Если кому-нибудь влез козел под мышки
Если кому-нибудь влез козел под мышки зловонный
(И по заслугам!), кого злая подагра свела, —
Этот соперник, твою у тебя отбивающий девку,
Чудным образом слил две воедино беды.
Только свершат они блуд, жестоко наказаны оба:
Вонью он душит ее, сам — от подагры чуть жив.
Геллий слушал не раз, как дядя бранил постоянно
Геллий слушал не раз, как дядя бранил постоянно
Тех, кто играет в любовь или болтает о ней.
Чтобы того ж избежать, он смело супружницу дяди
Взял в обработку, и тот стал Гарпократом самим.
Малый достиг своего: теперь он может и дядю
В дело пустить самого — тот и на это смолчит.
Руф, кого я считал бескорыстным
Руф, кого я считал бескорыстным и преданным другом
(Так ли? Доверье мое дорого мне обошлось!), —
Ловко ко мне ты подполз и нутро мне пламенем выжег.
Как у несчастного смог все ты похитить добро?
Все же похитил, увы, ты, всей моей жизни отрава,
Жестокосердный, увы, ты, нашей дружбы чума!
С Галлом два брата живут
С Галлом два брата живут. Один женат на красотке,
А у другого подрос премиловидный сынок.
Галл со всеми хорош, — он и этих двоих поощряет —
Пусть, мол, с красавцем юнцом тетка красотка поспит.
Галл, однако же, глуп: давно и женатый и дядя,
Учит племянника сам дяде рога наставлять.
***
[Только жалею о том, что чистые чистой девицы
Ты испоганил уста грязной своею слюной.
Но от расплаты тебе не уйти: для всех поколений
Скажет старушка молва, кто ты такой и каков.]
Лесбий красавец, нет слов
Лесбий красавец, нет слов! И Лесбию он привлекает
Больше, чем ты, о Катулл, даже со всею родней.
Пусть он, однако, продаст, красавец, Катулла с роднею,
Если найдет хоть троих поцеловать его в рот.
Геллий, скажи, почему твои губы
Геллий, скажи, почему твои губы, подобные розам,
Кажутся нынче белей зимних чистейших снегов,
Если взглянуть на тебя, когда утром ты из дому выйдешь
Или в восьмом часу после полдневного сна?
Не приложу и ума, что сказать. Но, может быть, правду
Шепчет молва, что < . . . . . . . . . . . . >
Да, конечно! О том вопиют изнуренные чресла
Виктора, и от того след у тебя на губах.
Как же ты мог не найти, Ювенций
Как же ты мог не найти, Ювенций, в целом народе
Мужа достойной красы, с кем бы ты сблизиться мог?
А полюбился тебе приезжий из сонной Пизавры,
Мраморных статуй бледней с раззолоченой главой!
Сердце ты отдал ему, его предпочесть ты дерзаешь
Мне? Берегись же, пойми, что преступленье творишь!
Если желаешь ты быть драгоценнее глаз
Если желаешь ты быть драгоценнее глаз для Катулла,
Квинтий, или того, что драгоценней и глаз,
Но отнимай у него, что глаз ему драгоценней,
Ежели есть что-нибудь, что драгоценнее глаз.
Лесбия часто меня в присутствии мужа порочит
Лесбия часто меня в присутствии мужа порочит,
А для него, дурака, радость немалая в том.
Не понимает осел: молчала бы, если б забыла, —
Значит, в здравом уме. Если ж бранит и клянет, —
Стало быть, помнит, притом — и это гораздо важнее —
Раздражена, — потому так и горит, и кипит.
«Хоммода» стал говорить вместо
«Хоммода» стал говорить вместо общего «коммода» Аррий,
Вместо «инсидиас» — «хинсидиас» говорит.
Воображает, что он образчик тончайшего вкуса,
Если, хотя бы с трудом, «хинсидиас» произнес.
Мать, вероятно, его и вольноотпущенник дядя
Так говорят, а до них — матери мать и отец.
В Сирию послан он был, — и тогда отдохнули все уши,
Стали все те же слова чисто звучать и легко.
Мы перестали дрожать, что привьются такие словечки, —
Но неожиданно весть страшная к нам донеслась:
Только лишь Аррий успел переплыть Ионийское море, —
Как Хионийским уже стали его называть.
Квинтии славят красу
Квинтии славят красу. По мне же она белоснежна,
И высока, и пряма — всем хороша по частям,
Только не в целом. Она не пленит обаяньем Венеры,
В пышных ее телесах соли ни малости нет.
Лесбия — вот красота: она вся в целом прекрасна,
Лесбия всю и у всех переняла красоту.
Что же он, Геллий, творит
Что же он, Геллий, творит? — известно, что мать и сестрица
Зуд облегчают ему ночью, рубахи спустив.
Разве же ты не слыхал, что тот, кто препятствует дяде
Мужем доподлинно быть, занят преступной игрой?
И преступленья не смыть, о Геллий, ни крайней Тефии,
Ни Океану не смыть, легких родителю нимф.
Если бы даже, свершить не успев преступлений тягчайших,
Голову низко нагнув, стал он казнить сам себя.
Худ стал Геллий
Худ стал Геллий. А что? Живет при матери доброй,
Да и здоровой вполне, и с миловидной сестрой,
Сколько в родне у него прелестных девушек разных,
Кстати и дядя добряк — как же ему не худеть?
Пусть он не трогал того, что ему не положено трогать,
Ясно и так, что ему не исхудать мудрено.
Да народится же маг
Да народится же маг от неслыханной связи любовной
Геллия с матерью; пусть персов изучит волшбу!
Матери с сыном родным породить полагается мага,
Ежели только не лжет их нечестивый закон.
Пусть же будут богам его заклинанья угодны
В час, когда жертвенный тук в пламени таять начнет.
Геллий, не потому тебе доверял я всецело
Геллий, не потому тебе доверял я всецело
В этой несчастной моей и безнадежной любви,
Не потому, что тебя я считал человеком надежным
И неспособным ко мне гнусные чувства питать, —
Нет: потому что тебе не матушка и не сестрица
Та, к которой меня злая снедала любовь.
И не настолько с тобой, я думал, мы были друзьями,
Чтобы за это одно мог ты мне яму копать.
Ты по-иному судил. Тебя привлекает любое
Дело, если ты в нем чуешь преступный душок.
Меньше всего я стремлюсь
Меньше всего я стремлюсь
тебе быть по сердцу, Цезарь:
Что мне, белый ли ты,
черный ли ты человек?
«Смирну», поэму свою, наконец мой выпустил Цинна
«Смирну», поэму свою, наконец мой выпустил Цинна,
Девять посевов и жатв он протрудился над ней,
Триста тысяч стихов успел в то же время Гортензий…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Смирну» везде разошлют, до вод глубоких Сатраха
Свиток ее развивать будут седые века.
А в Падуанском краю Анналы Волузия сгинут
И на рубахи пойдут тамошним карпам речным.
Будь же в сердце моем необъемистый подвиг поэта, —
Чернь же радует пусть дутый болтун Антимах.
Нет, я сказать не смогу, что хуже
Нет, я сказать не смогу, что хуже (простите мне, боги!)
Пахнет — Эмилиев рот или Эмилиев зад.
Рот ли грязней у него, или зад у него неопрятней,
Чище все-таки рта и приспособленней зад.
Главное: он без зубов. А зубы Эмилия — с локоть,
Кажет он десны — точь-в-точь старый дорожный сундук,
А между ними провал — как отверстие потной мулицы,
Ставшей пузырь облегчить в жаркий полуденный час.
Многих он женщин имел, из себя он корчит красавца, —
А не послать ли осла в мельне вертеть жернова?
Что же о тех я скажу, кто его обнимать не стыдится?
Больше им было б к лицу гузно лизать палача!
Если к могилам немым долетев
Если к могилам немым долетев, от нашего горя
Может повеять на них миром и радостью, Кальв,
Страстно желаем ли мы возврата любви не забытой
Или же плачем о днях дружбы, когда-то живой, —
Верно Квинтилия так не горюет о ранней кончине,
Сколь веселится, твою верную видя любовь.
Лучше подходит тебе, чем кому-либо
Лучше подходит тебе, чем кому-либо, пакостный Вектий,
То, что народ говорит про болтунов и шутов:
Славно таким языком, лишь только представится случай,
Задницы можешь лизать и сапоги мужичья.
Ежели нас погубить всех сразу желаешь ты, Вектий,
Рот лишь открой — и уже сделал ты дело свое.
Целию мил Авфилен, а Квинтий пленен Авфиленой
Целию мил Авфилен, а Квинтий пленен Авфиленой, —
Сходят с ума от любви, юных веронцев краса,
Этот сестру полюбил, тот брата, — как говорится:
Вот он, сладостный всем, истинно братский союз.
Счастья кому ж пожелать? Мой Целий, тебе, несомненно, —
Редкую дружбу свою ты доказал мне, когда
Неудержимая страсть у меня все нутро прожигала,
Будь же, мой Целий, счастлив, знай лишь победы в любви.
Я у тебя за игрой похитил, мой нежный Ювенций
Ежели есть человек, хранить умеющий тайны
Ежели есть человек, хранить умеющий тайны
Друга, которого он честную душу познал,
Я, мой Корнелий, таков, святому закону причастен, —
Можешь отныне меня ты Гарпократом считать.
Лучше отдай мне, Силон
Лучше отдай мне, Силон, мои десять тысяч сестерций
И сколько хочешь потом будь и заносчив и груб,
Если же любишь деньгу, тогда перестань, умоляю,
Сводником быть и притом груб и заносчив не будь.
Значит, веришь и ты
Значит, веришь и ты, что я мог оскорбленьем унизить
Ту, что мне жизни милей и драгоценнее глаз?
Нет, — а если бы мог, не пылал бы столь гибельной страстью.
Ты же, совсем как Таппон, призракам верить готов.
Тщетно пытается хрен
Тщетно пытается хрен
на Пимплейскую гору взобраться;
Вилами тотчас его музы
оттуда спихнут.
Каждый, кто с крикуном
Каждый, кто с крикуном
красивого мальчика видит,
Скажет: как жаждет юнец,
чтобы купили его!
Если что-либо иметь мы жаждем и вдруг обретаем
Если что-либо иметь мы жаждем и вдруг обретаем
Сверх ожиданья, стократ это отрадней душе.
Так же отрадно и мне, поистине злата дороже,
Что возвращаешься ты, Лесбия, к жадному мне.
К жадному ты возвращаешься вновь, и сверх ожиданья;
Ты ли приходишь, сама! Ярко отмеченный день!
Кто же сейчас счастливей меня из живущих на свете?
Что-либо можно ль назвать жизни желанней моей?
Если народ, о Коминий
Если народ, о Коминий, твою седовласую старость
С пятнами мерзостных дел казнью пресечь порешит, —
Прежде всего твой язык, враждебный достойнейшим людям,
Вырвут и тут же швырнут коршуну в жадную пасть.
Вынут глаза — пожрет их глоткою черною ворон,
Потрох псы поедят, всё, что останется, — волк.
Мы, Авфилена, всегда хороших подруг восхваляем
Мы, Авфилена, всегда хороших подруг восхваляем, —
Уговорившись, они плату законно берут.
Ты же, сперва обещав, ничего не дала мне, ты — недруг!
Взять и оставить ни с чем — это уж злостный обман.
Честная выполнит долг, стыдливая не обещает,
Но, Авфилена, вперед деньги у всех забирать
И оставлять ни при чем подобает развратнице жадной,
Что беззастенчиво всем тело свое продает.
Да, Авфилена, всю жизнь одним быть мужем довольной
Да, Авфилена, всю жизнь одним быть мужем довольной —
Это похвально для жен, даже похвальней всего.
Но отдаваться подряд кому-либо все-таки лучше,
Чем потихоньку себе братьев от дяди рожать.
Нос, ты очень велик
Нос, ты очень велик. Однако спускаться на площадь
Не с кем тебе. Почему? Всем подставляешь ты зад.
Хрен богатеем слывет
Хрен богатеем слывет: у него близ Фирма именье.
Как не прослыть, коли в нем всякого столько добра.
Пашни, луга и поля, и птицы, и рыбы и звери,
Только все не в прок; выше дохода расход.
Пусть же слывет богачом, но лишь бы всего не хватало;
Будем именье хвалить, лишь бы он сам захирел.
В пору, мой Цинна
В пору, мой Цинна, когда Помпей стал консулом, двое
Спали с Мециллой. Теперь консулом стал он опять.
Двое остались при ней, но выросла тысяча рядом
С каждым из них. Семена мечет обильно разврат.