Архив стихотворений Дона Аминадо

Председатель совета министров Дальнего Востока г. Бинасик выступил с программной речью…

Из газет

Изображу ль сердечное волненье?
Вмещу ль в слова святое вдохновенье
И как тебя, взволнованный, почту?!
Ты снова здесь, прелестное виденье,
И будишь вновь дразнящую мечту!..

Я был один. Покорствуя судьбине,
Влача в тоске на горестной чужбине
Безжалостно отсчитанные дни,
Я был один. Я думал: где вы ныне,
Родных домов веселые огни?..

Придет зима. У всех на белом свете
Есть теплый кров и есть жена и дети.
Их соберет пылающий очаг.
И только мы пред Господом в ответе.
И кто нам друг? И кто, увы, не враг?!

Она прошла — от севера до юга,
От Жигулей до Западного Буга
И от Литвы на пламенный Восток —
Она прошла, бессмысленная вьюга,
Лишь крымских роз оставив лепесток.

И вдруг!.. О, жизнь всегда благоуханна!
Недалеко от царства Богдыхана,
Как яркий луч среди полночной тьмы,
Бежав цепей владыки Карахана,
Возникнул он, волнующий умы!..

Гряди ж, Гомер! Восстань, великий классик!
И имена красноармейских Васек
Развей, как дым, летящий к облакам!..
И пусть один, торжественный Бинасик,
Горит звездой завистливым векам!..

Не одинок я в юдоли суровой.
Горит восток зарею трижды новой!..
Хочу гитан! Пусть бьют в тимпан!.. Я пьян!..
Как аргонавт, принять руно готовый,
Я верю: вот обещанный баран!..

Анни Безант заявляет, что приход Мессии в лице индуса Кришнамурти повлечет за собой новое распределение материков, морей и племен.

Из газет

«Я пришел к тебе с приветом»
Рассказать, что под Бомбеем
Происходит крах законов,
Сочиненных Галилеем.
Дело в том, что Кришнамурти,
Сын почтенного индуса, —
Человек огромной воли,
Человек большого вкуса!
От Мадраса до Сорбонны
Он проделал путь немалый,
Не совсем обыкновенный
И таинственный, пожалуй.
Это, знаешь ли, не всякий
К быстрой склонен перемене,
Чтоб вчера купаться в Ганге,
А назавтра плавать в Сене.
Но индус был, очевидно,
Не в родстве с магараджами,
Для которых вся Европа
Воплощается в пижаме.
И однажды он почуял,
Как почуял — неизвестно,
Некий дух предначертанья
В существе своем телесном!..
Трудно нам себе представить,
Нам, коснеющим во мраке,
Чтоб Мессия появился
В дорогом парижском фраке,
Чтоб учился он в Сорбонне,
Жил, как все, на Монпарнасе,
Даже если он родился
В древнем городе Мадрасе.
Но толпы непониманье
Умаляет ли идею?..
И направил Кришнамурти
Путь к священному Бомбею.
И оттуда смуглой дланью
Дал он знак для поколений
О великом дне прихода.
О великом дне свершений.
«Разве ты еще не слышишь
Приближение циклона,
Нарушенье всех законов
Галилея и Ньютона?!.
В эскимосской жалкой юрте
Видишь пламенные розы?!»
Верю, верю, Кришнамурти,
Я во все метаморфозы!..
Слышу голос Атлантиды,
Восстающей из пучины,
Боже, как они небриты,
Атлантидские мужчины!..
Вижу, Волга, наша Волга
Не в бассейн течет Каспийский,
А несется полноводно
По пустыне Аравийской.
В Ледовитом океане-
Остров с городом Опочкой,
И живет в нем Венизелос
С Венизелихой и с дочкой.
Эльборус торчит в Нью-Йорке,
Между Кубой и Ираком,
А ирландский город Корки
Отошел к чехословакам.
В Ницце древние ацтеки
Продают моржей румынам,
А в Канаде мерзнут греки
И тоскуют по маслинам.
Все смешалось. Сбились расы,
Точно овцы после бури.
И сознательные массы
Призывают к диктатуре.
Слышен грозный клич народов
И племен весьма различных:
Не хотим плодить уродов,
А хотим детей приличных!..
У славян — носы с горбинкой,
В страшном ужасе славяне.
Совершенно без горбинки —
И евреи, и армяне.
Во вселенной грохот ада,
Накопивши лавы много,
Бьют вулканы где не надо.
Наконец, для эпилога,
От Парижа до Белграда
Бродит тень Палеолога…
О, великий Кришнамурти!
Мир далек от совершенства.
Но… находит в мерзлой юрте
Эскимос свое блаженство.
Если ж страсть к перемещеньям
Столь сильна в душе индусской,
То займися на досуге…
Эмиграциею русской!
Ибо, если ты Мессия,
Ты же должен сделать чудо:
Им — Париж, а нам — Россия,
Нас — туда, а их — оттуда!..

1

Я помню, помню — мутный день,
Штыков мечтательную сень,
Седой Таврический дворец,
Начало, сущность и… конец.
И, помню, — старые грехи! —
Я декламировал стихи,
Чтоб успокоить ритмом строк
Полупечаль, полуупрек:
«Есть упоение в бою
И бездны мрачной на краю…»

2

Прошли года. И вот опять
Могу взволнованно стоять
У края бездны дорогой
Под небом Франции чужой.
Ушла печаль, рассеян страх, —
Все звезды снова на местах!..
И с уст срывается моих
Размер стихов уже иных:
«Открылась бездна, звезд полна,
Звездам числа нет, бездне-дна»…

У слона был длинный хобот
И ужасный аппетит.
Если ж слон бывал голоден,
Он был страшен и сердит.

Как-то утром мистер Джэксон
Съел свой завтрак и ушел.
В это время слон домашний
В ту же комнату вошел.

О, варенье! — и в мгновенье
Все варение слизнул
И в себя в большом волненье
Хобот собственный втянул.

Ах, обжорство!.. Ты — причина
Неприятных в жизни дел!..
Слон держался, как мужчина,
Но заметно побледнел.

Он терял уже рассудок,
Да и как не потерять,
Когда хобот влез в желудок
Глубиною метров в пять!..

Стал он белым, как бумага,
И, всю жизнь свою губя,
Потянул в себя, бедняга,
Половину от себя.

Трах!.. — и что-то разорвалось,
Точно лопнула струна.
Трах!.. — и кляксы не осталось
От несчастного слона.

И когда вернулся Джэксон,
Он был очень удивлен,
Ибо сгинул, как букашка,
Молодой и честный слон.

Вы не верите?! Спросите!
Я могу вам адрес дать:
Мистер Джэксон. Лондон-Сити.
Пудль-Вудль. Номер пять.

Хорошо, что весна
Не бывает бедняцкой.
Хорошо, что весна
Не бывает батрацкой.
Хорошо, что весна
Никакой не бывает.
Но зато хорошо,
Что весна наступает.
Прилетают грачи —
И дуреют поэты.
Золотятся лучи
И другие предметы.
Вот, на ваших глазах
Все становятся пьяны!
В Елисейских полях
Зашумели фонтаны,
Истомились зимой,
Навсегда отошедшей,
Бьют веселой струей,
Бьют струей сумасшедшей
Прямо в солнечный диск,
Несравненный в Париже!
Ну, а если не в диск,
То немножечко ниже…
Опьянев, я иду,
Неприкаянный бражник,
Убежден, что найду
Знаменитый бумажник,
Что окажется в нем
Миллион или вроде…
Сосчитаю потом,
Не спеша, на свободе!
И танцует земля
У меня под ногами,
Елисей и поля
Перепутались сами,
Заблудился я в них
И, вниманье рассеяв,
Не найду никаких
Я таких Елисеев…
Эй, шоферы, такси,
Все на свете моторы!..
Отвезите в Пасси
Человека, который…
Почерпал от земли
Мощь старинной былины!
И шоферы везли,
Так, что лопались шины.
Привезли. Выхожу.
Так и тянет к природе.
Но на счетчик гляжу:
Миллион или вроде…
Ах, зачем так остро
Я мечте предавался,
Ах, зачем не в метро
Я домой возвращался,
И себя опьянял
Идеалом плебейским,
И зачем я гулял
По полям Елисейским?!

I. Каприччио

Диктатор Пангалос арестовал б. премьера Папа-Анастасиу.

Снова Брут и снова Кассий.
Торжествует лицемер.
Бедный Папа-Анастасий,
Бывший греческий премьер!
Ты вчера был на вершине,
Но, покорствуя судьбе,
Под вершиною ты ныне,
А вершина на тебе.
Вечность-краткое мгновенье.
Власть — падучая звезда.
Где правитель, где правленье,
Где именье, где вода?
Знаю, жалостью моею
Ты себя не усладишь.
Я ж за то тебя жалею,
Что ты Папа, а сидишь.
Если б имени такого
За тобою я не знал,
Я сказал бы про другого:
Что же!.. был и перестал.
Мало ль кто кого сажает
С незапамятных времен,
Даже грек не вспоминает
Тучу греческих племен,
Кандалакис — Пангалоса,
Кундуритис — Кеорели,
Папандопуло — Миноса,
Пенелопос — Mаразли.
Кто ваш Брут и кто ваш Кассий,
Все в тумане, все в дыму!..
Но в хаосе катавасий,
Сам не знаю почему,
Папа, Папа — Анастасий
Близок сердцу моему!..

II. Французский фильм

Парижские адвокаты ходатайствуют об исключении Садуля из сословия

Среди звенящих сочетаний
Еще подобное найду ль?!
В нем легкой рифмы обаянье,
Он сам прелестное созданье
И называется Садуль!..
Садуль!.. Как много в звуке этом
Для сердца русского слилось!..
Как не почтить его приветом,
Как не приветствовать куплетом
За это русское авось?!
«Авось» не скажешь по-французски,
«Авось» нельзя перевести…
Но разве это не по-русски:
Веди, сажай меня в кутузки,
Авось удастся и уйти!..
Ушел! и стал ситуаеном
И поворачивает руль.
Почто ж в служении смиренном
Своим коллегам дерзновенным
Так не понравился Садуль?!
О пчел встревожившийся улей,
Ты за границей жалишь злей
И не щадишь своих Садулей,
Как мы заезжих Садулей!..

Я люблю, когда зацветают березы…

Н. Е. Марков II-ой

Раннее утро. Березоньки. Пташечки.
Солнышко. Реченька. Запах цветов.
Булочки. Пышечки. Блюдечки. Чашечки.
Сливки от собственных курских коров.
Зернышки сыплет дородная птичница.
Ржанье жеребчиков. Песиков лай.
Уточки. Курочки. Яйца. Яичница.
Душечка, душечка!.. Не вспоминай!
Ты же у нас политический деятель,
Ты же отечеству вместо отца,
Ты же начала разумного сеятель,
Что же ты сеять начал с конца?!
Видишь, как горько рыдает купечество.
Даже дворянство намокло от слез.
Ты бы, хотя бы для блага отечества,
Мог отказаться от этих берез.
Ты ведь мужчина огромных способностей,
Что бы сказать подходящую речь?!
Надо ль касаться древесных подробностей,
Просто бы мыслью по древу потечь!..
Ждут от тебя политической хартии,
Грозного слова и неких зерцал,
Вместно ль, чтоб лидер влиятельной партии
Этак на лире рукою бряцал?!
Правда, в натуре твоей поэтической
Есть соловьиная, курская трель.
Все-таки Высший Совет Монархический —
Это не стадо! Почто же свирель?!
Сей инструмент, недоступный влиянию.
И говорю я тебе, не смеясь:
Если ты кит, рассекай Океанию!
Кит в сковородке — не кит, а карась.
Сфинкс на верху пирамиды покоится.
Можно ль поставить его на камин?!
Кто же сравниться с тобой удостоится,
Если ты все-таки только один?
Сфинксом, кентавром, китом и мандрилою
Будь для сподвижников малых твоих.
Встань и обрушься с неслыханной силою
Всей твоей массой веществ жировых!
Выйди, как лев, на средину экватора,
Царственной лапой Сахару возрой!
Требуй, чтоб дали тебе гладиатора,
Помни, что ты — это Марков Второй!
Бремя тяжелое — бремя известности,
Время настало ее возродить,
Вспомни былое и стань на окрестности,
Панику стань на Париж наводить!..
Плюнь на березоньки!.. Криком выкрикивай,
Так, чтобы начали стекла дрожать!..
Пусть этот бедный француз мажестиковый
Знает, как залы внаем отдавать…

Третьего дня в парижском зоологическом
саду удав-самка проглотила удава-самца.

Из газетной хроники

Какое падение нравов,
Какое зияние дна!..
Он был из породы удавов,
И той же породы — она.
Случалось, что женского жала
Она не умела сдержать,
Но в общем его обожала,
Как может змея обожать.
На них с любопытством глазели
Прохожие толпы людей,
Они только тихо шипели,
Свернувшися в клетке своей.
Быть может, они вспоминали
Преданья седой старины,
Какие-то райские дали
Среди неземной тишины,
И день, когда голая Ева
К прабабушке их подошла,
И та — заповедного древа
Ей плод запрещенный дала,
И Ева, вкушая отраву,
Постигла и мелочь и суть… —
Кому уж кому, а удаву
Есть молодость чем помянуть!
Вдали от политики пошлой,
Вдали от мирской суеты,
Жива только памятью прошлой
Устало дрязнящей мечты,
Они проводили досуги.
Во сне и в еде и питье,
Как многие в жизни супруги,
Как многие в жизни рантье.
Тем боле загадочен случай,
Трагический этот конец,
Который тревогою жгучей
Наполнит немало сердец.
Затем ли, что очень любила,
Иль кто ее знает, зачем, —
Супруга-удав проглотила
Супруга-удава совсем!..
И жертва боролась устало,
Потом перестала, увы.
Она же супруга глотала,
Как спаржу глотаете вы.
Потом от еды осовела
И думала что-то свое.
— Мне кажется, я овдовела, —
Глаза говорили ее.
…Семейные драмы не редки,
В Париже их даже не счесть,
Но просто пойти на объедки
И дать себя заживо съесть,
Погибнуть без всякой причины,
Исчезнуть в какой-нибудь час, —
Меня беззащитность мужчины
Приводит в уныние, да-с!!!
Начальник пробирной палатки
Недаром советовал: бди!..
Разгадка сей краткой загадки:
Не грейте змею на груди!..
Об истине сей забывают,
Хотя это грех забывать.
Уж если удавы страдают,
То что ж не-удавам сказать?!

Ничего не ответило солнце,
Но душа услыхала: гори!

Я спросил у любимца Фортуны,
Как подняться в такую же высь?
Ничего не ответил любимец,
Но душа услыхала: «Нагнись!»
Я спросил одного рецензента,
Как прославиться в тусклые дни?
Ничего рецензент не ответил,
Но душа услыхала: «Брани!»
Я политика спрашивал робко,
Как минуют в политике грязь?
Ничего не ответил политик,
Но душа услыхала: «Не лазь!»
Я спросил у профессора Зэта,
Как вернуть нам потерянный рай?
Ничего не ответил профессор,
Но душа услыхала: «Вещай!»
Я издателя спрашивал тихо,
Что приводит издателя в раж?
Ничего не ответил издатель,
Но душа услыхала: «Тираж!»
Я философа спрашивал скромно:
Как от пошлости скрыться и где?
Ничего не ответил философ,
Но душа услыхала: «Нигде!»
И спросил я великого снова:
А спасет нас от глупости кто?
Ничего не ответил великий,
Но душа услыхала: «Никто!»
Я спросил одного дипломата,
Что являет спасения ось?
Ничего дипломат не ответил,
Но душа услыхала: «Авось!»
Я спросил зарубежного дядю,
Чем он действовать будет потом?
Ничего не ответил мне дядя,
Но душа услыхала: «Кнутом!»
И тогда я спросил патриота,
Что есть истинной власти залог?
Патриот ничего не ответил,
Но душа услыхала: «Сапог!»
И спросил я их, каждого снова,
Научились чему-нибудь вы?
И опять ни один не ответил,
Но душа услыхала: «Увы!»
И спросил я простого детину,
Как он смотрит на всех забияк?
Мне, признаться, и он не ответил,
Но душа услыхала: «Никак!»
Никого я не спрашивал больше,
Любопытство насытить спеша,
Ибо если ее переполнить,
Не удержится в теле душа…

Поэт должен сочинить новые или в крайнем случае сокращать и переделывать старые слова.

Маяковский. «Как делать стихи»

Эй, вы!
Рыдающие рыданты,
Обезкогтенные тигры,
По-старому, эмигранты,
А по-новому, эмигры,
Попивающие жижи
Кафе и кафе-натюра,
Живущие в Париже.
Близ Эйфелева Тура!
Бредущие Пассями,
Торгующие ветром
Или чужими таксями
С чужим таксометром.
В течение суток
Не кормящие деток,
Не имеющие обуток,
Не имеющие одеток,
Мечтающие о чуде,
В расчет на как-то,
Вообще, голые люди
Голого факта!
Вы, которые в Европу
Через заставы патруля
Врезались, как в антилопу —
Охотничья пуля.
Вы, которые живете,
Взыскуя о граде,
Без американской тети,
Без американского дяди,
Не сеете и не жнете —
И… не бываете сыты,
И все-таки живете,
Ибо не убиты!..
Вы, которые тверже,
Или даже твердее,
Чем все Ллойд Джорджи
В своей идее,
Вы, которые молчите
Молчаньем зловещим,
Вы, которые горчите
Бельмом, но вещим,
Символом поколений,
Не искавших лазеек,
И ждущих воспалений
Коммунистических ячеек!..
На этом основанье
Продолжим наши игры,
Мы, которых названье —
Эмигранты, или эмигры,
Мы, которых улещали
На разные стили,
Мы, которых сокращали
И не сократили!..

Яша спрашивал поэта:
Где вы думаете это
Наступающее лето
В смысле лета провести?
Яша, Яша! В ваши лета
Меж пятью частями света
Можно часть себе найти!
Что вам нужно, мой мечтатель?
Пару брюк, брюкодержатель
И плохие папиросы,
Папиросы «Марилан».
Вот ответы на вопросы,
Даже повесть и роман!
Рано утром вы встаете,
И идете… И идете
Три-четыре километра
В направлении на юг.
Там есть лес, и есть опушка.
За опушкой деревушка.
Шум травы и шумы ветра.
И большой, зеленый луг.
На лугу коровки ходят.
Среди них телята бродят.
Это, Яша, есть натура.
Это, Яша, есть пейзаж.
Это то, что человека
С незапамятного века,
Будь он даже злой и хмурый,
Все равно приводит в раж.
Этой жизнью первобытной
Взор насытив ненасытный,
Лягьте прямо на лужайку
И засните! Добрых снов!
Если только Бог захочет,
Летний дождик вас намочит,
А разбудит вас хозяйка
Вышесказанных коров.
Не ищите больших лавров.
Чтут крестьянки бакалавров,
А особенно бездомных
И мечтателей, как вы.
Значит, вам уже удача:
Есть и дачница, и дача,
Без свидетелей нескромных,
Без любителей молвы.
Все зависит от безделиц.
Глядь, и стал землевладелец.
И не Яков, и не Яша,
А скажите, просто Жак.
Если б Яша был поэтом,
Если б ездил к морю летом,
Он, конечно, воля ваша,
Не устроился бы так.
Саши, Яши, Коли, Пети,
Одним словом, наши дети!
Не мечтайте о Трувиле,
Не витайте в царстве грез.
Но ищите жизни новой
И не брезгайте коровой,
Ибо чтоб ни говорили,
А корова — кельке шоз.

Он был титулярный советник,
Она — генеральская дочь,
Он страстно в любви ей признался,
Она ж прогнала его прочь…

П. Вейнберг

Ах, где это милое время,
Когда он советником был,
И тайно читал Монте-Кристо,
И явно страдал и любил!..
Носил он со штрипками брючки
И веничком чистил сюртук.
А сердце его изнывало
От самых убийственных мук.
Любовь — это страшная сила,
Она не взирает на чин —
И сколько ж от ней погибает
Вполне знаменитых мужчин!..
И где невозвратное время,
Когда, в кружевах и шелках,
Она танцевала мазурку
На конногвардейских балах…
На ленточке веер качался,
А шпоры малиновый звон
Рассказывал барышне этой,
Что в барышню каждый влюблен.
Когда ж она в сани садилась
И паром дымился рысак,
Напрасно отчаянным взглядом
Искал ее взгляда бедняк.
Когда ж в петербургском тумане
Божественный лик исчезал,
Глядел он на белые штрипки
И ногти свои загрызал.
Потом в исходящих бумагах
Он важные путал дела.
Она ж в это самое время
В роскошных альковах спала.
Но грянули черные вихри
И так закружили во мгле,
Что даже и табель о рангах
Исчезла на русской земле.
Безумные годы промчались
И, вот, как бывает всегда,
Она ему — нет! не сказала,
А вовсе промолвила — да.
И как-то в парижском предместье,
Буквально не веря глазам,
Я вижу: сидят на скамейке
Мамаша, детишки и сам.
Ах, время, проклятое время!..
На склоне бальзаковских лет
Кто мог бы в дородной гусыне
Узнать петербургский портрет?..
А он, этот труженик честный,
Что грустно поник головой, —
Ужель титулярный советник,
Женатый, семейный, живой?!
Она что-то штопает, вяжет,
А он бутерброды жует.
А детки в песочек играют.
А солнышко греет и жжет.
Гляжу я на детские игры,
И думаю: да или нет?
Могли ль эти дети родиться,
И в прежнее время на свет?!
Далек я от мысли, конечно,
На свергнутый строй клеветать,
Что будто при старом режиме
Нельзя было вовсе рожать…
Но чтоб титулярный папаша
Имел генеральских детей!.. —
Да этого даже и Марков
Не скажет в гордыне своей.

Ворон каркнул:
Nevermore…

Эдгар По

Как-то утром неприветным
Над листом склонясь газетным,
Я романом уголовным
Свой усталый тешил взор.
Вдруг, неведомо откуда,
Предо мною — перьев груда,
И из перьев — безусловно! —
Крик вороний: Nevermore!..
Как влетел он, гость случайный,
Для меня осталось тайной,
Но одно я помню ясно:
На меня глядел в упор,
Сев на бюст Наполеона,
Черный ворон иль ворона,
И твердил, почти бесстрастно,
По-английски Nevermore!..
Сто чертей и вся Антанта!
Утром, в доме эмигранта,
На девятый год изгнанья
И такой заумный вздор?!.
Сгиньте, мистер! Что вам надо?
Знаю, есть про вас баллада,
Ей давно уж отдал дань я,
Ну же, мистер, до свиданья?
Ворон крикнул: Nevermore!..
Ах, вы так! — сказал я грозно, —
Ну, тогда начнем серьезный
И для первого знакомства
Самый светский разговор.
Но не думайте при этом,
Что любым своим ответом
Вы обяжете потомство!..
Ворон крикнул: Nevermore!..
Как, скажите без сентенций,
Франко-русских конференций
Будет течь поток певучий,
Так, как тек он до сих пор?
Иль над мирным этим лоном —
Ливнем, золотом червонным
Из Москвы прольются тучи?
Ворон гаркнул: Nevermore!..
Ну тогда, скажите, вещий,
Безответственные вещи
Долго ль в стиле манифеста
Будут злой будить задор?
Или есть надежда все же,
Что глупец истратит дрожжи
И осядет сам, как тесто?
Ворон каркнул: Nevermore!..
Вы убийственная птица.
Отвечайте: заграница
Долго ль будет за алмазы
Принимать советский сор?
Или, опытом богаты,
И купцы, и дипломаты
Уничтожат яд заразы?
Ворон каркнул: Nevermore!..
И, в припадке злобы тяжкой,
Я пустил в мерзавца чашкой,
Но попал в Наполеона,
Гипс рассыпав на ковер…
Чу! Хозяйка… Я бледнею.
Откуплюсь ли перед нею?!
И, как прежде, монотонно
Ворон каркнул: Nevermore!..

Сокрушим железной волей сопротивление наемников жидовской власти!
«Русская Правда»

Нет! Восемь лет, по-видимому, мало.
Ничто не изменилось под Луной.
Все та же челюсть злобного оскала,
Обрызганного бешеной слюной.
Напрасно прикрываете плащами
Косую сажень будущих Малют!
Все теми же прокиснувшими щами
Прокатные доспехи отдают.
И видно по движениям бесстыжим:
Ничто не изменилось и никак.
Шатались по Европам, по Парижам,
А все-таки сморкаетесь в кулак.
Должно быть, это древнее начало!..
Как бармы, соболя и епанча.
Нет! восемь лет, по-видимому, мало.
Рычит нутро, как искони рычало,
От дней Батыевых до полдня Ильича.
Чтецы и декламаторы под водку,
Отечественных дел секретари,
Ужели, отпустив себе бородку,
Вы верите, что вы богатыри?..
Ах если б вместо пошлых декламаций
Учились вы по здешним городам
Системе городских канализаций,
Которая потребуется там?!.
Какую драгоценную услугу
Могли бы вы России оказать!..
Но тянет вас на шлем да на кольчугу,
Чтоб витязей собой изображать…
Нет! Восемь лет, по-видимому, мало.
Все те же песни, те же тенора.
Старается охрипший запевала,
Которому на пенсию пора.
Какая потрясающая скука
Наступит в заключение всего!
На сцене будет прежняя Вампука,
В отчаявшемся сердце — ничего!
Толпились по далеким заграницам,
Перевидали сказочную тьму,
Шагали по блистательным столицам
И все не научились ничему.
Какие-то уездные кликуши
Стараются, кричат до хрипоты.
И мертвые ответствуют им души,
Дошедшие до сказанной черты.
Нет! Восемь лет, по-видимому, мало.
Расшиблен лоб. Но с шишкою на лбу
Не повторить ли с самого начала
Всех этих лет веселую судьбу?!
И как же с меланхолией во взоре
Хотя бы факт известный не проклясть,
Что Волга все впадает в то же море,
А море в Волгу не желает впасть!

Сов. власть учредила клинику для изучения психологии растратчиков.

Какое сумасшедшее влеченье
К тому, что называют тарарам!
Зачем такая пышность облаченья
И склонность к ослепительным словам?!
Казалось бы: ну, да. Проворовались.
На то ведь он и вор, чтоб воровать.
Так, нет… Помилуйте… Психический анализ!
Исследовать!.. В спирту заспиртовать!..
ентгеном осветить ему печенку,
Зарисовать всех внутренностей вид!
Как мог украсть советскую тысчонку
Ответственный советский индивид?!
Как мог он жить, дышать под небесами,
Как мог глядеть на лучезарный свет!
Да вы же проповедовали сами,
Что собственности не было и нет!..
Подумаешь, какие недотроги,
Какие херувимы во плоти,
Философы Владимирской дороги,
Великого казенного пути!..
Не вы ли непрожеванным Прудоном
Наштурхали мужицкую кишку,
Откуда всероссийским самогоном
Прудоны ваши бросились в башку?!
Не ваш ли чудотворствовавший Будда,
Кривой, эпилептический Тарзан
Творил почти неслыханное чудо
От имени рабочих и крестьян?
Не он ли над толпою разверзался,
Как древле огнедышащая хлябь,
И добрым своим смехом заливался!
Товарищи! Награбленное грабь…
Не вы ли взбунтовавшиеся массы,
Одетые в матросские штаны,
Вели на несгораемые кассы
Чрез пламя догорающей страны?!
Так в чем же дело? Словно по бумажке,
Исполнены заветы Ильича.
Почто ж взываете к убогому Семашке?
Зачем тревожите советского врача?
Какие вам угодны результаты?
Чего слепцы восторженные ждут?
Возьмут растратчики анализы растраты.
Взболтают их и просто разопьют…
О, мудрость тонконогих политкомов,
О, вечная яичница в мозгах!
Мы понимаем: Сталин — не Обломов,
И у него действительно размах!
Мы понимаем, что в грузинском теле —
Грузинский дух и лава — пополам.
И все же мы постигнуть не сумели:
Зачем такой ужасный тарарам?!

Спи, мой отпрыск! Спи, урод!
Скоро будет Новый год,
Он кончается на семь,
Значит, счастье будет всем.
Почему да почему?
Так уж велено ему!
А чрез двести-триста лет,
Как сказал один поэт,
Еще легче будет жить,
Значит, нечего тужить!
Если ж клоп не будет спать,
Если будет приставать,
Почему, да отчего,
Так не будет ничего.
Спи покуда-подрастешь,
Все решительно поймешь.
А не то придет ажан:
«Где шоферский мальчик Жан,
А подать его сюда!»
Что поделаешь тогда?!
А потом придет отец,
Скажет: «Где мой молодец?
Почему пуста кровать?»
Что я стану отвечать?!
… Ваня слушал и сопел,
А потом не утерпел,
Стал во весь свой Ванин рост
И бесхитростен, и прост,
Вкусен, сдобен, как бриош,
Отчеканил маме: врешь!..
«У ажанов есть семья,
Для чего ж ажану я,
Разве он такой злодей,
Чтоб хватать чужих детей?..
Если ж он кладет их спать,
Как он может охранять
Все квартиры и дома,
Как учила ты сама?
Если ж ты такая мать,
Чтоб ребенков отдавать,
Так зачем же их родить,
Огород лишь городить?!»
И, сказав свой первый спич,
Вкусный, сдобный, как кулич,
На подушки соскользнул,
Повертелся и уснул…
Что испытывала мать,
Сами можете понять,
А не можете, увы!
Холостые, значит, вы…

1

Люблю давно забытые романсы,
Под звон гитар настойчивый куплет,
Любовный бред и жалобные стансы,
Балкон, и плащ, и розы, и стилет…
Ах, чья рука по струнам не водила,
И кто не пел до розовой зари:
«Не говори, что молодость сгубила!»
А, впрочем… если хочешь, говори.

2

Когда слежу я Маркова Второго
Все те же несравненные дела,
Когда опять меж призраков былого
Идет игра в орлянку и Орла,
Мне грезится: Аскольдова могила.
Трактиры. Вывески. Мигают фонари…
«Не говори, что молодость сгубила!»
А, впрочем, если хочешь… говори.

3

Когда я слышу смелого Бадьяна,
Я думаю: вот это человек!
Сапожник по профессии. Но, странно, —
По стилю настоящий дровосек.
И хочется так ласково, так мило
Сказать ему: Бадьянчичек, не ври,
«Не говори, что молодость сгубила»…
А, впрочем… если хочешь, говори!

4

Когда, сменив и пардессю, и вехи,
Известный и маститый Мандельштам
Мечтает починить свои прорехи,
Я тоже… предаюсь своим мечтам.
Ораторство — губительная сила.
О, как кричал он: Бесы!.. Дикари!
«Не говори, что молодость сгубила»,
А, впрочем… если хочешь, говори.

5

Когда брожу по рощам евразийским
И вижу, как у взрослых на виду
Карсавин лепит с видом олимпийским
Из кизяка татарскую орду,
Я понимаю: нянька уронила,
И тут уж не поможешь, хоть умри!..
— «Не говори, что молодость сгубила!»…
А, впрочем, если хочешь… говори.

6

…Вот так, живем. Покуда не насупит
Старик Харон седеющих бровей,
И скоро уж, действительно, наступит
Не частный, а всеобщий юбилей.
Что ж, эмигрант!.. До лет Мафусаила
Когда дойдешь, то тихо повтори:
«Не говори, что молодость сгубила?»…
А впрочем, если хочешь… говори!

Все пташки, канерейки
Так жалобно поют,
А нансеновский паспорт
Бесплатно не дают.
Ходил опять сниматься,
Уже в который раз,
И нипочем не в профиль,
А именно анфас.
Гляжу на свой портретик
И думаю, зловещ:
Да это же не личность,
А каторжная вещь…
Когда ж еще поставят
Казенную печать,
Наверное, придется
За кражу отвечать!..
И если б ночью встретил
Себя ж я самого,
Я б выстрелил в мерзавца,
И больше ничего.
Сказать, что тут фотограф
Огулом виноват,
Так он же мне не дядя,
И даже и не сват.
А, в общем, как посмотришь,
Поймешь в один момент,
Что ты простой убийца,
Хотя интеллигент…
Приходит доктор Нансен
И говорит: «Пардон!»
А сам глазами смотрит,
Глядит со всех сторон.
Потом намажет клеем
С обратной стороны,
Не обратив вниманья
На возраст и чины.
И пташки, канарейки
Так жалобно поют,
А их в гуммиарабик
Безжалостно кладут.
Напрасно предаваться
Бессмысленным мечтам,
И очень грустно липнуть
К постылым паспортам,
Возьмут твои анфасы,
Заклеют их сполна,
Разлука, ты, разлука,
Чужая сторона.
И как же канарейкам,
Всем пташкам не грустить,
Когда за это надо,
Вот, именно, платить.

«Духовной жаждою томим»,
Пошел я в гости. Анна Львовна
Не то, что полный серафим,
Но тихий ангел, безусловно!
Законный Анны Львовны муж
Иван Андреевич Федотов,
Широкоплеч, осанист, дюж,
Притом любитель анекдотов.
Живут, как все. Шоффаж сентраль
Буфет, как водится, в рассрочку.
И напрокат берут рояль,
Чтоб приобщить к искусству дочку.
А дочке ровно десять лет.
Коленки голы. Плечи узки.
По-русски знает — да и нет,
А остальное — по-французски.
Вошел. Обрадовались. — Ах!
Сплошное — ах, и скалят зубы.
А Анна Львовна впопыхах
Сейчас же стала красить губы.
Вопрос-ответ. Ответ-вопрос.
И те, и эти сплошь избиты.
Но вот, уже напудрен нос,
И на столе лежат бисквиты.
Она вздымает бывший бюст, —
И он мгновенно исчезает.
Из кухни слышен дальний хруст,
Хозяин ужин доедает.
Доел и вышел. Полон взор
Воспоминанья о котлетке.
И вот, поплелся разговор,
Как иерей на бисиклетке.
— Петров с Петровой разошлись,
А Пупсик с Тупсиком сошлись,
Но разойдутся скоро снова…
— Не может быть? — Даю вам слово,
Мой муж видал ее вчера
С каким-то бритым и брюнетом!..
— Но ведь она уже стара…
— Стара, но опытна при этом…
И, словно в сладком забытьи,
Хозяйка пальцем погрозила
«И жало мудрыя змеи»
В подругу лучшую вонзила.
Затем меня в работу взял
Иван Андреич, не жалея,
И анекдоты рассказал
Про армянина и еврея.
«И горних ангелов полет»
Я ощутил душой и телом…
Но вот уже и полночь бьет,
Как быстро время пролетело!..
— Куда вы? Что вы?.. Раньше трех
Мы не ложимся… до свиданья!..
… За дверью слышен сложный вздох,
Вздох облегченья и зеванья.
И вышел с чувством я двойным,
Живот подтягивая туже.
«Духовной жаждою томим»
И мучим голодом к тому же…

Ветер. Слякоть. Норд и Ост.
Барабанит дождь в окошко.
Лижет собственный свой хвост
Несознательная кошка.
Облизала и глядит
На работу с умиленьем.
Хорошо ей жить в кредит
Под центральным отопленьем,
Без убийственных забот,
Живы ль резвые котята,
Жив ли тот сибирский кот,
Что прельстил ее когда-то.
Вероятно, вся семья
Обрела свою обитель,
Не единственный же я
На земле благотворитель…
— Правда, кошка, если б ты
Даром речи обладала,
То наверное вот так,
Так бы точно рассуждала?..
Впрочем, кошке… все равно,
Пребывай в покое праздном,
Ведь недаром нам дано
Думать разно и о разном.
Я, к примеру говоря,
Склонен думать о высоком.
Вот на лист календаря
Я гляжу печальным оком…
А печалюсь я не зря.
В половине января,
Словно послан тайным роком,
Кто-то дернет за звонок
И войдет чрез все преграды.
А входящий это Рок,
Рок, не знающий пощады,
Рок войдет и заберет…
За три месяца вперед,
Потому что он есть тот,
Кто не ведает пощады.
Дуй же, Норд! Свирепствуй, Ост!
Угрожай земному миру!..
— Ты вот только лижешь хвост
И не платишь за квартиру,
И, как некий троглодит,
Чуждый всяким треволненьям,
Ты живешь себе в кредит
Под центральным отоплепьем?!
…И от тягостных проблем
Раздражаясь понемножку,
Я пустил не помню чем,
Но тяжелым чем-то в кошку…
Взгляд, желтее янтаря,
Был исполненным упрека:
— Ну, чего дерешься зря,
А, потом, еще до срока?!.