Простая мысль меня переживет,
Иная жизнь меня переиначит,
Неважно, кто от этого вздохнет,
Неважно, кто от этого заплачет.
Почили оба
Почили оба. Но всегда на смене,
Как сменщики России трудовой —
Во дни свершений — с нами первый гений,
А в лагерную даль
Ведет второй.
Остроконечен свет, как та звезда
Остроконечен свет, как та звезда,
Под коей мы бессмертно проживаем,
Которую питает кровь живая,
Как лампочку над нами — провода.
Любой из нас, как провод, подключен,
Не гаснет в ночь державный пятигранник,
И льется кровь людская нипочем,
Я в небе исчезает раннем-раннем.
Анастасии Цветаевой
Господи! Анастасии
Возврати могучий ум!
Без него и дух России
Закружится наобум.
Ко всему была готова,
Как никто в большой стране,
В тайне Бог дарил ей Слово,
Ночью, с ней наедине.
Господи! Кто выкрал разум,
Крик вложил в ее уста.
Все уйдем мы, но ни сразу
Загребет нас пустота.
Дай опомниться, Марине
Надо что-то передать,
Но не одолеть пустыни,
И пустыни не объять.
Ни тебе помочь, ни себе помочь
Ни тебе помочь, ни себе помочь —
Вот такая, знай, наступает ночь.
И такой придет ей на смену день —
Будешь пнем сидеть, я — глядеть как пень.
Ты свое толочь, я свое толочь.
От меня ты — прочь, от тебя я — прочь.
Ни тебе, ни мне — никому из нас
Не узнать свой день, не узнать свой час.
Не пошла за мной, не кори меня,
Будем ночь искать среди бела дня.
У тебя звезда, у меня звезда,
Да одна теперь на двоих беда.
Все пути ведут в разны стороны,
И не спят в лесу ночью вороны,
Да и крылышки понадорваны.
Проходит время, видит Бог
Проходит время, видит Бог,
Я одинок и наг.
А время — подводить итог,
Пока я на ногах.
Лежат две книги на столе,
Всей жизни скрытый страх.
И понимаю – я в золе,
А книги мои — прах.
Случилось так, и видит Бог,
И вижу это сам –
Я зря переступил порог,
Ведущий к небесам.
А вырваться я не могу,
Я одинок и стар,
И грею в слове немоту –
Безумья страшный дар.
Нехристи России
Нехристи России
Любят заседать.
Списки боевые
Дружно сочинять.
Им давно знакома
Эта карусель.
Люди из обкомов
Обл., гор., сель.
Александру Меню
Никакого затменья.
Дикий безумный взмах,
Смерть Александра Меня
Ждет нас в наших домах.
Или железной дубинки,
Или удар топора,
Там, на лесной тропинке,
Здесь, посреди двора.
Первая ласточка наша,
Мы за тобою — вслед,
Мы рождены для бесстрашья,
Наш этот белый свет.
Сами его сотворили,
Нам погибать за него, —
Многим его раздарили,
Себе — почти ничего.
Даже и малая малость
Перемерзла в крови,
Вымерла всюду жалость,
Нет без нее любви.
Нет Александра Меня.
Православная новь,
В канун Усекновенья
Предтечи льется кровь.
Боже, Отец Единый,
Батюшку Ты упокой,
Шел дорогой недлинной
К храму лесной тропой.
Боже! Страшно живущим
Не за себя, за чад!
Кто же сейчас, в грядущем
Будет за них отвечать?
Кто оградит, поможет
Думать о завтрашнем дне,
Что же нам делать, Боже,
В разъяренной стране!
Ничего не приемлют,
Никого не щадят,
Всех убивают, землю
Видеть свою не хотят.
Нас примирявшего — Меня,
Пастыря и отца,
В жерновах убиения
Мучили без конца.
Так меня хоронить не будут
Так меня хоронить не будут —
Никакой за мною толпы.
Я во всем уступал вам, люди,
Но еще есть и знаки судьбы.
Я себя искал между вами,
Каждый раз угождать — адский труд.
Потому за другими с цветами
Ваши полчища густо пойдут.
А себе я не вижу упрека,
Так всегда провожали меня,
И прощался с людьми одиноко,
Свою голову к ним наклоня.
Знак судьбы был с рожденья помечен,
И не мною, а Богом, пока
Не усвоил, что я уже вечен
Под бетонной плитой потолка.
В меня простой словарь проник
В меня простой словарь проник,
Не ум, душа свое сказала.
Претит эзоповский язык,
Претит язык универсала.
Судить меня — несложный ход,
Дается в руки вся цепочка,
Достаточно открыть блокнот,
Чтобы открылась одиночка.
Не хотел умирать в дерьме
Не хотел умирать в дерьме.
Не хотел умирать в дерьме.
А снаряды рвались во тьме.
Словно мыши скреблись во тьме.
Впереди рвались и за мной,
То мне в спину, то в грудь волной
По-над самою выгребной,
По-над ямою выгребной.
Как настиг меня там налет,
Как заныл надо мной самолет,
Как схватился я за живот,
Как взмолился за свой живот.
Попадись я в той кутерьме,
Попадись я в той кутерьме,
Кто бы стал копаться в дерьме,
Кто бы стал копаться в дерьме.
Как я Бога просил — спаси!
Как я Бога молил: пронеси!
Не дай пасть мне так на Руси,
Если мне пропасть на Руси.
Дух Анастасии
Дух Анастасии. Взгляд пророчицы.
Каждому помочь как Бог велел.
Пред молитвой вновь сосредоточиться,
Добрый ангел откровенен, смел.
Все сказать, не подымая плача,
Трудно доживать ей до ста лет.
И волнения ни от кого не пряча,
Возле глаз воздет блаженный свет.
И рукой по рукаву погладит,
И тепло, и дух в тебя вольет.
Тонкокостная, в легчайшем платье,
Ей легко подняться в небосвод.
Милиционер
Шашлычная старается —
Глядит начальству в рот
Буфетчик улыбается,
Милиционер жует!
Как маятник в согласии,
Туда-сюда кадык.
Труды свои напрасными
Считать он не привык.
Туда-сюда. И — в сторону.
Туда-сюда. Кивок.
Буфетчика он здорово
От срока уберег.
Сочны куски баранины
Точны движенья рук,
Сочны куски избранника,
Захватывает дух.
За столиком пластмассовым
Застопорен кадык
Буфетчик к мыслям классовым
Начальника привык.
В кредитную тетрадку
Заносит новый счет.
Он отдал дань порядку,
Милиционер встает.
И собственную руку
О собственную трет,
И собственную руку
С порога подает.
Она ведь умерла
Она ведь умерла. А вот идет.
И смотрит на мое окно некстати,
И, как держала, держит руки сзади.
И нос — торчком, и склонена вперед.
Я вижу из окна — она, она!
И убегаю! И молчу в прихожей.
Как зыбок разум мой и как ничтожен,
Я хоронил ее — и вижу из окна…
На старости внуки и дети
На старости внуки и дети
Должны возникать на рассвете,
Твой взор напряженный встречать,
Как встанешь, держась за кровать.
Как сам и не думал ты прежде,
Теперь ни о чем о другом
Не можешь помыслить, в одежде,
Разбросанной с ночи кругом.
И тычешься всюду без толку,
В обузу себе и другим,
Слезу разотрешь втихомолку,
Ты ею одной защитим.
И сядешь за стол, чтобы снова
Не слышать, не видеть, не знать,
Как близкими ты разворован,
Хоть все преуспел им отдать.
Ты сам предрекал эту муку —
Спасения в дальних краях.
Молись же и детям и внукам,
Молись на коленях, в слезах.
На полу моя мама лежала
На полу моя мама лежала,
И молитва звучала над ней,
И скрывало ее покрывало
Ночи длинной беззвездной черней.
Я нарушил отцовскую волю —
С мертвой мамы откинул покров
И увидел счастливую долю.
Свет увидел небесных даров.
Надо мною толпа, негодуя,
Мне грозила несчастьем, бедой.
Я забыл свою мать молодую,
Я увидел ее молодой.
Мандельштаму
Живой поэт всегда забава
Потенциальной смуты гражданин,
Не зря у рта сквозит печаль усмешки,
И не причесан, в ветоши штанин.
По зыбким дням своим идет, как в морге,
Всех убиенных: видит наяву,
И видит, как палач в немом восторге
Стихи его глотает, как халву.
Он с книгой, пышно изданной в Нью-Йорке,
Придет к поэту вместе повздыхать,
И просидит с ним до вечерней зорьки,
Смакуя заграничную печать.
Ах, Мандельштам, такое ли вам снилось,
Чтоб неустанно, как безмолвный грач,
Отдавшись страсти собственной на милость,
Читал Вас уважающий палач.
И мертвого ценя вдвойне за слово,
Он здесь вас постарается издать,
Но не дай Бог воскреснуть Вам — живого
Российская не выдержит печать.
Мы будем жить, глотками отпивая,
Твое вино, моя земля сырая,
Пока в безвременьи не выискался вождь,
И дождь доносов не взрастил былую мощь
И пыль земли родной пока еще живая.
Что рассказал бы Осип Мандельштам,
Когда вино бы распечатал сам
И сел бы к нам с воронежской тетрадкой,
Какою осенил бы нас разгадкой,
И что позволил бы сказать устам?
Бог миловал нас. Жить или не жить,
Сырую землю по глоточку пить,
К ней привыкать, по ней ходить учиться,
Покамест волк и сытая волчица
Не взвыли: «Гадов бить!»
И жирный ус в земле не начал шевелиться.
Добавить к поэзии русской что-либо
Почти не возможно,
Будь мрачною глыбой, будь солнечной глыбой,
Усилье — ничтожно.
В тем ты прекрасней, однажды дерзнувший
На строки иные
Безумец и узник, в безвестьи почивший
Под небом России.
Весна безумна, если молод
Весна безумна, если молод,
И беспощадна, если стар, —
Вней ересь жизни, вся крамола,
За ней всегда стоит пожар.
Она во сне змеей гремучей
Свернется рядом — твой палач.
А по утру взорвется тучей —
Грачиный разлетится плач.
Старик проснетсяраньше плача.
Подросток приютит змею,
Своей судьбы ночной не пряча,
С презреньем глядя на семью.
А малышня проснется с шумом,
Заполнит комнату твою
И не позволит жалким думам
Твоим дать место в их раю.
Еще их мартовская школа
Кочует где-то в небесах,
И на губах легка крамола,
И ересь снов светла в глазах.
Я плачу ночью, замирая
Я плачу ночью, замирая, —
Не унеси моих детей!
Меня возьми — мне смерть родней,
Чем жизнь — я рухлядь ломовая.
Не знаю, где бредут они,
Нет весточки оттуда, с моря,
И я молю: от западни
Спаси их, отврати от горя.
Дай им от хлеба Твоего,
Дай над волной набраться духа,
Дай только им, мне — ничего,
К стеклу окна прилип, как муха.
Ты их верни сюда, домой,
Детей и внуков малолетних,
Молю в слезах, покрытых тьмой,
Из сил своих молю последних.
В храме Успения
В храме Успения
Тихое пение,
Вечный покой.
Самозабвением
Дышит мгновение,
Крестной рекой.
К нишам сверкающим,
Оберегающим
Матерь Творца —
Взор проникающий,
Свет воскресающий
В скорби лица.
В кипени золота
Выглядит молодо
Тысячи лет.
Вот Богородица
К Сыну воротится,
Близок рассвет.
Синь предрассветная,
Свечечка бедная,
С ноготь, темна.
Спит Богородица,
Пламя колотится
В ямину сна.