Архив стихотворений Дона Аминадо

Когда будете, дети, студентами…

Апухтин

Когда будете, дети, шоферами,
Не витайте над звездными сферами,
Не питайтесь пустыми химерами,
Не живите отжившими эрами,

Не глядите на жизнь староверами,
Не мечтайте быть в Англии пзрами,
Во французской республике мэрами,

Ни в Испании Примо-Риверами,
Ни в Америке миллиардерами!

И не вздумайте бредить Венерами,
Расточать свою юность амперами,
Унижаться пред злыми мегерами
И, пленившись такими карьерами,
Стать любовных утех браконьерами!

Нет, друзья… Не подобными мерами
Надо в жизни бороться с мизерами!
И не весело слыть лицемерами,
Быть ханжами и важными сэрами,
Оставаясь в душе изуверами,
Украшать свою грудь солитерами
И, вовне щеголяя манерами,
Поражать бенуары с партерами…

Иль, всегда занимаясь аферами,
Быть дельцами и акционерами,
Услаждать свои взоры Ривьерами,
Чтоб затем, нагрузившись мадерами,
Очутиться во склепах с пещерами,

И, покоясь под плитами серыми,
Быть осмеянным всеми Мольерами.

Нет, друзья мои! Ставши шоферами,
Вдохновляйтесь иными примерами!
Вам ли легкими править галерами,
Соблазняясь земными цитерами,
Чтоб за краткое счастье с гетерами
Всех небес заплатить атмосферами?

Вы, рожденные легионерами,
Оставайтесь всегда кавалерами!

Вы не можете быть шантеклерами!

Но, построясь густыми шпалерами
И на счетчик воззрившись пантерами,
Будьте нашей надежды курьерами,
Будьте честными, будьте шоферами!

И за это Гомеры с конфрерами
Вас прославят любыми размерами.

Троцкий, Троцкого, Троцкому…

1

Стоять на черных площадях,
Чеканить медленную прозу
И принимать, внушая страх,
Наполеоновскую позу…

Сжимать во гневе кулаки,
Готовив адские реторты,
«И слабым манием руки»
Передвигать свои когорты…

Хрипеть, командовать, грозить
И так вздымать и нос и профиль,
Чтоб каждый мог сообразить,
Что это явный Мефистофель…

Швырять в провал грядущих лет
Казну награбленных наследий…
— Какой заманчивый сюжет…
Для исторических трагедий!

2

«Во глубине сибирских руд»
Страдать за твердость убеждений
И все рассчитывать на суд
Каких-то новых поколений…

Во мраке северных снегов,
Точь-в-точь как Меншиков опальный,
Сносить обиды от врагов
И проклинать свой рок печальный…

Являть собою тип борца,
Который полон чувств высоких,
И ждать коварного свинца
От соглядатаев жестоких…

Глядеть на собственный скелет,
Считать былые килограммы…
— Какой заманчивый сюжет
Для многоактной мелодрамы!

Но, за порог успев шагнуть,
Начать сейчас же, и не кстати,
В двояко-вогнутую грудь
Себя публично колошматить.

Но пококетничать не прочь,
Не соблюдя достоинств чина,
Взорваться бешено, точь-в-точь
Как пневматическая шина…

Но, хмуря бледное чело,
Плечами двигая худыми,
Замучить сорок дактило
Воспоминаньями своими.

И завалить столбцы газет
Изыском слова, слога, стиля…
— Какой заманчивый сюжет,
Какой сюжет для водевиля!

(Окончательный и отрицательный гороскоп на 1929-й год)

Не бросит Горький дом в Сорренто.
Не успокоится Китай.
Коти не станет президентом.
Не станет девой Коллонтай.

Бритьем и стрижкой Аманулла
Не обновит Афганистан.
Не станет килькою акула.
Не станет Пушкиным Демьян.

Не перестанет славить ханов
Эфрон, Карсавинский баскак.
И, раз отравленный, Бажанов
Не успокоится никак.

И, несмотря на все сиянье,
На славы блеск, и треск, и дым,
Не уменьшится расстоянье
Между Красновым и Толстым.

И если все со счета скинув,
Суд скажет — Он не виноват…
То все же младший брат Литвинов
Не будет там, где старший брат.

Не перестанет в вечном трансе
Качаться Струве вниз и вверх.
Не станет душкой доктор Нансен,
Наш Богом данный главковерх.

Никто чудесного грузина
Не сможет, скажем… так и быть!
Ни переделать на блондина,
Ни в Бэконсфильда превратить.

Но, осудив его сурово,
Что зрим в полярности его?
Ведь и из Маркова Второго
Не выйдет ровно ничего!..

Засим, чтоб кончить гороскопа
Столь негативную чреду,
Мы скажем просто: ни потопа
Не будет в нынешнем году,

Ни пробужденья сил инертных
И ни стихийного вреда,
Ни в Академии бессмертных
Князь-Святополка, господа!..

«Дождались мы светлого мая»
И радостных, майских гонцов!..
И вот уж вода ключевая,
Стекая от верхних жильцов,

Бежит по упрямым карнизам
И льется в наш тихий уют,
И так эти струйки капризно
На головы наши текут,

Как будто мы вслух умоляли,
Чтоб утром, в назначенный час,
Соседи цветы поливали
И хлюпали прямо на нас.

— Дождались! Дождались! Дождались…
Кипение! Пена! Угар!
Какие-то шлюзы прорвались,
Слетели со всех Ниагар,

И всхлипами всех клокотаний,
И накипью желчи и слез,
И грозною бурей в стакане
Семейный бурлит купорос!..

— У Петьки экзамен французский,
А он и не думает, хлыщ.
Катюша вздыхает о блузке.
У Оленьки выскочил прыщ.

Из платьица выросла Тася.
И нужен жене туалет,
И требует каторжник Вася
Свободы, штанов и штиблет!

А папа, пронзив зубочисткой
Единственной мудрости зуб,
Мечтает от истины низкой,
Уйти в возвышающий клуб,

Отдаться слепому азарту
И в счастья вступить полосу,
Вот так и поставить на карту
И жизнь, и дырявое су!..

А в окнах хрипят граммофоны,
Посудой кухарки стучат,
Трещат и звенят телефоны,
Какие-то дети кричат,

И тонут в их хоре жестоком
Счастливые вздохи отцов…
А вешние воды потоком
Стекают от верхних жильцов.

Был месяц май, и птицы пели,
И за ночь выпала роса…
И так пронзительно синели,
Сияли счастьем небеса,

И столько нежности нездешней
Тогда на землю пролилось,
Наполнив соком, влагой вешней,
И пропитав ее насквозь,

Что от избытка, от цветенья,
От изобилья, от щедрот,
Казалось, мир в изнеможенье
С ума от счастия сойдет!..

Был месяц май, и блеск, и в блеске
Зеленый сад и белый дом,
И взлет кисейной занавески
Над русским створчатым окном.

А перед домом, на площадке,
Веселый смех, качелей скрип.
И одуряющий и сладкий,
Неповторимый запах лип.

Летит в траву твой бант пунцовый,
А под ногой скользит доска,
Ах, как легко, скажи лишь слово,
Взмахнуть и взвиться в облака!..

И там, где медленно и пышно
Закатный день расплавил медь,
Поцеловать тебя неслышно,
И если надо, умереть…

Был месяц май, и небо в звездах,
И мгла, и свет, и явь, и сон.
И голубой, прозрачный воздух
Был тоже счатьем напоен.

Молчанье. Шорох. Гладь речная.
И след тянулся от весла.
И жизнь была, как вечер мая,
И жизнь и молодость была…

И все прошло, и мы у цели.
И снова солнце в синеве,
И вновь весна, скрипят качели,
И чей-то бант лежит в траве.

Философские размышления

Мир как солнечная призма.
Небосвод блаженно тих.
Для тоски, для пессимизма —
Оснований никаких.

Начиная с Гераклита,
Все струится, все течет.
И менять свое корыто
Не резон и не расчет.

Прав философ, что, не споря,
Не борясь за идеал,
Сел на корточки у моря
И погоды ожидал.

— Будет, будет вам погодка! —
Говорил он сам себе,
Научившись очень кротко
Подчинению судьбе.

И когда его приливом
Прямо в море унесло,
Было также горделиво
Философское чело.

И да будет нам уроком
Этот самый Гераклит,
Что внизу, на дне глубоком,
Столько времени лежит.

Ибо мы не сознаемся,
Восставая на судьбу,
Что и мы течем и льемся
В водосточную трубу,

Кто потоком, кто каскадом,
И сверкая, и змеясь,
Кто широким водопадом,
Кто по капельке струясь…

Но, когда земных страданий
Весь наполнив водоем,
В этом жидком состоянье
Мы предстанем пред Творцом,

Мутны, скользки, безобразны,
Отвратительны на вид,
Он нас всех в газообразный
В пар и в воздух обратит!..

И, сгустившись в небе синем
В сумрак, в тучу и в грозу,
Мы таким потоком хлынем
На оставшихся внизу,

Так намочим их сердито,
Что они, под треск и звон,
Вспомнят, черти, Гераклита
Древнегреческих времен!

1

Люди каменного века
Жили медленно и вяло…
Назначенье человека
Только в том и состояло,

Чтоб чесать себя под мышкой,
Состязаться в диком вое
И с убийственной отрыжкой
Жрать сырье как таковое.

И хотя они не лезли
Никогда в аристократы,
Но зато ж у них и нервы
Были вроде как канаты!

2

Дети Греции и Рима
Жили более развратно.
Жили тоже без комфорта,
Но красиво и приятно.

То упорно предавались
Жесточайшей в мире брани,
То мастикой натирались
В знаменитой римской бане,

То дымящеюся кровью
Заливали прах арены,
То себе ж, во вред здоровью,
Перерезывали вены.

Но и римляне и греки,
Уверяют Геродоты,
Не имели огорчений
И не ведали заботы.

3

Смутный мир средневековья,
Католический и хмурый,
Баритоном и любовью
Освежали трубадуры.

Надевали полумаски
И часа четыре сряду
Про одни и те же глазки
Голосили серенаду.

Пели страстно, пели жарко,
Все забыв на этом свете!
А потом пришел Петрарка,
А потом пошли и дети…

Выпью штофа половину,
Дух селедочкой взбодрю
И прославлю Октябрину,
Эту девушку-зарю,

Эту деву-комсомолку
Под орешек и под дуб,
Этих кос льняную холку,
Эту челку, этот чуб,

Этих глаз ее калмыцких
Две продольных бирюзы,
И красот ее мужицких
Первозданные низы,

И лукавый, скорый, зоркий,
Этот взгляд из-под бровей,
И живой скороговорки
Ослепительный ручей!..

Славься, славься, Октябрина,
Славься, девушка-заря!
Это ты первопричина
Перемен календаря!..

Это ты пришла как Муза
Под орех и под бамбук,
В Академию Союза,
В Академию Наук!

Это ты их вдохновила
На великие дела,
Разделила, сократила,
Закусила удила,

И со ржаньем, со гражданским,
Приумножа свой задор,
По твердыням юлианским
Понеслась во весь опор,

Окрылила вдохновеньем
Раболепные стада
И субботу с воскресеньем
Зачеркнула навсегда!..

Отчего ж, и в самом деле,
Не ввести в советский строй
Восемь пятниц на неделе,
А субботы ни одной?!..

Это даже интересно,
Это прямо торжество —
Уничтожить день воскресный,
Неизвестно для чего!

Жизнь — не храм, а мастерская,
Жизнь-слободка, а не клуб…
Ах, ты, милая, какая,
Муза, девушка под дуб!..

Очень весело живется
С Октябриной на Руси,
А из сердца так и рвется
И спасибо, и мерси!..

Крестьяне просят разъяснить, подлежит ли свинья коллективизации?

Известия

Как поступить с последнею свиньей?
Считать ее наследницею барства,
Которая подтачивает строй
Единственного в мире государства?

С презрением хавронью заколов,
Предать ее копчению, а копоть,
Без пафоса, без пошлости, без слов,
Вот именно, не рассуждая, слопать?

А гиблый дух Шекспировских цитат?..
— Пожрать-уснуть… Уснуть, быть может грезить…
«А если сон виденья посетят?»
Особенно, когда свинью зарезать?!

Иль, подавив естественный порыв
И низменное чувство аппетита,
Отдать свинью в ближайший коллектив,
Как некий взнос для общего корыта?

И чувствовать, что ты освобожден! —
Исполнен долг борца и гражданина,
И поколеньям будущих времен
Уже приуготовлена свинина…

Хотя с другой, с обратной стороны,
С обратной, но, конечно, не свинячей,
Кем могут быть гарантии даны,
Что поступить не мог бы ты иначе?!

Республика… Отечество… Алтарь-
Ударный жест… решительная схватка…
Но требовать ударного порядка
Легко в теории. А в практике-ударь,
Так эта бессознательная тварь
Берет и подыхает без остатка!..

А ты хоть извивайся как змея, —
С советской властью шуточки плохие:
Доказывай, что это не свинья,
А мелкобуржуазная стихия!..

Но власть не верит, грозно, впопыхах,
Она орет: «Уловка да лазейка!..»
Берет за чуб, трясет, вгоняет в страх.

Недаром выражался Мономах:
— Да, тяжела ты, шапка и ячейка!..

В четыре года покончить с невежеством, в три года ликвидировать безграмотность!

Приказ Бубнова, народного комиссара

«Гром победы раздавайся»…
От верхов и до низов!
Ты ж не дрыгай, не шатайся,
Ослепительный Бубнов!

Стой, наследник Дидерота,
Просветивший наши дни,
Стой на месте, злая рота,
Даже глазом не моргни!

Не тебя ль покойник Бебель
Предвещал во тьме времен,
Наш пронзительный фельдфебель,
Наш Брокгауз, наш Ефрон?!

Не твою ль в грядущем мраке
Он провидел красоту —
В гимнастерке цвета хаки
И в сапожках на ранту?!

И, рябой и красномордый,
С грудью полным колесом,
Ты ступил походкой твердой
На российский чернозем.

Стал навытяжку, не киснул,
Оглядел себя до пят,
Пальцы в рот — и зычно свистнул,
Так, как именно свистят

Солдафоны и матросы,
Запевалы, свистуны
И другие наркомпросы
Этой северной страны.

И, привыкшая беспечно
К зычным посвистам и встарь,
Вся страна легла, конечно,
На отечества алтарь.

И, в лежачем положенье
На верхушке алтаря,
Предавалась с увлеченьем
Изученью букваря.

А над ней стоял спесиво
Писарь с пальцами во рту
И толкал ее в загривок
Сапожками на ранту…

1

Начинается весенняя пора.
Начинают оживляться доктора,
И как только человека просквозит —
По пятидесяти франков за визит!

2

Все набухло, все разбухло, все цветет.
Все живое поразительно растет.
И на почве потрясения основ
Даже дети вырастают из штанов,
И нахально, под влиянием весны,
Реагируют на новые штаны!..

3

С подоконника шестого этажа
Смотрит ласковая кошка на чижа,
А из пятого на кошку фокстерьер,
Направляет свой собачий глазомер,
И у каждого, по смыслу бытия,
Психология имеется своя…

4

Человеческий усталый организм
Ощущает этот бурный пантеизм,
Накопление, смятение, порыв,
Набухание, стремление, разрыв,
Пробуждение, светление, рассвет,
Одоление, цветение, расцвет!..

5

А в природе сумасшествие и грех.
Все влюбляются решительно во всех!
Все как будто помешались по весне,
Муха бешено мечтает о слоне!..
И страдает, и вздыхает тяжело,
Как влюбленная в патрона дактило!
А слоны уж убегают от слоних,
И присяжные оправдывают их…

6

Начинается весенняя пора.
Начинается безумие с утра!
Как вступление, как радостный пролог,
Получается повестка на налог…
За повесткою — в четырнадцатый раз,
Получается квитанция на газ,
А за газовой немедленно вослед
Электрический приходит дармоед,
И стоит, непроницаем и румян,
И еще и улыбается, болван!..

1

Не обольщайтесь, человеки,
На стогнах ваших заграниц…
Не говорите: вскрылись реки
И слышен шум и гомон птиц!

Под впечатлением момента
Не говорите — вот, заря!..
Когда убьют корреспондента
Или побьют секретаря.

Когда дежурная Маруся
Покинет в гневе комсомол
За то, что писарь был обманщик
И наплевал на женский пол…

Но в роковую ту минуту,
Когда наступит тишина,
И, зову Сталина послушна,
Взойдет кавказская луна,

И он, белки наливши кровью,
И черноус, и чернобров,
Посмотрит с гордою любовью
На результат своих трудов

И станет слушать на досуге
И плеск волны, и гомон птиц…
Тогда готовьтеся, о други,
На стогнах ваших заграниц!

Затем, что мудрости достойно
Постигнуть истину сию:
Когда на Шипке все спокойно,
То, значит, Шипка на краю.

2

Ввиду дороговизны фраков, советским
дипломатам предписана косоворотка с
позументами.

Конечно, тонет мир во мраке,
Но, несмотря на этот мрак,
Не шляйся целый день во фраке,
Как с торбой писаной дурак.

Зачем ты кудри напомадил,
Вооружил моноклем глаз
И социальный наш изгадил
Убогой роскошью заказ?

Где Робеспьеров и Маратов
И вольный дух, и смерч кудрей?
— «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов»,
В Москву, на площадь, в мавзолей!

В косоворотку, в шаровары,
В зипун, в овчину и в армяк,
В ночлежный дом, в подвал, на нары,
В советский быт, в гражданский брак!

Чтоб не по платью вас встречали
В Европе затхлой и гнилой,
Чтоб вас по морде провожали
Из-за границы — и домой!..

Пора начать социалистическое наступление на музыкальном фронте!

Из советских газет

Сколь приятно из далека
Созерцать зарю Востока,
Искушенный теша взор —
Этим пламенным сияньем,
Этим розовым пыланьем
Этих собственных Аврор!..

Что ни день, то достиженье,
Что ни час — преображенье,
Претворение мечты,
Тайнам новое причастье,
На земле земное счастье
И победа красоты!

Не могу застыть в покое…
Дайте что-нибудь такое,
Чтобы мог я колотить,
И чтоб мог я барабанить,
Дробью душу затуманить,
Радость бурную излить!

Так и хочется галопом
Проскакать по всем Европам,
Учинить у них Содом —
И воскликнуть: «Посмотрите.
И немедленно умрите,
Пожираемы стыдом!»

Разве снилось вам, гниющим,
Вам, во прахе трижды сущим,
Нечто равное тому,
Что теперь, даю вам слово,
Блеском солнца мирового
Всю прорезывает тьму?!

Мы с душою семиструнной,
Мы, кого сонатой лунной
Угощал еще Мамай,
Мы, над кем от колыбели
Без конца звенели трели,
Открывающие рот, —
И конечно, мы мечтали
О последнем идеале,
Знаменующем рекорд-
В день, когда над всей вселенной
Грянет мощью вожделенной
Заключительный аккорд!

Пусть еще у музыкантов
Нет достаточных талантов,
А в руках одни смычки…
Нам не надо инструментов!
Мы и так интеллигентов
Обыграем в дурачки!..

Потому что в мире пресном,
В уравненье с неизвестным,
Мы, вот именно, есть икс!
Будет день — и грянет опус,
И не только на Европу-с,
А на весь на материк-с!

Ничего не пожалеем,
Так ударим, так огреем,
Что воскликнет мир, зловещ:
— А, действительно, какая
Эта музыка Мамая
Симфоническая вещь!..

1

Осень пахнет горьким тленом,
Милым прахом увяданья,
Легким запахом мимозы
В час последнего свиданья.

А еще — сладчайшим медом,
Душной мятой, паутиной
И осыпавшейся розой
Над неубранной куртиной.

2

Зимний полдень пахнет снегом,
Мерзлым яблоком, деревней
И мужицкою овчиной,
Пропотевшею и древней.

Зимний вечер пахнет ромом,
Крепким чаем, теплым паром,
Табаком, и гиацинтом,
И каминным перегаром.

3

Утро солнечного мая
Пахнет ландышем душистым
И, как ты, моя Наташа,
Чем-то легким, чем-то чистым,

Этой травкою зеленой,
Что растет в глухом овраге,
Этой смутною фиалкой,
Этой капелькою влаги,

Что дрожит в лиловой дымке
На краю цветочной чаши,
Как дрожат порою слезы
На ресницах у Наташи…

4

Лето пахнет душистым сеном,
Сливой темною и пыльной,
Бледной лилией болотной,
Тонкостанной и бессильной,

Испареньями земными,
Тмином, маком, прелью сада
И вином, что только бродит
В сочных гроздьях винограда.

А еще в горячий полдень
Лето пахнет лесом, смолью
И щекочущей и влажной
Голубой морскою солью,

Мшистой сыростью купальни,
Острым запахом иода
И волнующей и дальней
Дымной гарью парохода…

Хорошо лежать у моря,
На песке сыром и сером,
Притворяясь целый месяц
Молодым миллионером.

Ослепительным набобом,
Путешественником знатным,
Снисходительно-веселым,
Изумительно-приятным!

Если правда, что природой
Дан инстинкт нам театральный,
То такой наряд способен
Заменить халат купальный,

Нивелирующий знаков
И отличий блеск и глянец,
Под которым одинаков
И набоб, и голодранец,

Под которым так бесследно,
Так абстрактно и зловеще
Исчезают все на свете
Геральдические вещи!

Даже черт сломает ногу,
Несмотря на все старанья,
Чтоб извлечь из-под халата
И сословия, и званья,

Чтоб узнать, не принц ли это
С голубой прозрачной кровью
Или муж, принадлежащий
Прямо к третьему сословью?!

О, стихия океанов,
Ты смываешь все плотины…
Утверждая просто личность
Просто голого мужчины,

С точки зрения дворянской
Нарушая чин и службу,
Но зато осуществляя
Ту неслыханную дружбу,

Над которой изнемог уж
Человеческий рассудок
И которая возможна
Меж купальных этих будок.

Только здесь, где все законом
Управляется особым
И последний голоштанник
Притворяется набобом!

Возможно, что это —
Разлитие желчи.
Больная печенка. А главное, годы.
А может быть, это —
Влияние солнца.
Истомное лето. Законы природы.
Возможно. Не знаю.
Но в стужу и в слякоть,
Порой негодуя, порой умиляясь,
А чаще смеяся,
Чтоб только не плакать,
Я чтеньем советских газет занимаюсь…

Как жемчуг нижу я
Жемчужины слога,
Платформы, и формы погуще и резче,
Поход пионеров
На Господа Бога,
И всякие измы, и прочие вещи…
Зимой это просто:
«Кулацкая тема»,
«На базисе тезисов срыва колхоза».
Сие означает,
Что жизнь не поэма,
Менжинский не ландыш, и Сталин не роза.
Но летом!.. Но летом,
Когда этот Цельзий
Буквально безумствует в трубке стеклянной,
Когда под окошком
Мостят мостовую
И край перепонки моей барабанной,
Когда это скопом,
И сразу, и вместе —
Влечет вас под пальмы, в пустыню, в оазис,
Скажите открыто,
Признайтесь по чести —
Волнует вас тезис? Тревожит вас базис?!

Я думаю с грустью
О тех обреченных,
В которых, как яблоки в бедного гуся,
Пихают начинку
Толченых, моченых
Листовок, брошюрок, агиток, дискуссий…
На каждую душу —
Пайковая жвачка,
На каждую жвачку — оброчные души!
Нет, лучше пускай уж
Мостят мостовую
И грохотом камня терзают мне уши…

1

Не падай духом, человек,
Не следуй силам непреложным.
Не забывай, что этот век
Не ограничен невозможным!

И, даже стоя на краю
И различая дня зиянье,
Упорно верь в звезду твою,
В ее бессмертное сиянье!

Слепому случаю вручай
Твои последние надежды
И лишь слезой не омрачай
Так называемые вежды!

Идя по трудному пути,
Как счастья собственного стражник,
Во-первых, можешь ты найти
Тот исторический бумажник,

О коем грезит испокон
Искатель чуда безрассудный
И в коем ровно миллион
Лежит, торжественный и чудный…

Затем ты можешь, во-вторых,
Свой страх естественный осиля,
Попасть без трудностей больших
Под колесо автомобиля.

И, согласившись полежать
Под сим чудовищем пыхтящим,
В одну минуту встать и стать
Капиталистом настоящим!

Конечно, Боже упаси,
Скажу для скучного примера,
Попасть под пошлое такси,
Да еще русского шофера…

Он, несомненно, повредит
Твой торс, достойный Аполлона,
И даже срок свой отсидит,
Но не заплатит миллиона…

А посему, ища удач,
Имен прославленных не бойся
И постарайся, словно мяч
Катясь, катиться под «роллс-ройса»!

Итак, бодрись! Отбросив лень,
И от рассвета до рассвета,
По тротуарам ночь и день
Броди, как тень отца Гамлета,

И ты свой рок подстережешь.
И то найдешь, что ожидаешь…
А если даже не найдешь,
То уж зато ж и погуляешь!

2

Играйте в гольф! Одолевайте старость,
Седой венец носите набекрень,
Восход зари пророчит зной и ярость.
Закат зари сулит покой и тень.

Но мудрость дней нуждается в оправе,
И возраст — это лучший ювелир.
Глядите ж легче, проще и лукавей
На этот заблуждающийся мир!

У молодости жадное дыханье,
И быстр и расточителен рассвет.
Недаром поздних роз благоуханье
Давно воспел классический поэт.

Но эти розы требуют ухода
Внимательной и опытной руки,
Чтоб сохранить до будущего года
Их тронутые тленьем лепестки.

Густым вином наполненную чашу
Отвергните! и просто, без прикрас,
Вкушайте ледяную простоквашу
И помните, что Мечников за вас!

Холодный душ, струя одеколона,
Гимнастики и ритм, и благодать.
И перед сном читать Анакреона,
И в руки Достоевского не брать!..

Открытый взгляд, упругая походка,
Монокль в глазу!.. и докажите мне,
Что мир должна спасти косоворотка,
Зловещий клок, козлиная бородка
И преданность угрюмой старине?!

Играйте в гольф! И, молодости ради,
Носите шляпу типа болеро,
А сбоку, как охотники в Канаде,
Воткните разноцветное перо.

И бремя лет да станет праздным мифом,
Легендою в забытых письменах.
Играйте в гольф! Не подражайте скифам!
И берегите складки на штанах!

В исканиях земного идеала,
Познания, истоков и основ
Великий смысл кошачьего начала
Открылся мне на выставке котов.

Все гибкое, все хрупкое, все злое,
Мятущееся в гибельной тоске,
Таящееся в видимом покое,
Сокрытое в хрустящем позвонке,

Блеснуло мне и вырвалось оттуда,
Из глубины сощурившихся глаз,
Из зелени, из тайны изумруда,
Из желтизны, впадающей в топаз,

Из тусклой тьмы смарагда и агата,
Из косных недр и облачных химер,
Которые описывал когда-то
Замученный любовницей Бодлер…

Но, равнодушна к памяти Бодлера,
Водила ты по выставке меня.
В твоих глазах, зеленовато-серых,
Был тот же блеск заемного огня,

Пронзительный, загадочный, лучистый,
Не ласковый, не женский и не твой,
А этой кошки, рыжей и пушистой,
Персидской кошки с шерстью золотой…

Но ты, увы! Бодлера не читала,
И от стихов ты приходила в грусть…
Зато ты просто кошек обожала
И все породы знала наизусть!

— Персидский кот с жестокими усами,
Священный кот, подведомственный Браме,
Шотландский кот, одетый в коверкот,
И белый кот, воспитанный в Сиаме,
И голубой, индокитайский кот,
И черный кот для Брокена, для оргий,
И серый кот для щедрых производств…
И ты была в безумии, в восторге
От этих рас, пород и благородств!..

Когда ж домой с тобой я возращался
И нам котенок маленький попался,
Измученный, несчастный и худой,
Мяукавший, намокший под дождями,
Родившийся, конечно, не в Сиаме,
А, вероятно, в яме выгребной,
Ты так его ногою оттолкнула,
А на меня так ласково взглянула,

Что понял я, что очередь за мной!..

От Гренады до Севильи
Все танцует, все поет…
Скиньте ж, Маша, тип мантильи
С ваших мраморных красот!

В наших табелях о ранге —
Возраст только атавизм.
А поэтому, мой ангел,
Не впадайте в пессимизм.

Горячо рекомендую —
«За святой девиз вперед»
Выпить рюмочку, другую,
На четырнадцатый год.

Если червь вам сердце гложет,
Прикажите — задушу!
Если ж это не поможет,
То прощения прошу…

Значит, вашей сердцевины
Не коснулся мой аккорд.
Значит, я, как тип мужчины,
Не созвучен в смысле морд.

Но в надежде, что прискорбный
Факт сей может и не быть,
Я прошу ваш профиль скорбный
Хоть на фас переменить.

Потому что, чем яснее
Ваши томные черты,
Тем вы больше в апогее
Нашей женской красоты.

Так роскошно стрижка ваша,
Как античный вьется фриз,
Что прошу вас, выпьем, Маша,
За какой-нибудь девиз!

Выпьем раз от состраданья,
А для вкуса — по второй,
И наш горький хлеб изгнанья
Густо вымажем икрой!..

Господа! если к правде святой
Мир дорогу найти не сумеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!

Надсон

Пусть он явится северным скальдом,
Миннезингером сказочных лет.
Пусть безумца зовут Макдональдом,
Если лучшего имени нет.

Пусть он будет брамином индусским,
И жрецом вожделеющих масс.
Или даже подвижником русским,
Как весьма уважаемый Влас.

Пусть он будет японец, китаец,
Или житель обеих Гвинеи,
Или самый последний малаец…
Это им уж, малайцам, видней!

Пусть из тьмы, из пустыни прибудет-
Как какой-нибудь жалкий Номад.
Пусть из «Нового Града» он будет,
Если даже не нов этот Град…

Пусть он будет пророк гениальный,
Или, чаяньям всем вопреки,
Пусть он будет дурак интегральный
В переводе на все языки.

Все равно… Поколенье лелеет
Эту мысль с незапамятных лет.
— Только пусть он придет и навеет!
Потому что терпения нет…

Потому что покуда мы станем
И томиться, и веялки ждать,
Мы и сами дышать перестанем…
А на мертвых уж что навевать!