звука,
Сколько всюду примет,
Скоро-скоро разлука
С болью прожитых лет.
Быстро-быстро, быстрее,
Жизнь промчалась, прошла,
И ничто не согреет,
И темнее душа.
Бесконечна дорога
Добрести в магазин,
И стоишь у порога
Долго-долго один.

В день рождения поэта
Вся земля теплом согрета,
И леса вокруг встают,
Птенчики везде снуют.
Не для каждого поэта
В день рожденья светит лето,
Да еще июньским светом,
Соловьи так близко где-то.
Вся в цветах стоит округа,
И луга звенят — ждут друга,
И Тарковский лету рад,
Он всему живому брат.
Жизнь тяжелая досталась,
Гнула до земли усталость,
Уходил всё глубже в тень,
Но спасал рожденья день.
За строкой строка всходила,
За светилом вновь светило,
И распахивалась дверь,
Наступал конец потерь.
Знак сиял приобретенья —
Новое стихотворенье,
И лицо его лучилось –
Всё как надо получилось.

Плакаты, плакаты, плакаты:
«Вон из Праги, Советские гады!»
«Руки прочь от словаков и чехов!»
И гудящее грозное эхо
Паровозных гудков и клаксонов
Перед прущей ордой легионов.
Танков и самоходок грозящих.
На брусчатку всем грузом давящих.
И листовки, листовки, листовки
Над штыками, у танковой бровки,
Из руки — перед дулом, к с крыши,
Из окна, из зашторенной ниши,
В узких улочках, в редких такси,
И поклоном — идущим — в носки.
Из соборов, музеев в граните:
«Вас не звали сюда, уходите!»
И мелками, и краской на стенах:
«Прага вам не советский застенок!»
На виду разъяренной армады
Толпы — толпы, листовки, плакаты.

Жизнь моя была во внучке,
Но в тринадцать лет
Выпал в ночь из авторучки
Скомканный билет.
Не был с детства театралом,
И в билет не вник,
Отпечатком грустно-алым
Лег он между книг.
И в тревожном многолюдьи,
В доме, с той поры,
Из художнической сути
Выпал дар игры, —
Все забыла, всех забыла,
Даже карандаш.
Стала тоненькою, милой,
Что ни слово — блажь.
И сокрылось многолюдье
В дыме сигарет.
Где ни встречусь – вдруг осудит, —
Виноват я, дед.
И меня легко забыла —
Возраст, говорят,
Белокрылой тонкой взмыла
В стойбище ребят.
Жду, себя припоминаю,
Возраст жжет ее.
Голову над всем ломаю,
Солнышко мое.
Вот, и внучке стал я лишним,
Что же меня ждет!
Перед ней травы я тише,
Не врала бы! Врет!
Холодок по мне пройдется,
Гляну — не глядит.
Жду я, может отзовется.
Мне однажды стыд.
И не глядя, в дверь выходит,
Я гляжу ей вслед.
Господи! Кто верховодит?
Ей тринадцать лет.
Мне последняя надежда,
В ней мой жил покой,
Все, как с дочерью, как прежде,
Боже, успокой.

Он был по фамилии
Легашев или Левашев?
Он очень любил своих земляков,
летчиков и воздушных стрелков.
Это выяснилось под лестницей,
в двухэтажной деревянной избе,
в разговоре об ответственности
и нашей общей судьбе.
Он был по фамилии
Левашев или Легашев?
Он хотел от меня
несколько письменных слов
о настроении летчиков и воздушных стрелков
в нашем полку,
и вообще,
чтобы в воздухе
и в бараках
я был начеку.
Он белую нитку
на палец свой намотал,
я, может его бы вспомнил,
если бы он летал.
Он был по фамилии
Левашев или Легашев?
Он предлагал мне кличку,
Я не принял ее
и ушел.
Я однажды его видел
и больше никогда не встречал,
но дух его
надо мною
еще долго-долго витал.