Архив стихотворений Екатерины Серовой

Из магазина в кухню
Попал Голландский Сыр.
— Ах, нет, я здесь протухну,
Другой мне нужен мир!

Отважен я и молод,
Пускаюсь я в полет,
Туда, где вечный холод
Туда, где снег и лед.

— На полюс он помчится! –
Воскликнула Горчица.

Петрушка с Сельдереем
Шептались: — Вот храбрец!
А мы тут захиреем,
Завянем мы вконец.

Потом по всей квартире
Проворная Метла
Молву о храбром Сыре
Усердно разнесла.

А Сыр лежал, как миленький,
На полке, в холодильнике.

Когда лежу на месте,
Не раскрывая рта,
Во мне, скажу по чести,
Такая пустота!

Но вот настанет лето,
Хозяин будет класть
Дорожные предметы
В мою большую пасть.

Штаны, рубашки, пояс
Уложены рядком
И нас встречает поезд
Приветливым гудком.

Ура! Мы едем, братцы!
Куда? Мне все равно!
На полку бы забраться,
Да поглядеть в окно.

Дома, деревья, горы
Летят навстречу мне.
Окажемся мы скоро
В Неведомой Стране.

Мы с кем-то побеседуем,
Мы что-нибудь решим,
Мы что-нибудь исследуем,
Открытье совершим!

А вдруг тот мир исследован?
И это не беда!
Поедем мы неведомо,
Неведомо куда.

Мне в Петербурге жить не довелось,
(Не говорю о нашем «бурге» новом.
Но Петербург я чувствовала сквозь
Сумятицу веков проросшим словом.

Я в мыслях строила болотный город наш
В разорванной рубахе и в оковах.
Голодная, шатаясь, шла в шалаш,
Чтоб кануть в небыль до мучений новых.

И явью стала мысленная жуть,
Когда настигла город наш блокада:
В опорках, как в оковах, тяжек путь…
Голодный обморок… И снова голос: «Надо!»

Окопы рыли мы, как в дни Петра
Копали рвы «потешные» смутьяны
И против танков мы, как мошкара
Против слонов, сражались зло и рьяно.

И победили! Город был спасен,
Невидимой стеною обнесен.

Теперь я город познаю с трудом:
Былые улицы по-новому зловонны,
Бензиновый угар окутал всё кругом,
За вывесками не видны колонны.

Машин шикарных иноземный стиль
Мне не знаком…
Но дань отдам прогрессу –
Охотно я сажусь в автомобиль…
Чтоб где-то вдоволь походить по лесу.

Увы! В лесу нет норок для людей.
Я возвращаюсь к «бургу» (или «граду»?)
Он все же мой – герой и прохиндей.
И чужеземных мне миров не надо.

Стихи 1942 года. Воспоминания о бомбежке

На сердце тоска тяжелее свинца,
Весь город в молчании строгом,
И только сирены гудят без конца:
«Тревога, тревога, тревога!»

Скорее, прорвется сейчас тишина
Бомбежкой и громом обвалов!
Привычно стекает людская волна
В открытые пасти подвалов.

Уныло роняют: «Скорей бы отбой!»
А снизу навстречу мальчишки
Бесстрашной, веселой и шумной гурьбой
С восторгом несутся на вышки.

Вот этот мальчишка, невзрачный на вид,
Известный охотник до галок,
Увидите, сколько он их истребит,
Упавших на дом зажигалок.

А этот, вихрастый, недавно, кажись,
Уселся за школьную парту;
Сегодня поставил он детскую жизнь,
Со взрослыми вместе, на карту.

Больные и робкие тянутся вглубь,
Где грохот разрывов приглушен.
И даже большой магазин на углу
Закупорил деревом уши.

Как будто раскаты военных громов
Без трепета слышать не смог он.
И сумрачно смотрят скелеты домов
Пустыми глазницами окон.

Вот раненый дом зашатался и стих,
Слезами роняя обломки…
Я верю, таких не увидят картин
Счастливые наши потомки.

Но если их жизни не будет терзать
Военная злая невзгода,
То пусть не забудут спасибо сказать
Бойцам сорок первого года.

1944 год. Косулино

Недавно я увидела во сне
Что все вокруг чудесно изменилось:
Исчез Урал, пропал уральский снег,
И вот — я в Ленинграде очутилась.

Не хмурый март, а солнечный апрель
Дышал теплом над городом любимым;
И пела мне весенняя свирель
О счастье молодом, неповторимом.

Я шла по Петроградской стороне,
По Кировскому, к Троицкому мосту.
Ну, почему, скажите, лишь во сне
Бывает все так хорошо и просто?

Ведь живо так, как будто наяву,
Я видела и башни, и мечети
И гордую красавицу — Неву,
Затянутую в каменном корсете.

И Летний сад, где чинно вдоль аллей
Стоят в молчаньи мраморные боги…
Сама не знаю, что всего милей
Из виденного мною по дороге.

Я знаю, что не прежний Ленинград,
Он постарел за годы испытаний,
И трещины-морщины бороздят
Родные лица Ленинградских зданий.

Я знаю разумом, что Ленинград не рай,
Но не хочу искать на солнце пятен.
Кого судьба забросит в чуждый край,
Тем дым отечества и сладок, и приятен.

Пройдет гроза, и снова Ленинград
Изъяны и рубцы свои залечит
И прежнего величия наряд
Набросит на расправленные плечи.

Есть Лондон, Ницца, Вена и Мадрид,
Но для меня мой город – лучший в мире.
И ночь уральскую, как солнце озарит
Волшебный сон о Северной Пальмире.

Я рою окоп огромный –
Преграду для вражеских танков.
Мой вклад, разумеется, скромный,
Но это ж не деньги в банках.

Под вой окаянной бомбежки,
Рискуя своей головою,
Собрав – не силы – силешки,
Не внемля зловещему вою,

Блокадники полуживые
Копают защитную ямину…
Вчерашние дочки мамины…
И, годы свои боевые

Припомнив, деды и бабушки,
Лопаты едва поднимая
Копают не камни – камушки!
Картина была бы немая,
Когда бы не бомбы и пули
И вражеские издевки…

Мы землю свою караулим,
Лопаты у нас – не винтовки!

Но город наш – заколдованный –
Под вражеской не был пятой.
Он полон вдовцами и вдовами,
Но спас его пыл святой.

Одеваюсь безвкусно и грубо.
(Плохо толстым и плохо худым).
Конфликтует старая шуба
С модным шарфиком молодым.
Выхожу я одна на дорогу,
С вором мысленно говорю:
«Укради ты ее, ради Бога,
Я и шарфик тебе подарю!»
(Но, быть может, с ним надо на «Вы»?
Все же, вор с берегов Невы?)
Поворачиваюсь к грабителю
Незаштопанным рукавом:
«Неужели же Вы не видели?
Я одна – ни души кругом!»
(Нет, попробую снова на «ты»
Под покровом ночной темноты).
«Хочешь, дам я тебе «десятку»?
Ну, решись обокрасть, наконец!..»
Равнодушен мой вор к достатку,
Повернулся спиной, наглец!

Припомнился мне Саша Черный –
Волшебник слова проворный,
Кидающий нас из подвала
В жеманство придворного бала.
И юмор его мрачноватый,
Где смешаны клочья ваты
И шелест холодного шелка –
Шуршащий шепот без толка.
Презренье, насмешка и жалость –
Причудливо все смешалось.
И рифмы нашлись небывалые.
Ох, если бы так рифмовала я
Счастливей меня на свете
Могли бы быть только дети!
Но я не завидую. Молча
Поэзию эту волчью
И жалостливую одновременно
Считаю великой тайной,
Дарованной не случайно
Тому, кто нощно и денно
Искал неизбитые темы
И жизнь неизбитую выбрал.
Тут нет привычной системы,
Свой стих он сначала выбрил,
И снова его взъерошил
Кулачным ударом хорошим.
Тоскующего, задорного
Нельзя забыть Сашу Черного!

Война… Блокада… Окопы…
Витанье над краем бездны…
Потеря близких – всем скопом!
И поиски их железной

Зимою… Помню людскую
То злобность, а то – подмогу…
Ищу я своих, тоскуя,
Без денег, в одежке убогой.

Какой-то, мне незнакомый,
Чинил мне обувку солдат…
И я добралась до дома,
Где жили мама и брат.

И адреса я не знала,
Но что-то вело меня
К той двери, где пятнышком алым
Свеча мелькнула, маня.

И я поднялась по ступеням,
Не зная: на радость иль страх?..

— Жива! – и восторг с изумленьем
Смешался в родных голосах.

Жива ли сестра? Без спроса
Ее отправили в тыл.
Куда? Как камень с откоса…
И след от нее простыл.

Но знал ее адрес дядя,
Известный всем академик.
Его мы, на фото глядя,
Нашли без всяких полемик.

Она жила на Урале.
Каморка – четыре метра.
Мы четверо в ней ночевали,
А утром, качаясь от ветра,

Шли вместе потом на работу –
Завод наш уральский – УАЗ…
Потом, по воле кого-то
Опять разлучили нас.

Вся жизнь – свиданья, разлуки,
Привыкла я к этому с детства…
Жить вечно? Помрешь со скуки!
Любить? Вот верное средство:

Любить людей и особо
Отдать свою нежность детям,
Родным и чужим – до гроба…
Хочу я жить только этим!

В лесу под щебет, звон и свист,
Стучит лесной телеграфист:
«Здорово, дрозд-приятель!»
И ставит подпись…
(дятел)

* * *

— Дур-рак! – сказал он просто так,
Но вмиг обиделся дурак.
Ты лучше глупых не ругай,
Ведь ты же умный…
(попугай)

* * *

Он ходит, голову задрав,
Не потому, что важный граф,
Не потому, что гордый нрав,
А потому, что он…
(жираф)

* * *

Бродит между елок
Тысяча иголок,
Ты их зря не трожь —
Вмиг свернется…
(еж)

* * *

Ежик вырос в десять раз,
Получился…
(дикобраз)

Фиалка

В тени лесной опушки
Фиалка расцвела
И над лужайкой ушки
Чуть-чуть приподняла.

В траве она хоронится
От загребущих рук,
Но кто-то ей поклонится,
И сразу видно – друг!

Кувшинка

Лежит кувшина на листке,
Как на плоту упругом.
И поплыла бы по реке
К задумчивым подругам,
Да вот беда – привязан плот,
Он никуда не поплывет.

Вхожу в тот дом,
где дух его витает;
И – чудо: стайка экскурсантов тает…
Я вижу здесь бояр высокородных,
Зело спесивых, вздорных и дородных.
Бояре Годунову бьют челом…
Как уместил их этот скромный дом?

Пожалуй, тут бород и животов излишек.
А как же двор высокомерной Мнишек?
Его куда?
А Пимен?
Варлаам?
Их по каким тут рассовать углам?

Но мало этого – нахлынули цыгане,
Стан самозванца сплыл,
и мы в цыганском стане.
Дух вольнолюбия и барственная спесь –
Несовместимая, взорвется эта смесь!
Но верный ход всегда отыщет гений:
Они – жильцы двух разных измерений.

Сквозь панну Мнишек,
как сквозь пар пустой,
Скользит Земфира змейкой золотой.
Гоним бичом предчувствия дурного,
Алеко не увидит Годунова…

Но вот Онегин входит в этот круг.
Сказал: «Мое!» —
и все пропали вдруг.

И стало все, как в Пушкинском поместье:
Столы и кресла – все на прежнем месте.
Старинный шкаф, украшенный резьбой,
Здесь Библия лежит, само собой.
Колода карт –
унылых дней примета,
Бильярд…
И два дуэльных пистолета…

Ох, если б их тут не было совсем!

Отдавши молодость свою
Земному магнетизму
Я безалаберно пою,
Гляжу на мир сквозь призму
Простых земных людских забот,
Раз небеса закрыты…
Так было много лет… Но вот
Средь тягостного быта
Мелькнул нежданно светлый луч
Меж серых беспросветных туч
И злобных черных точек…
Я вновь во власти строчек.
И зажигаю я свечу,
Куда – неведомо лечу…
Уходят беды, боли –
Прощайте!.. Я на воле!

Живу я в людной давке,
Как слон в посудной лавке.
Куда ни повернись –
Особенная жизнь.

Загадочны, волнисты
Фигурки-модернисты.
Уж эта молодежь!
Толкни – и разобьешь.

Что делать, подскажите мне,
Практические люди?
Хрусталь толкнуть решительно –
Его-то не убудет?

Не жалко мне нимало
Хрустальные бокалы…
Но разве плох уют?
А вдруг их тоже бьют?

Заденешь ненароком
По трещине больной…
К модерну встану боком
И к хрусталю спиной.

Обыденной посуде
Отвешу я поклон…
— Смотрите, — скажут люди, —
Какой нелепый слон!

У нас в моральном климате
Практический уклон…
Ох, да пройди же мимо ты,
Арктический циклон!

Мы критикою греемся,
Бездействуем, острим,
На теплое надеемся
Течение Гольфстрим.

Мы, молча топим улицу
Теплом своей души.
Хоть тело и сутулится,
Сдаваться не спешим.

Тепло сердец, быть может,
Согреет малыша…
И – может – дай то Боже! –
Найдет покой душа.

Калиночка — кудесница:
Красоткой в мае месяце
Кудрями занавесится,
Закрутит кружева.

И осенью прекрасная
Калина рдеет красная…
Кому какая — разная…
В ней красота жива!

Другой вариант

Ах, ягода-кудесница!
Невестой в мае месяце
Вся белым занавесится,
Цветы, как кружева.

И осенью прекрасная
Калина рдеет красная.
Ведь вот какая разная
В ней красота жива.

Есть пословица такая
Давних лет:
Хорошо, мол, там, я знаю,
Где нас нет.
Не бывали там печали,
Злые речи не звучали,
Где нас нет.
Значит, надо покориться
Злой судьбе?
Значит, чудо не случится
При тебе?
Значит, правды не увидят
Значит, слабого обидят
При тебе?
Дорогие, мы ведь люди, —
Это ж честь!
Пусть же там прекрасно будет,
Где мы есть.
Позаботимся мы, чтобы
Там не знали лжи и злобы,
Где мы есть.