Архив стихотворений Федерико Гарсии Лорки

I. Город

Сомкнулся лес столетний
над городком,
но сам тот лес столетний
растет на дне морском.

Посвистывают стрелы
и там и тут.
И в зарослях кораллов
охотники бредут.

Над новыми домами
гул сосен вековой
с небесной синевою,
стеклянной и кривой.

II. Коридор

Поутру из коридора
выходили два сеньора.

(Небо
молодое.
Светло-золотое.)

…Два сеньора ходят мимо.
Были оба пилигримы.

(Небо
как горнило.
Синие
чернила.)

…Ходят, ходят — и ни слова.
Были оба птицеловы.

(Небо
стало старым.
Сделалось
янтарным.)

…Два сеньора ходят мерно.
Были оба…

Все померкло.

III. Первая страница

Светись, вода!
Синее, синь!

Как ярок
апельсин!

Синее, синь!
Вода, светись!

Как много в небе
птиц!

Вода.
Синева.

Как зелена трава!

Небо.
Вода.

Как еще рожь
молода!

От Кадиса до Гибралтара
дорога бежала.
Там все мои вздохи море
в пути считало.

Ах, девушка, мало ли
кораблей в гавани Малаги!

От Кадиса и до Севильи
сады лимонные встали.
Деревья все мои вздохи
в пути считали.

Ах, девушка, мало ли
кораблей в гавани Малаги!

От Севильи и до Кармоны
ножа не достанешь.
Серп месяца режет воздух,
и воздух уносит рану.

Ах, парень, волна
моего уносит коня!

Я шел мимо мертвых градирен,
и ты, любовь, позабылась.
Кто хочет сердце найти,
пусть спросит, как это случилось.

Ах, парень, волна
моего уносит коня!

Кадис, сюда не ходи,
здесь море тебя догонит.
Севилья, встань во весь рост,
иначе в реке утонешь.

Ах, девушка!
Ах, парень!
Дорога бежала.
Кораблей в гавани мало ли!
А на площади холодно стало!

По берегу к броду пойдем мы безмолвно
взглянуть на подростка, что бросился в волны.

Воздушной тропою, безмолвно, пока
его в океан не умчала река.

Душа в нем рыдала от раны несносной,
баюкали бедную травы и сосны.

Луна над горою дожди разметала,
и лилии повсюду она разбросала.

У бледного рта, что улыбкою светел,
камелией черной качается ветер.

Покиньте луга вы и горы! Безмолвно
глядите: вот тот, кого приняли водны.

Вы, темные люди, — в дорогу, пока
его в океан не умчала река.

Белеют там в небе туманы сплошные,
там исстари бродят быки водяные.

Ах, как под зеленой луной, средь долин,
над Силем деревьев звенит тамбурин!

Скорее же, парни, скорей! Глубока,
его в океан увлекает река!

Кто скажет теперь, что жил ты на свете?
Врывается боль в полумрак озаренный.
Два голоса слышу — часы и ветер.
Заря без тебя разукрасит газоны.

Бред пепельно-серых цветов на рассвете
твой череп наполнит таинственным звоном.
О, светлая боль и незримые сети!
Небытие и луны корона!

Корона луны! И своей рукою
я брошу цветок твой в весенние воды,
и вдаль унесется он вместе с рекою.

Тебя поглотили холодные своды;
и память о мире с его суетою
сотрут, о мой друг, бесконечные годы.

У соловья на крылах
влага вечерних рос,
капельки пьют луну,
свет ее сонных грез.

Мрамор фонтана впитал
тысячи мокрых звезд
и поцелуи струй.

Девушки в скверах «прощай»
вслед мне, потупя взгляд,
шепчут. «Прощай» мне вслед
колокола говорят.
Стоя в обнимку, деревья
в сумраке тают. А я,
плача, слоняюсь по улице,
нелеп, безутешен, пьян
печалью де Бержерака
и Дон-Кихота,
избавитель, спешу на зов
бесконечного-невозможного,
маятника часов.
Ирисы вянут, едва
коснется их голос мой,
обрызганный кровью заката.
У песни моей смешной
пыльный наряд паяца.
Куда ты исчезла вдруг,
любовь? Ты в гнезде паучьем.
И солнце, точно паук,
лапами золотыми
тащит меня во тьму.
Ни в чем не знать мне удачи:
я сам как Амур-мальчуган,
и слезы мои что стрелы,
а сердце — тугой колчан.

Мне ничего не надо,
лишь боль с собой унесу,
как мальчик из сказки забытой,
покинутый в темном лесу.

Девушка с веера,
с веером смуглым,
идет над рекою
мостиком круглым.

Мужчины во фраках
смотрят, как мил
под девушкой мостик,
лишенный перил.

Девушка с веера,
с веером смуглым,
ищет мужчину,
чтоб стал ей супругом.

Мужчины женаты
на светловолосых,
на светлоголосых
из белой расы.

Поют для Европы
кузнечики вечером.

(Идет по зеленому
девушка с веером.)

Кузнечики вечером
баюкают клевер.

(Мужчины во фраках
уходят на север.)

Отрывок

В долине задремали тени,
ключи запели.

Увидев зимних сумерек пространность,
заснуло сердце.
О, кто ключи понять сумеет,
воды секреты
новорожденной, песню,
укрытую от зренья
духовного, с мелодией
сладчайшей, запредельной?..

Ключ распевал, сгибаясь
под грузом тени.
Я подошел его послушать,
но сердце было глухо к пенью.

На целомудренной траве
цвели незримые планеты.
Глагол земли рождался,
зачатый непорочным чревом.

Среди долины рос столетний тополь,
его листва зашелестела.
Листва заката трепетала,
серебряная, как планеты.
Средоточьем неба
был великий тополь.
Нежной,
от сумрака неясной
ключа мне показалась песня.

Написаны те темные слова
на азбуке каких рассветов?
Что говорят они далеким звездам?
И чьи уста прошепчут это?
Душою, господи, я зол. Сжигает
огонь греховный тело.
Море, что я вместил в себе,
утратило свой берег.
Маяк твой, господи, погас.

Одно лишь мое сердце морю светит.
Но неужели эти тайны ночи,
воды секреты
таинственны лишь для очей
людского разуменья?
Неужто сумрак тайн не будоражит
долины, горы, бабочек, деревья?
Неужто ужас тьмы не ощущают
ни камни, ни коренья?
Неужто только я глаголю,
а чистый ключ сказать свое не смеет?

Но что-то вдруг почувствовал в воде я,
и это будоражит… словно ветер
в моей душе качает ветви.

Стань деревом!
(Вдали мне голос шепчет.)
И водопадом хлынули светила
на незапятнанное небо.

С печалью и тревогой
впечатываюсь в тополь тот столетний,
как Дафна, убегающая в страхе
от Аполлона сумрака и тени.
Душа моя листвою поглотилась,
и соком стала кровь моя древесным,
а слез моих источник
смолою обернулся цепкой.
Опустилось в корни сердце,
а страсти человечьи
покинули меня и убежали,
изранив тело.

Увидев зимних сумерек пространность,
ломал я ветви
и радовался незнакомым ритмам
порывов ледяного ветра.

Я ласку крыльев ощущал руками,
гнезд нежных трогал тело,
и тысячами пчелы полевые
ко мне летели.
Целый улей золота живого
таил я в дряхлых недрах.

Пейзаж и вся земля исчезли.
Осталось только небо,
и я дыхание горы услышал
и звездный шелест.

Поймут ли нежные мои листочки
воды секреты?
Достигну ли корнями королевства,
в котором родилась вода и зреет?
К отраженному волнами небу
склонивши ветви,
смыл листву я в голубом, певучем
алмазе светлом
и клокотание ключей услышал,
как слышал их, когда был человеком.
Исполнено неведомого знанья,
а также музыки струенье.

Огромнейшие руки воздымая,
лицом к голубизне я
стоял, исполненный росы, тумана
и угасающего света.

Я чувствовал великое томленье,
тоску деревьев,
желанье устремиться к белым звездам
с ветрами вместе.
Но из камней мне тихо и печально
шепнуло сердце:
«Когда тебе слова ключа невнятны,
умри и обломай все ветви!»

«О боже, вырви из земли меня! Дай слух мне,
который воду разумел бы!
Дай голос, чтобы он любви во имя
похитил у волны секреты пенья.
Мне только масла слова не хватает,
чтобы маяк твой снова загорелся!»

«Стань соловьем!» — послышался мне голос,
что был вдали затерян.
Ночь не устерегла, и грудь разверзлась,
и звезды хлынули потоком светлым.
…………….
…………….

Сон навсегда исчез, навек развеян!
В дождливый этот вечер
всем сердцем я измерил
трагедию осенних
рыдающих деревьев.

О тихую печаль
предсмертного смиренья
мой голос раздробился.
Сон навсегда исчез, навек развеян!
Навек! О боже! Снег
ложится — беспредельный —
на бездорожье жизни
моей,
и оробело,
чтобы застыть и сгинуть,
уходит заблужденье.

Вот и вода внушает:
сон навсегда исчез, навек развеян!
А сон, он бесконечен?
Его опора — эхо,
сырой туман, а сам
туман — усталость снега.

Мое сердцебиенье
мне говорит, что сон навек развеян.
В дождливый этот вечер
всем сердцем я измерил
трагедию осенних
рыдающих деревьев.

Служанке

У реки
пляшут вместе
топольки.
А один,

хоть на нем лишь три листочка,
пляшет, пляшет впереди.

Эй, Ирена! Выходи!
Скоро выпадут дожди,
так скорей
попляши в саду зеленом!

Попляши в саду зеленом!
Подыграю струнным звоном.

Ах, как несется речка.
Ах ты, мое сердечко!

У реки
пляшут вместе
топольки.
А один,
хоть на нем лишь три листочка,
пляшет, пляшет впереди.

Что там во мне таится
в такой печальный час?
Кто лес мой, золотой
и свежий, вырубает?
Как в зыбком серебре
зеркал я прочитаю
то, что речной рассвет
передо мной расстелет?
Вяз замысла какого
в моем лесу повален?
В каком дожде молчанья
дрожу я с той поры,
как умерла любовь
на берегу печали?
Лишь терниям лелеять
то, что во мне родилось?

Мама,
пусть я серебряным мальчиком стану.

Замерзнешь.
Сыночек, таким холодней.

Мама,
пусть водяным я мальчиком стану.

Замерзнешь.
Сыночек, таким холодней.

Мама,
вышей меня на подушке своей.

Сейчас.
Это будет намного теплей.

I

Выходят веселые дети
из шумной школы,
вплетают в апрельский ветер
свой смех веселый.
Какою свежестью дышит
покой душистый!
Улица дремлет и слышит
смех серебристый.

II

Иду по садам вечерним,
в цветы одетым,
а грусть я свою, наверно,
оставил где-то.
На кладбище, над черепами
забывших время,
трепещет земля цветами,
взросло их семя.
И кипарисы, покрыты
пыльцою нежной,
вперили пустые орбиты
в простор безбрежный,
качая своей утомленной
главой зеленой.

Апрель, ты несешь нам звезды,
вешние воды,
зажги золотые гнезда
в глазах природы!

В тишине закатной
напевают дети.
Ручей прохладный,
источник светлый!

Дети

Что хранишь ты в дивном
веселом сердце?

Я

Перезвон дальный,
утонувший в небе.

Дети

Вот ты и уходишь
из тихого сквера.
Ручей прохладный,
источник светлый!

Что несешь ты в пальцах
своих весенних?

Я

Кровь алой розы
и первоцветы.

Дети

Омой их водою
нашей старой песни.
Ручей прохладный,
источник светлый!

Что на губах чуешь
сочных и свежих?

Я

Привкус костей и череп
моей смерти.

Дети

Испей воды чистой
нашей старой песни.
Ручей прохладный,
источник светлый!

Куда ж ты уходишь
из тихого сквера?

Я

К неведомым магам,
к далеким принцессам.

Дети

У кого спросил ты
дорогу поэтов?

Я

У источников светлых
из старой песни.

Дети

Ну, а землю и море
ты оставишь навеки?

Я

Наполнилось огоньками
мое шелковое сердце,
колокольным забытым звоном,
пчелами и златоцветом;
путь мой лежит далеко,
уйду за горные цепи,
уйду за шири морские
поближе к звездам небесным,
буду просить я бога,
чтоб мне вернул во владенье
древнюю душу ребенка,
вскормленную легендой,
в шапке с веселым плюмажем,
с мечом деревянным детским.

Дети

Вот ты и ухолишь
из тихого сквера.
Ручей прохладный,
источник светлый!

Открытые очи
засохших деревьев
плачут мертвой листвою,
изранены ветром.