Архив стихотворений Гавриила Каменева

В тишине уединенной
Жизнь несчастную веду,
Позабыт я всей вселенной,
Счастье в смерти лишь найду.

Ты, подруга летней нощи,
Бледносветлая луна,
Лес, луга, и темной рощи
Мрак безмолвный — тишина!

Не услышите вы вечно
Вздохов горестных моих,
Хоть страдаю я сердечно
В лютой грусти, в муках злых.

Ручеек, что по лужочку
Быстро льется и журчит,
И под холмиком к кусточку
Воду чистую струит!

О тоске души унылой
Не скажу тебе, смолчу,
И тебя, ручей мой милый,
Я слезой не возмущу.

Не скажу я ветерочкам:
Мчитесь вы по всем местам,
По дубравам, по лесочкам,
По долинам, по лугам.

Не скажу я вам: сыщите
Ту, которую люблю,
И тихонько ей шепните,
Что я в жизни ад терплю;

Что с унылою душою
В жалкой участи грущу
И сердечного покою
Тщетно я везде ищу;

Что, красот ее любезных
Образ в памяти храня
И в страданьях бесполезных,
Рвусь и мучусь, жизнь кляня.

Нет, в моей ужасной доле
Не могу ее винить;
Нет, не в нашей это воле —
Ненавидеть и любить.

Не богат я и не знатен,
Не забавен, не остер,
Мрачный вид мой неприятен,
Речь уныла, томен взор.

Что роптать мне на судьбину?
Не могу я счастлив быть.
Но умею лишь Кларину
Страстно, искренно любить.

Я в лесочке
На лужочке
У ручья вечор сидел.
В грусти, в скуке,
В лютой муке
Жалку песенку запел.

Где девались,
Миновались
Те любви златые дни,
Как мы, Хлоя,
Здесь лишь двое
Веселилися одни?..

В страсти тлели,
Жить хотели
В вечной верности всегда,
И устами
И сердцами
Подтверждали те слова.

Вы, кусточки,
Вы, цветочки,
Нашей зрители любви,
Вы внимали,
Примечали
Клятвы Хлои и мои.

Но недавно
Видел явно,
Что другой мне предпочтен;
Я ж несчастным,
Ввек быть страстным
От неверной осужден.

Здесь в лесочке,
На лужочке
Буду Хлою вспоминать,
Буду в скуке,
В лютой муке
Горьки слезы проливать.

При утренней прохладе
Уж веют ветерки,
И пастушков к отраде
Струятся ручейки.

Долины зеленеют
Пушистой муравой,
Стада овец пестреют
У речки под горой.

Из рощи в слух несется
Свист громкий соловья,
Звучит и раздается,
Восторгом дух поя.

Играют, веселятся,
Все нежатся в любви,
В объятия стремятся
К пастушкам пастухи.

Приход весны румяной
Всё движет, всё живит,
Моей души печальной
Отрада лишь бежит…

О, Хлоя! ты причиной,
Что я тоску терплю,
Брожу с душой унылой,
Поля слезой кроплю.

Природа потеряла
Всю прелесть для меня,
И жизнь несносна стала
Лишенному тебя.

Прохладны ветерочки
Палят лишь пуще кровь,
Лазоревы цветочки
Не расцветают вновь.

Уныло речка плещет
В тенистых берегах;
Луч солнца тускло блещет,
Резвясь в ее струях.

Поет весну и радость
Счастливый соловей,
А я — печальну младость,
Тоску души моей!

К друзьям

Едва, спеша вослед звездам,
Царь дня румяные смирил востока волны
И сыпал миллионы
Алмазов по снегам, —

Как на луг_е_ сребро-сапфирном,
В ковчеге благости держа дары судьбин,
Вторый столетья сын
С челом скатился мирным,

Предстал — надежд, желаний сонм
Во сретенье ему, как легкий пар, толпится,
И всякой суетится
О счастии своем.

Одни хотят чинов для чванства,
Другие ордена, тит_у_лов и честей
Для роскошных затей;
Любовницы, богатства.

А я без прихотей искусств
К любимцу времени иду с лицом смиренным,
Со взором, орошенным
Слезой душевных чувств;

Прошу — да круг друзей мне милый
Из чаши радостей нектар блаженства пьет,
Надежды кроткой свет
Прочь гонит мрак унылый;

Да жизни их прозрачный ток
Не остановит смерть дыханьем ледовитым,
Над гробом, вновь зарытым,
Не шепчет ветерок…

Не дай им за сребро полуду,
Прямого счастия, спокойства не лиши,
В спокойстве их души
И я спокоен буду.

Бури свирепством роза погибла!
Нежно, душисто на стебле цвела.
Алые листья лишь распустила,
Буря свирепством сгубила ее.

Грозд винограда! Милый, багряный!
Сорван ты жадной и хищной рукой!
Рано ты сорван с гибкого древа!
Сок твой любезный во прахе погиб!

Роза! почто ты рано завяла?
Грозд виноградный! почто не дозрел?
Девы, рыдайте! слезно, печально,
Юноши, плачьте, тоскуйте о том.

О, Эдальвина! в тихом ты гробе,
Тихо, покойно, безмолвно лежишь,
Ветр на могиле воет уныло,
Скоро снег зимний засыплет ее.

Горькой ты смерти юна невеста!
Брачные песни замолкли навек!
Страшен жених твой, страшен и бледен,
Хладно и пусто на брачном одре.

Нежной красою всех была лучше,
Юная дева, ты в жизни своей.
Грудь твоя ныне низко опала,
Очи померкли и мертвы уста.

О Эдальвина! .. здесь на могиле,
Густо обросшей травою, сижу.
Ветер холодный мрачный нощи
Роется бурно в моих волосах.

О Эдальвина!.. в горести лютой
Всю здесь проплачу унылую жизнь.
Бледен, как солнце в осень печальну,
Тих и безмолвен, как темный твой гроб.

Вечер любезный! вечер багряный
В влажном наряде сизой росы!
Друг твой несчастный сердцем тоскует,
В тихой долине слезы лишь льет.

В тихой долине пусто, безмолвно!
Друг твой при речке там быстрой сидит.
Мысли он только к ней устремляет,
К деве любезной здешней страны.

Дева прелестна! где ты, где ныне?
Где воздух тонкой питает тебя?
Где ты, где зыбдешь грудь лебедину?
Где изливаешь пламень очей?

Грудь твоя лучше розы цветущей,
К солнцу раскрывшей свежи листы!
Алые губы прелестны и милы!
Руки белее в поле лилей!

Где Эдальвина? где ты, где ныне?
Кто твоих видит прелесть ланит?
Кроткой румянец! нежным оттенком
Мило играешь в них для кого?

О, Эдальвина! в горькой печали
Жизнь я несчастну здесь проведу!
Будьте во мраке вечно сокрыты,
Слезные вздохи песни нощной.

Вчера с друзьями я ходил
В тени сосновой темной рощи,
Прохладной ожидая нощи,
Там с ними время проводил.
Природа сумраком оделась, —
Угрюмо на закате рделась
Тускло-червленая заря.

Туман спустился на луга,
Зефир заснул, древа молчали,
Нахмурясь, небо покрывали
Черногустые облака.
Луна из-за горы лесистой
Явила нам сквозь воздух мглистый
Бледно-багровое чело.

Явила — и печальный свет
По роще тихой разливался,
В тоску и мрачность облекался,
Казалось, каждый там предмет.
Уныние в признаках черных
На нас, безмолвных, утомленных,
Простерло свой свинцовый жезл.

Отрада удалилась прочь,
Мое тут сердце приуныло,
Забивши тише, говорило:
«В твоей душе темно, как ночь!
Надежды тусклый луч затмился,
Оставлен всем — всего лишился,
И цель твоя — одна лишь смерть».

В глазах, где жизни огнь погас,
Слезу мне горесть навернула;
При сумраке она блеснула
Печально в сей прискорбный час.
«Друзья! — сказал я.—Я несчастен,
Мой жребий беден и ужасен,
Страданье — жизнь, темница — свет.

На всё гляжу сквозь черный флер,
Нигде, ни в чем красот не вижу,
В веселых кликах стоны слышу,
При солнце мрачность кроет взор.
Вино мне в яд преобратилось, —
Восторгов сердце тех лишилось,
Что чувства нежат и томят.

Я вздохом начинаю день,
Смущенны взоры вкруг вращаю,
Ищу отрад — тоску встречаю,
Печаль следит за мной, как тень.
Исчезла радость, наслажденье,
Прошли забавы, и мученье
Рукой железной сердце жмет.

Влачится в скуке жизнь моя,
Лишась подруги кроткой, милой,
В сей жизни горестной, унылой
Томятся сердце и душа.
Но скоро я глаза закрою
И смерти хладною косою
В могилу темную сойду.

Тогда как солнце, скрывшись в Понт,
Оставит в тучах свод лазурный,
Померкнет свет сребристый, лунный,
Туман задернет горизонт,
Как ночь разверзет мрачны недры
И заревут, завоют ветры, —
Друзья! придите вы сюда.

Придите! Древних сосн в тенях
Надгробный камень там белеет,
Под ним — ваш друг несчастный тлеет,
Слезой его почтите прах,
Почувствуйте в душе унылой,
Как над безмолвною могилой
Во мраке ночи воет ветр».

Полно, полно, мила птичка,
В розовом кусточке петь!
Полно, утрення певичка,
Тебе время уж лететь.
Время быстро, скоротечно
Разрушает всё, губит.
Ты не будешь жить здесь вечно;
Но в сон смертный погрузит
Скоро, может быть, несчастну
Птичку-крошечку мою.
Не увижу я прекрасну,
Ту, котору здесь пою!
О малиновка! скорее
Полети ты от меня,
Ты шепчи, резвись живее
Со зефиром — не стеня.
Под златыми небесами
И в сапфирных облаках
Солнца ты играй с лучами,
В речки бисерных струях
Ты тихохонько купайся,
Розе страстной пой любовь,
На листах ее валяйся,
Тьму утех себе готовь!
Здесь лишь скука воцарилась,
Вздохи, грусть, везде печаль.
Вот уж ты, вспорхнув, пустилась!..
Нет… останься — ах! мне жаль
С милой птичкою расстаться
И ее ввек не видать,
Ею боле не пленяться,
Трелей нежных не слыхать.
Нет, малиновка любезна!
Жить останься ты со мной.
О Темирушка прелестна!
В птичке вижу образ твой.
Твой был голос столь же строен,
Взор приятен, нежен, тих,
Столь же вид твой был спокоен,
Тот же огнь в очах твоих.
Добродетель ты любила,
Всем любила помогать,
Ты несчастных веселила,
Не давая им страдать.
Всяк тебя здесь непрестанно
Громким гласом прославлял,
Всяк хвалил, но беспристрастно,
Всяк любил и обожал.
Солнце лишь едва скрывалось
За пунцовы облака,
В сизом своде разливалось
Тихо пламя, как река, —
Я с тобой гулял, Темира,
Вдоль зеркального ручья,
Там меня пленяла лира
Сладкогласная твоя.
Тамо резвый увивался
В твоих локонах зефир!
Порхал — веял, удалялся
Вдруг на крылышках в эфир.
Ездил в лодке ли с тобою
По сверкающим струям —
Радость, игры, смех толпою
Тотчас прилетали к нам.
Нет, малиновка любезна!
Жить останься ты со мной.
О Темирушка прелестна!
В птичке вижу образ твой.

Доколе тусклыми лучами
Нас будешь ты венчать, мечта?
Доколе мы, гордясь венцами,
Не узрим — что есть суета?
Что всё влекут часы крылаты
На мощных — к вечности — хребтах;
Что горды, сильные Атланты
Вмиг с треском раздробятся в прах.

Где дерзкие теперь Япеты,
Олимпа буйные враги?
Гром грянул — все без душ простерты!
Лишь не успеем мы ноги
Взнести на твердые ступени —
Скользим — повержены судьбой!
Мы жадно ищем вверх степени,
Взойдем — но ах! конец какой?

«Какой? — Вельможа так вещает. —
Я буду знаменит, велик!
Таких вселенна примечает, —
Веселья, хоры, радость, крик
Со мною будут непрестанно;
Чтить станет, обожать народ;
Мое из злата изваянно
Лицо пребудет в род и род!»

Изрек… и смерть тут улыбнулась,
Облокотившись на косу;
Коса на выю вдруг пригнулась —
Погиб надменный в том часу.
Исчезла с ним его и слава —
Осталась глыба лишь земли.
Мечта! мечта! сердец отрава!
Исполнена одной ты тли!

Очаровать воображенье,
Вскормить надежду, возгордить,
Представить грезы, самомненье,
Рассыпав маки — сны родить…
Вот милые твои законы!
По коим слабый человек,
Без умной шедши обороны,
Блуждает, колесит весь век.

Давно ль на лоне я спокойства
Утехи кроткие вкушал?
И слезы бисерны довольства
Я с другом нежным проливал?
Настроив голос, сладку лиру,
Бренчал я на златых струнах.
Доволен, весел, пел я миру
Весну моих дней во псалмах.
Завыли бурны аквилоны —
И вздрогнул бренный мой состав.
В груди сперлися тяжки стоны;
Зла фурия, на сердце пав,
Терзала, жалила, язвила;
Пропало здравие! — болезнь
Свой бледный, страшный лик явила.
Осталась бытия — лишь тень!

Как ветр ревет в полях пространных
Между сребристым ковылем;
Как вихрь в реках златопесчаных
Крутит, мешая воду с дном;
Как буйны, мощны ураганы
Всё ломят, низвергают, прут —
Так нас болезни, страхи, раны
Колеблют, рушат и мятут.

Под розово-сафирным небом,
При блеске огненных лучей,
Возжженных светозарным Фебом,
Гулял я с милою моей.
Вдали от нас ключи шумели,
Бия каскадами с холмов;
С журчащей песнью вверх летели
Со злачных жавронки лугов.

Обняв грудь розово-лилейну,
Садился с нею на траву;
От восхищенья изумленну
На груди преклонял главу.
Тут с жарким поцелуем Маша,
Взяв арфу томную свою,
Играла песнь: «О милый Саша!»
Бывало, с ней и я пою!

По струнам персты пробегали,
Ах, долго ль, долго ль для тебя?
Часы, минуты пролетали
В восторге долго ль, вне себя?
На струны канула слезинка
И издала унылый звон.
Сверкнула майская росинка!
Исчезло всё — как сон!

Почто, Атропа, перервала
Ты жизни тихой нить ея?
Почто ты, не созрев, увяла,
О роза милая моя?
Услышав жалобы с презреньем
Пан в роще стон и голос мой,
Схвативши арфу, с сожаленьем
Попрал мохнатою ногой.

Так, стало, всё мечта на свете?
Мечта в уме, в очах, в любви?
При всяком — счастье — лишь обете
Несыто плавает в крови!
Сулит нам <…> златотканы,
Богаты теремы, чины
Велики, знамениты, славны —
Потом карает без вины.

Сулит нам долгу жизнь, веселья,
Но вдруг накинет черный флер.
Рассыпятся состава звенья —
Останется единый сор!
Трещат и мира исполины
Судьбы под сильною пятой;
Падут — се горсть презренной глины
Из тел, напыщенных собой.

Едина правда, добродетель
Не будет ввек не суета!
Прямой кто всем друг, благодетель
Того есть цель — уж не мечта,
Того дела живут в преданьях,
По смерти самой — не умрут.
Дни, текшие в благих деяньях,
Ему бессмертье принесут.

За горы солнце закатилось,
Долины облеклися в мрак,
Едва лишь только небо рдилось,
Пурпуровый являя зрак.
Там влажные пары струились
По разноцветным гор верхам;
Туманы белы там сребрились,
Клубясь по бархатным лугам.
Глубока тишина настала
В кудрявых рощах и в полях;
Забава шумна умолкала
Увеселять игрой в селах.
Луна янтарный луч пустила
Из синих яхонтных небес
И слабым светом осветила
Там хижинку среди древес,
На Праге коея сидели
Сын в тишине с отцом своим,
На звезды, на луну смотрели
И мирно занимались сим.
Вдруг старец горькими слезами
Молчанье мертвое прервал,
С прискорбием сплеснув руками,
«Великий боже!..» — он вскричал,
«О чем ты плачешь, мой родитель?» —
Спросил тут юноша, стеня.
«Я зрю — небесная обитель
В объятия зовет меня.
Ах, сын мой нежный, сын любезный!
Уж скоро кончится мой век.
Так! скоро ты, несчастный, бедный,
Лишишься и отца…» — он рек.
И слезы частые ручьями
Из томных потекли очей.
«Я беден был всегда, и нами
Гнушалось счастье в жизни сей.
С каким мученьем умираю,
Тебе что, мой любезный сын,
Наследства мало оставляю!
Но сим богат хоть будь один:
Люби сердечно добродетель
И ближнего, как сам себя;
Будь и врагам ты благодетель —
То бог помилует тебя,
Бог сделает счастливым верно».
Лишь только он ему сказал,
В последний раз обнявши нежно.
Как вдруг весь побледнел — упал.
Сын добрый всё исполнил точно,
Отец что добрый говорил:
Провел жизнь тихо, беспорочно,
До самой смерти счастлив был.

Приди, о нежная Пленира!
В унылу хижину мою,
Тебе печальная Темира
Откроет тамо грусть свою.
Тебе одной она покажет
Стоящу урну на лужку
И с томной горестию скажет:
«Вот долг последний мой дружку!
Ах! друг мой нежный, друг любезный!
Почто оставил ты меня?
Почто оставил лить ток слезный?
Умру я, по тебе стеня!»
Приди, о нежная Пленира!
В унылу хижину мою,
Твоя небесна, сладка лира
Разгонит грусть, печаль сию.
Воспой судьбу мою несчастну
И пламенну любовь воспой,
Которая меня, подвластну…
Нет, милая! ах нет, постой!
Ты только скорбь мою умножишь
И более взволнуешь кровь.
Утешить же меня — не можешь:
Неизлечима ты, любовь!
Приди, о милая Пленира!
В унылу хижину мою.
О ангел сладостного мира!
Я дружбу нежную твою
Вовек, вовек не позабуду.
Ко мне переселися ты, —
С тобою я счастлива буду,
Презрев мирские суеты.

К П.С.Л.Р.

Декабрьский ветр завыл с востока;
Завыл — и меж громад снегов
То холм вознес, то взрыл он ров.
Покрыла землю тьма глубока —
На бурных ледяных крылах
Бореи грозные спустились:
Ревущи вихри закрутились,
Нося опасности в ребрах.
За ними облака туманны
Катились черною грядой,
Но, вдруг став вихрями попранны,
Рассыпались, как брызг седой.

Рассыпались — и треск ужасный
Слетел в земную глубину.
Спокойно, мирно вдавшись сну,
Лежал я распростерт… «Несчастный!» —
Внезапу глас мне вопиет.
Вздрогнув, окрест себя взираю,
Страшуся, леденею, таю
И зрю дрожащий некий свет
Средь черна облака сгустевша.
На нем стоящая жена
Была крылата, посиневша,
Мрачна, угрюма и бледна.

Венец, усыпанный костями,
Лежал на всклоченных власах;
Коса и скиптр в ее руках;
Сверкали очи под бровями,
Как в рощах ярый солнца луч;
Уста багровые дрожали —
Как лист осинный, лепетали.
Под нею трон из серых туч,
Как смрадный гроб — в ногах пучина,
Несытую разинув пасть,
Пожрать была готова сына,
Готов я был в нее упасть.

Она подобна исполину,
Железным скипетром своим
Коснулась мне — потом же им
Махнула по пространству дымну.
Раздался всюду бурный гром!
Кровавою косой играя,
Как будто бы кого сражая,
Рекла мне огненным столбом:
«Ты спишь, несчастный, безмятежно?
Проснись!.. Склони в М * свой слух:
В последний раз там имя нежно
Произнесли… и глас потух.

Там скорбь и горьки завыванья,
Там плач о матери велик,
Там стоны, слезы, вой и крик —
Четырех дочерей рыданья.
Без чувств там целая семья!
Супруг-отец с шестью детями
Лежат, залившися слезами,
На теле мертвом все ея,
Лежат — как будто жизнь вдыхая…
Проснися, удаленный сын!
Взгляни на родину, вздыхая,
Восплачь в чужой земле один».

«Уж нет! нет матери любезной!
Уж нет?..» — содрогнувшись, я рек.
Ведомый к казни человек
Не так смущен, печален, бледный,
Как я стал, внявши сей удар.
Жена махнула тут крылами;
Под раскаленными стопами
Вскипел туманно-мглистый пар.
Исчезла — искры вслед струею
За ней волнистой потекли.
Мрак скорби обуял душою,
На сердце лег мне образ тли.

В печали арфу взял великой
И черным крепом всю обвил,
Златые струны флером скрыл;
Настроил, дал ей голос дикой,
С _бемолью_ съединил диез.
В нощи, при черно-сизом своде,
Во тьме, при дремлющей природе,
Сквозь чистый ток алмазных слез,
Дрожащий глас мой пролиялся
На снежном воздухе густом,
Летел и эхом повторялся
Из леса в лес, с холма на холм.

«Нет нежной матери, нет друга! —
Воспел, касаясь я главой
Лица бугров, земли седой. —
Сокрылася с земного круга
И, свергнув бренный свой покров,
Прешла во свет непреходящий,
Где солнца луч незаходящий, —
Прешла приять дух ангельск, нов.
Утешься, нежное семейство,
И слезну грусть свою забудь;
Печально пусть природы действо
Замолкнет — разумом принудь!

Ее одежда днесь — порфира
Из неба радужных лучей,
Блестит сиянье из очей,
Стоит перед владыкой мира,
От коего всем жизнь течет.
Преклоншаясь с благоговеньем,
От горних мест зрит с сожаленьем
На точку малую — в наш свет, —
Зрит и главою помавает,
Как мы боготворим мечту,
Как всякой колесит, блуждает,
Едину ловит суету.

«Утешьтесь! Я теперь счастлива, —
Речет она, как струнный глас, —
Мне жаль, что в скорби вижу вас,
Что ваша жизнь слепа, кичлива,
Что узы бренны тяготят».
О Юнг! философ, утешитель!
Подай мне силы, будь учитель!
Да песни грустных усладят,
Взбренчат на сердце звуки лирны,
Вздрогнет душевная струна, —
И мысли пролиются мирны,
Как льет сребристый луч луна.

Блажен, — воспел я с томным звоном, —
Хранящий совесть, правду, честь!
Ему вьет лавры уж не лесть,
Но истина любезным тоном
Живописует жизнь, дела;
Гласит нелживыми устами,
Чертит перловыми перстами;
Как снег — хвала чиста, бела;
Как мрамор — бурей не страшится;
Как солнце — блещуща, ясна;
Из рода в дальний род катится,
Растет — не умрет ввек она.

Блажен отец, семейством чтимый,
Сынами, дщерями любим!
Любимы же взаимно им
В сердцах незыблемый, немнимый
Соорудят ему алтарь.
Хвала прейдет от чад ко внукам,
И по родительским наукам
В праправнуках всё он — как царь.
Блаженна матерь, к детям нежна!
Она в душах детей живет:
Мелькнет косою смерть… и тленна
Скончается, — но в них не мрет.

Блажен взлетевший в светлу вечность
От мрачной юдоли сея,
От горестей, сует ея,
Познавши жизни скоротечность,
Отшел в селение святых.
Блажен почиет прах любезный,
От града, веси удаленный,
Где веет ветерок лишь тих,
Где дышат розмарины, розы,
Где блещет небо жемчугом;
Нахальны всех стихий угрозы
Молчат — немеет тамо гром.

Там на открытом злачном поле,
Где светлый яхонт — небосклон,
Стоит над грудою колонн,
Главу подъяв свою по воле, —
Как современник мира, кедр, —
С * Л * обитель.
Лежит во храме сорудитель,
А дети окрест его недр.
Покоятся их прахи милы
Среди всегдашней тишины…
Но что за глас летит унылый?
Я зрю маститы седины.

Ах! путник, старец то, забредший
Случайно на печальный луг;
Забрел — увидел храм он вдруг.
Идет — могилы след новейший
Является его очам.
Поникнув белою главою,
Ступал скользящею ногою
По развалившимся гробам.
Он сел на дикие ступени
И, храма прислонясь к столпу,
Узрел мелькнувши мимо тени,
Потом младых детей толпу.

Смущен, растроган их рыданьем,
Из сердца тяжкой вздох пустил.
«Почий здесь, прах! — он возопил. —
Твой фимиам — есть крик с стенаньем;
Дар — бисерна родных слеза;
Куренье — вздох стесненный, сильный;
Лобзанье — поцелуй умильный;
А жертва — летняя роса,
Когда при западе, восходе
Унижет камень хрусталем.
Здесь прах — едина дань природе,
Душа — на небе пред царем.

Покойся, милый прах, покойся
До светлой радостной зари!
Тогда дверь тяжку отвори
И шествуй к небесам… не бойся!
На лоне воцарись утех
В злато-серебряной порфире;
Бряцай на сладкогласной лире
Творцу — гимн славный — тварей всех!
Приникни с облаков рубинных
На опечаленных детей
И в утешениях обильных
В сердца их б_а_льзам свой излей!

Излей… и души их взыграют,
Как светло солнце в красный день.
Как между кущ сребрится тень,
Когда зефиры вкруг порхают.
Излей… утихнет боль сердец,
Глубоки исцелятся раны,
Твоим отшествием им данны, —
Настанет скорби их конец.
Излей… и гидра многоглава
Отчаянья, вскрутив хребтом,
Умрет, и пасть ее кровава
Обременится тяжким сном»».

Так пел на снежной я пустыне,
Ревела вихрем где метель.
То с свистом съединялась трель,
Клокоча, дребезжа в долине;
То пущенна перстами дробь
Катилась резко, дико, страшно,
Унывно, томно и ужасно;
То звон, ударившись в сугроб,
Взвывал и с эхом удалялся
К пустынным холмам, в рыхлый снег.
Стократно там он отзывался,
К эфиру направляя бег.
Скорбь томна в грудь мою вселилась,
Оледенел, смутился ум,
Престал бренчать во струнах шум.
Вдруг песнь печальна прекратилась
И арфа выпала из рук.
Настала тишина глубока:
Журчанье слезного потока
Унылый делало лишь звук.
С очами, грудью омоченной
Главу на перси преклонил;
В печальну думу погруженный,
Воспел — замолк — упал без сил!..

«Графы и князья имперские,
Изготовьтесь к трудным подвигам,
Собирайте храбрых рыцарей
В Палестину на войну идти!
Воспылайте в сердце ревностью
Мстить неверным за религию
И блестящими победами
Вы разрушьте власть калифскую!»
Так в пространной всей Германии
От Дуная к Бельту бурному
Увещанья папы римского
Звучным гласом раздавалися.

Ревность к вере, слава, мужество
Воспылали в сердце Глейхена:
Он в числе князей и рыцарей
В Палестину собирается.
Оставляет в лютой горести
Он свою супругу милую,
На брегу ручья струистого
С ней прощается в последние,
Вырываясь из объятия,
С новым жаром возвращается.
Души нежные и страстные
В поцелуях жарких, пламенных
Съединяются на их устах.
Льются слезы из очей ее,
Слезы горькие, сердечные,
И растрепанные волосы,
Рассыпаясь, развеваются
По стальным доспехам рыцаря.
Подражание немецкому.
Как орел в день красный, солнечный
Быстро вверх летит по воздуху,
Так на добром на коне своем
Граф поспешно удаляется.
Он в воинский стан приехавши,
Видит войски, видит рыцарей,
В Палестину поспешающих.
Пламенеют все желанием
Оказать в сраженьях мужество
И в геройских храбрых подвигах
Лить рекой кровь сарацинскую.

Ужас рыцарям предшествует,
И победа с звучной славою
Им плетет венки лавровые.
Перед всеми отличается
Граф с его оруженосцами,
Поощряем к вере ревностью,
Без боязни и без трепета
Предает себя опасностям,
Он в священном исступлении
Проливает кровь неверную,
Покрывает землю трупами,
Иордан в волнах тела несет.

Но, с чрезмерною отважностью
Предаваясь он опасностям,
Начал жаркое сражение
С небольшим отрядом воинов.
На венгерском он коне своем
Повсеместно им предшествовал,
Презирая сопротивников,
Поражал их острием меча.
Как из лука вдруг звенящего
Засвистев стрела по воздуху,
Пробивает сталь брони его
И пронзает ребра рыцаря.
В зверском бешенстве бросаются
Злые варвары на Глейхена,
Дикий вопль их лютой ярости
Раздается по окрестностям.
Раздраженный их неистовством,
Он за острый меч хватается,
Взором гордым и презрительным
На свирепых смотрит варваров.
Но из раны кровь текущая
Ослабляет силы рыцаря.
Тщетно воины старалися
Победить толпу противников:
Сарацины удаляются
И влекут с собою Глейхена,
Оковав цепями тяжкими.

Восхищенный сей победою,
Хочет видеть калиф пленника.
Весь в крови, в пыли сражения,
Граф представлен во дворец его.
С гордым видом и насмешливым
Говорил ему владелец сей:
«Глейхен, ты тепере пленником,
Где твои герои, рыцари?
Пусть придут освободить тебя
Из числа моих невольников.
Между тем в доспехах рыцарских,
Излечивши рану тяжкую,
Поливай цветы в саду моем
Ты рукой твоей геройскою».
Излечивши рану Глейхена,
В сад серальский повели его
Поливать цветы душистые.
Водометы там из мрамора
И бассейны из аспида.
Пышность всюду представлялася
В украшениях искусственных,
А природы вид застенчивый
Трепетал под игом роскоши.

Глейхен, мужеством и храбростью
Столь ужасный неприятелям,
Вскоре сделался из рыцаря
Попечительным садовником.
С неусыпным трудолюбием
Занимается работою.
Вид природы обновляется
Благодетельной рукой его.
Дал он волю всем растениям,
И течению источников
Отверзает путь свободнейший.
Воды чистые, прозрачные
Там с журчаньем изливаются,
Протекают меж кусточками
По песку, по мелким камешкам.
Орошается струями их
На лугу трава цветистая.
Сад трудами графа Глейхена
Станов_и_тся лучше прежнего.

Лишь заря в одежде розовой
На востоке появляется,
Сквозь покров тумана сизого
Сыплет золото с рубинами
И веселою улыбкою
Предвещает утро красное,
Он поспешно одевается,
Кормит птиц, в саду летающих,
В пруд бросает зерна хлебные.
Там играет рыба резвая
В глубине воды кристальныя
И, кидаясь вверх, круги струит
На его стеклянной плоскости.
Прежде рыцари и воины
Окружали графа Глейхена,
А теперь фазаны, голуби
И павлины златоперые
Ходят вкруг его, пшено клюют.

Но при всех природы прелестях
Часто скука, грусть, уныние
Отягчают душу рыцаря.
Часто, скрывшись в тень прохладную
Мелколиственной акации,
Он слезами обливается
О своей жестокой участи.
У журчащего источника
Вспоминает дни спокойные,
Как с любезною супругою
Провожал он жизнь счастливую
В тишине и в удовольствии.

Но под тень древес развесистых
И ручья на берег чистого
Повсеместно графу следует
Томный взор калифской дочери.
В сердце нежном возгорается
Пламень страстный любви к нему.
Часто в сладостном унынии,
Пригорюнившись, сидит она
И его супруги счастию,
Воздыхаючи, завидует.

Ах, нельзя словами слабыми
Описать во всей подробности
Красоту калифской дочери,
И нельзя изобразить лицо
Миловидное, приятное,
Рост, осанку, стройный стан ее,
Взоры томные, любезные,
Где, как в самом чистом зеркале,
Непорочность с добродетелью
В скромном виде представлялася.
Чтоб короче всё сказать об ней:
Таковых собранья прелестей
Не бывало и не видано
При дворах султанов Азии.

Из высоких окон терема
Часто взоры сей красавицы
Обращались на садовника.
Робость, стыд, желанья страстные
Колебали сердце нежное.
Долго им сопротивляяся,
Напоследок в сад идет она.
По ступеням круглой лестницы
Тихим шагом вниз спускается,
Но от страха и стыдливости
Кровь в Селине взволновалася,
Ослабев, она вдруг падает
На цветочки благовонные,
Хлад по нервам разливается,
И любезное лицо ее
Покрывает бледность смертная.

Занимался граф работою,
Из протока воду черпая,
Поливал тогда цветы в саду;
И меж розами, лилеями
Видит он девицу милую.
Как в струях прозрачных озера
Вид луны изображается,
Так Селину посреди цветов
Глейхен видит в нежных прелестях.
Ветерок прохладный западный
Вьется в темных волосах ее,
С тихим трепетом глядит она
На любезного садовника.

Если б Глейхен музильмано<м> был,
Удалился б от прекрасный,
Но не знает страха, робости
Сердце смелое, геройское.
С видом скромным и почтительным
Он к Селине приближается.
Боязливая красавица
Хочет прочь бежать от рыцаря,
Но смущение с стыдливостью
Ей в намереньи препятствуют.
Ослабев, вторично падает
На цветы, росой блестящие.
Вздохом жарким взволновалася
Грудь калифской милой дочери.
Разливалась бледность с томностью
По прелестному лицу ее.

Граф страшится, чтоб от слабости
С нею обморок не сделался,
Освежить ее старается
Из ручья водой холодною.
Чуть Селина робким голосом
Начинает говорить ему,
Но умолкла и в смущении
Проливает слезы горькие.
С нежной ласкою, с приятностью
Утешает он любезную.
С видом скромным, воздыхаючи,
Руку графу подает она.
Милый взор, осанка, прелести
Потрясают сердце рыцаря,
Но он страсти сей противится:
Вспомнил вдруг супругу нежную,
И обет взаимной верности,
И священный долг супружества
Оживляются в душе его.

Он, Селину взявши за руку,
Тихо по саду ведет ее
И в молчаньи приближается
Ко дверям серальской лестницы,
Но она, поспешно вырвавшись,
Удалилася от рыцаря
И в своей печальной комнате,
Запершись, всю ночь проплакала.

Нужно ль будет мне рассказывать
Вам, читательницы милые,
Что Селина каждый, каждый день
Посещала цветники в саду,
Что бежал сон от очей ее,
Целым веком ночь казалася,
Что, едва заря румяная
Покрывала небо пурпуром,
Одеваясь, поспешала в сад
Зреть предмет любви и нежности.

Граф хоть в рабстве был и счастливым,
Но любовью не уменьшилась
В нем приверженность к религии.
Он намеренье взял твердое
Сарацинку столь прелестную
Научить священной истине.
Страсть намеренью способствует,
И Селину обращает он
В христианскую религию.

Глейхен всячески старается
И выдумывает способы,
Чтоб красавицу любезную
Взять с собой в свое отечество,
Чтоб избавить и спасти ее
От свирепого родителя.
Вихри, волны, гром и молнии
Презирает сердце страстное,
И Селина соглашается
Скрытно ехать с ним в Германию.

Но, при всей к супруге верности,
Мог ли граф, любя столь пламенно,
Увезти ее девицею?
Пусть притворные смиренники,
Здесь читая, улыбаются, —
Нужда пишет часто свой закон.
Граф из слабостей естественных
Избрал самую малейшую.
Он клянется в вечной верности,
Он клянется быть супругом ей.

Ночь побегу их способствует,
Судно быстро по волнам плывет,
Время скоро мчится, в радости
Целый год минутой кажется.
Граф с любезною подругою
Счастьем новым наслаждается;
В новых клятвах вечной верности
Дни проходят у любовников,
И по долгом путешествии
Глейхен прибыл с ней в отечество.

Вечер в ризах черных, пасмурных,
Рассыпая тени влажные
По долине и кустарникам,
Разливал туман, как озеро.
Глейхен к замку приближается,
Где он жил с супругой верною.
Шпицы башен, мхом покрытые,
Из тумана возвышаются.
В роще темной соловей поет,
Ручейки журчат по камешкам,
Бьют часы — и глухо в воздухе
Колокольный звон теряется.

Глейхен вспомнил, воздыхаючи,
Время юных лет протекшее,
Он себе представил мысленно,
Как супруга с ним прощалася,
Как из томных из очей ее
Слезы перлами катилися,
Как в жестоком он отчаяньи
С ней расстался на брегу ручья.
«Горе мне, — наш рыцарь думает, —
После пламенных лобзаниев
Я представлю ей совместницу, —
Вид Селины оскорбит ее,
Что скажу я в оправдание?»

Граф вступает в древний замок свой
И в покой супруги милыя
Поспешает с робкой радостью.
Дочь султанская в смущении
Тихо вслед идет за рыцарем
И от страха и стыдливости
Прикрывает красоту свою
Покрывалом тонким, шелковым.

Граф взошел супруги в комнату,
Видит в черном одеянии
Он жену свою любезную.
В скуке, в горести глядит она
На портрет супруга нежного,
Держит арфу — песнь печальную
Припевает тихим голосом.
Томный звук от струн сливается
С тоном голоса унылого.
Арфа падает из рук ее,
Вскрикнув, вмиг она бросается
В распростертые объятия
К мужу, ею столь любимому.
Проливая слезы радости,
Лобызает он жену свою,
Бледность прелестей лица ее
Он кропит слезой горячею.
С видом робким и отчаянным
Ждет своей Селина участи,
Воздохнувши, повергается
На колени пред графинею
И дрожащим, томным голосом
Начинает говорить она,
Но едва произнести могла:
«Я калифа дочь несчастная..,»
Онемела и от слабости
Пала в обморок бесчувственна.
Глейхен начал говорить об ней:
«Так, графиня, из любви ко мне
Дом отца она оставила,
Из неверной обратилася
В христианскую религию.
Я прекрасной сарацинке сей
Одолжен моей свободою.
Путешествия, опасности,
Смерть она, погибель презрила
Из чрезмерныя любви ко мне».

Тут графине открывается
Связь супруга с незнакомкою,
Но душа ее возносится
Над пустыми предрассудками
И в своих сердечных чувствиях
Побеждает гнусность ревности.
Бросив нежный взгляд на Глейхена,
Заключает во объятия
Злополучную совместницу.
Покрывало сняв с лица ее,
Говорит она: «Мы вместе все
Будем жить в взаимной верности
И друг друга будем ввек любить
Неразрывною любовию,
И не только ложе брачное,
Но и гроб — могила темная
Пусть навек не разделяют нас».

Духовенство оскорбляется,
Видя двух супруг у Глейхена,
И закона нарушение
Хочет мстить ему проклятием.

Граф поспешно в Рим отправился,
Он целует туфлю папскую,
Ищет папы покровительства.
С видом, кротости исполненным,
Сей начальник говорит ему:
«Не могу закона строгостью
Разорвать взаимный узел сей.
Коль любовь соединила вас,
В мире будьте все, в спокойствии».

Граф с восторгом возвращается
К двум супругам во объятия.
Радость, счастье, удовольствие
В сем семействе водворилися;
Ревность, скука, попечении
Прочь от замка удаляются.
Две супруги нежно, искренне
Меж собой питали страсть любви
И взаимным удовольствием
Графу, ими столь любимому,
Услаждали жизнь блаженную.

Стен серальских в пышной роскоши
Окруженный взором прелестей,
Сам султан в забавах, в счастии
Мог ли графу уподобиться, —
Иногда с одной черкашенкой
Он утех вкушает сладости,
Граф же с новым удовольствием
От любви супруг питается.
По обеим сторонам его
Две подруги, сердцу милые,
Посреди их он покоится
В целомудренных объятиях.

Каждый год блаженной жизни сей
Был увенчан новой радостью:
Два любви залога нежные
К счастью Глейхена рождалися.
Он в семейственном спокойствии
До глубокой дожил старости,
И власами серебристыми
Приукрасилось чело его.
Но когда из жизни временной
Перешел он в вечность мирную,
И супруги скоро вслед за ним
Бренность жизни сей оставили.
Как, на брачном ложе вместе все,
Живши в свете сем, покоились,
Так и в гробе по бокам его
Вместе вечным сном покоятся.

Из соч. Г. Клейста

Ручей, по камешкам бегущий
Прозрачной, быстрою струей,
Когда твой шум, ко сну влекущий,
Услышу в радости моей?
Блажен, кто при водах сребристых,
На берегах твоих тенистых
Внимает птиц поющих глас!
А я, хоть мест сих удаленный,
Хоть всюду бедством окруженный,
Но мыслю о тебе всяк час.

О, прелести лугов отрадных,
Полянки меж густых древес!
Мрак рощей и лесов прохладных,
Лазурный чистых свод небес!
О, пруд среди долины злачной,
Где часто я в струе прозрачной
Багряной зрел Авроры вид,
Цветы, росою окропленны,
Лучами солнца озаренны!
Ваш блеск от глаз моих сокрыт,

О ты, что прежде с шумом громким,
В тени, под сводом из ветвей,
В дубраве, повтореньем звонким
Звучало песни глас моей;
В восторге сидя где великом,
Взывал Дорису частым кликом
И был отзывом восхищен, —
Вещай днесь, эхо, раздаваясь:
Неужли, бедствами питаясь,
Спокойства я вовек лишен?

Тобою прежде наслаждался
Среди моих спокойных дней,
В сладчайшей радости питался
Восторгами души моей.
Всё мне приятность изливало,
Всё взор и слух мой восхищало,
А днесь лишен я сих отрад.
Там зрел поля, леса густые,
А здесь удары смерти злые —
Грозящий разрушеньем ад.

Как вихрь с ужасным ревом воет
И пыль, бунтуя, вверх крутит,
Луч солнца мрачной тучей кроет,
Свирепы ужасы родит,
Поля песками засыпает,
В окрестности губит, ломает
Кустарник и дремучий лес, —
Так от руки врагов суровых
Везде следы губительств новых,
Дым черный всходит до небес.

Луга и нивы подавляют
И разоряют вертоград;
Древа с плодами пожигают
И льют везде свирепства яд.
Младая, нежная супруга
В любезного днесь видит друга
Вонзенный смертоносный меч;
В последний раз его лобзает,
Слезой труп хладный обмывает,
Стенаньем прерывая речь…

Родитель, в ужас погруженный,
Младенца за собой ведет.
О плод, к напастям порожденный!
Почто узрел ты солнца свет?
Вдруг пули с свистом прилетают,
Навек их очи закрывают,
Несчастных дней пресекши нить.
Сестра о брате там рыдает,
Здесь мать при детях жизнь кончает,
Враги стремятся всех губить.

Свирепством ветра разъяренный
Когда бунтует океан,
Летит чрез бреги устрашенны,
Погибелью грозя странам;
Бессильны все к спасенью средства,
Отвлечь ничто не может бедства,
Пучина всюду власть берет, —
Так огнь траву в лугах снедает,
Дубравы в пепел превращает,
Губит плоды столь многих лет.

Подобно как со тверди звездной
Падет бесчисленность комет
И мрачною хаоса бездной,
Разрушивши, творит сей свет, —
Так бомбы, смерть в себе носящи,
Всеместный трепет, страх творящи,
Сквозь воздух, пламенны, падут, —
Свирепством гибель причиняют,
Ломают, жгут и разрушают,
Тела на мелки части рвут.

Плоды художества и знанья,
Чем столь Коринф прославлен был,
Великолепны, пышны зданья,
Где вкус изящность находил,
Пылают, тлеют, упадают,
Людей собою подавляют
И землю тяжестью трясут;
Вопль, крик и стоны раздаются,
Повсюду жалобы несутся,
Повсюду ужасы живут.

Земля телами покровенна,
Лиется кровь из свежих ран, —
Рука, тиранством ополченна,
Терзает жителей сих стран,
Валит столбами дым сгущенный;
Народ, отчаянный, смущенный,
Пожар гасить стараясь, мрет.
Кого огонь не пожирает,
Тот пуль свирепством исчезает, —
Пощады нет от лютых бед.

Подкоп, селитрой начиненный,
Земли кремнисто недро рвет;
Удар, сим звуком причиненный,
Сердца дальнейших гор трясет.
Дрожит, трепещет вся природа,
Летит из бездны смерть народа,
Поля, долины и леса
Помост горящих трупов кроет…
Так вихрь огня в Везувьи воет
И мещет камни в небеса.

Хоть Феб лучи свои скрывает,
Хоть стелется нощная тень,
Но пламя мрачность освещает
И претворяет в ясный день;
Повсюду бледный ужас сеет,
Твердь неба рдится и багреет,
От жара с кровель медь течет, {1}
Свист ядер, пуль и огнь ревущий
Являют ад и тартар сущий,
Луны и звезд мрачится свет.

О Марс! бог браней вредоносных!
Доколе крови смертных течь?
И без твоих ударов злостных
Себе мы в грудь вонзаем меч.
Страстей под игом воздыхаем,
Друг друга в злобе угнетаем,
Врагами мы стремимся быть.
Нас гордость в рабство заключает;
Скупой богатства собирает,
Могущие ему вредить.

Судья, прибытком ослепленный,
Весами истины кривит;
Обман, лукавством ухищренный,
Личиной дружества прикрыт;
Блеск злата пастыря прельщает, {2}
Грехи за деньги он прощает
И после смерти рай сулит.
С коварством зависть водворилась,
Пороком общим учинилась,
Льстецу повсюду вход открыт.

Таланты ближних осуждаем
И их стараемся затмить;
Свои лишь страсти выхваляем,
Дабы для всех примером быть,
В глаза кто хвалит и лобзает,
Заочно клеветать дерзает,
В число разумных тот включен.
Кто ж правду говорить умеет
И о пороках сожалеет,
Тот всеми изгнан и презрен.

Когда блестящими лучами
Тебя Фортуна озарит,
Тогда ты окружен друзьями
И будешь славою покрыт.
Когда же блеск ее затмится,
К тебе почтенье истребится,
Оставлен будешь ты от всех.
Великой дух не унывает,
Толпу глупцов сих презирает,
Но в обществе родится смех.

Хоть кто вслед мудрости стремится,
От предрассудков удалясь,
Отстать от честности боится,
Страстей в пучину погрузясь, —
Но от примеров развращенных
Злой роскоши порабощенных
В порок невольно он впадет;
Как в быстры воды погруженный,
И сил, и помощи лишенный,
Плывет, куда река влечет.

Везде напасти мы встречая,
Живем средь горестей и бед!
Я, часто слезы проливая,
На сей в тоске взираю свет.
В унынье дух мой погруженный,
Порочной жизнью устрашенный,
Быть добродетельным велит.
Но младость очи осушает
И огнь сей в сердце потушает, —
К блаженству смертным путь сокрыт.

К прибытку алчность ощущая,
Пускайтесь в грозный океан!
Жемчуг на дне искать желая,
Ищите купно смерти там;
В горах пещеры вырывайте,
Блестяще злато доставайте,
Богатством покупайте честь,
Чтоб в беспокойствах повсечасных
И злоключениях ужасных
Несчастно дни свои провесть.

Сооружайте пышны зданьи,
Чтоб в негах, в роскошах дышать,
Изящностью индийских тканей
Старайтесь домы украшать;
Ликуйте в пиршествах вседневных,
На ложах спите позлаченных
И после смерти на гробах
Поставьте мраморы столбами, —
Вы зрите пышность пред очами,
А я зрю — камень, землю, прах.

Геройством суетным пылайте,
Свирепствуйте повсюду вновь,
В полях тирански проливайте
Мечом людей невинных кровь,
Чтоб имя ваше прославлялось
И, с жизнию не пресекаясь,
Могло в подсолнечной греметь, —
Но может ли воображенье
Вам дать столь сладко утешенье,
Как будете вы в гробе тлеть?

Почто прельщаетесь напрасно
Скоропреходной сей тщетой?
Почто вы столь влюбленны страстно
В порок, покрытый красотой?..
Хотя я счастием превратным
Не сделан сильным, громким, знатным,
Но жребием блажен своим!
Спокойствие меня прельщает,
А всё, что пышностью блистает,
Предоставляю я другим.

Явитесь взору, испещренны
Луга цветущей муравой,
Где горы, холмы возвышенны
Своей гордятся красотой;
Где, все печали забывая,
Одну приятность ощущая,
Питал мой дух восторгом сим,
В тени древесной прохлаждался,
Ручья журчаньем восхищался,
А не песком его златым.

С предметом милым разлученный,
Стеня, любовник слезы льет;
В печаль жестоку погруженный,
Он ненавидит целый свет,
Рассудка голосу не внемлет,
Отчаянье его объемлет;
Разлуки тяжесть он неся,
Унынием себя питает,
Охотно горесть умножает,
Бежит в дремучие леса.

Так я всечасно воздыхаю.
Луга и рощей мрачна тень!
Я вас всегда воспоминаю;
Придет ли сей желанный день,
Чтоб, к вам от мест сих преселившись
И видом вашим насладившись,
Покой с отрадой я вкусил
И во пределах безмятежных,
В объятиях Дорисы нежных
Навек глаза мои закрыл!
_________________________
[1] — В Германии многие публичные здания покрыты медью.
[2] — Здесь автор разумеет папскую индульгенцию.

Из Геснера

Гряди, свет утренний румяный,
Гряди, о милый день!
Вдали там из-за темной рощи
Мелькает уж твой луч,
Скользит в зеркальном водопаде,
Блестит и на листке.
Веселье, бодрость к нам приходят
С твоим златым лучом!
Зефиры, спавши на цветочках,
С улыбкой прочь летят:
Кружатся, вьются, обнимают
И будят — кои спят.
Мечтанья кротки, безмятежны
Бегут от пастухов, —
Они подобны Купидонам
На Хлоиных щеках.
Лети, зефир! Лети к цветочкам!
Похить приятный дух!
Потом спеши проворней к Хлое,
Пока любезна спит.
Ты вейся вкруг ее постели,
Тихохонько буди,
Играй по белоснежной груди,
Резвись и по челу!
Когда ж она совсем проснется,
Шепни ей на ушко,
Что я любезно имя Хлои
С зарею произнес.