Архив стихотворений Дмитрия Хвостова

Воейков! любишь ты по разуму хвалить,
Иль основательно Поэзию хулить.
Разумно говорил родитель нашей сцены
(Но сей несчастливый наперсник Мельпомены
В чертогах у нее пусть только «лепетал»,
Удачливо подчас Зоилов щекотал):
«Достойной похвалы невежды не умалят,
А то не похвала, когда невежды хвалят».
Напрасно отвергать нам правду этих слов:
Все наши похвалы в журналах наших, брани
Суть просто дружеству иль ненависти дани;
Но где, скажи, когда в беседе знатоков
Без желчи оценить могли живых певцов?
Везде пристрастно Муз венчают или вяжут:
То Греки, Римляне, Французы нам покажут.

Я сам, последнейший из Фебовых сынов,
Слыхал себе хвалы, ругательства без меры;
Середки нет: здесь все «врали» или Вольтеры!
Питомец глупости, приветливый Минос,
Готов писателю кадить некстати в нос;
А если в ссоре с кем, в минуту без препоны
Он Богдановича разжалует в Прадоны.
Ты, взяв Жуковского в число своих друзей,
«Хвалою дорожи разборчивых людей».
Пусть мнимых знатоков нелепые здесь сонмы
Бросают лавр друзьям, а на таланты громы:
Что нужды до того? Прошло почти сто лет,
Как Ломоносова сияет чистый свет;
Но разве Лирика бессмертного Зоилы
В досаду истине щадили до могилы?..
Без убыли речей, без траты образцов
Оставим воевать мы с Музами глупцов!
Пусть Геллерт басенку старинную расскажет,
И языки пустых хвалителей привяжет…

В Кронштате с Музами свиданье
Поэта юного хвалю;
Увидеть Пинд твое желанье
И плавные стихи люблю.

Ты справедливо прославляешь
Сиянье пламенных певцов,
Любимцев Аонид, жрецов,
Напрасно только прицепляешь
За блеск сценической игры
К орлам Невы певца Кубры!..

Питомец грозного Нептуна!
Тебе сопутник сам Борей;
Пусть не трепещешь стрел Перуна,
Поверь — опаснее морей
И бурь Парнасские Сирены;
Всех в мире тяжелее путь
До верха Пинда досягнуть.
Там часто вянет лавр зеленый,
Там рядом с током Иппокрены
Песчаный, дикий Леты брег;
Там гром и дождь, там иней, снег. —
Хотя у нас в теплицах розы
Цветут в крещенские морозы;
Но шепот зависти и месть
Поносят вместе дар и честь.
Большие, право, нам проказы:
Вопль, брань, и толки, и рассказы,
И клеветы дух часто злой —
Тебя погонят с гор долой.
Коль кто, не убоясь стремнины,
И побредет — и то скользя —
Столкнут утеса с половины,
А бросить якоря нельзя!..

Цветущих лет весну сретая,
Изящным дух и мысль питая,
На стебле розу ты видал, —
По ней, быть может, и страдал?..
В лице иль Дафны, иль Филлиды
Нес жертвы на олтарь Киприды!..
Что ж там узрел? — одну напасть! —
Иль гордую нередко власть.
Стыдливость, ревность и желанье
Твой измеряли каждый шаг:
Капризы часто на свиданьи
Блеск отравляют мнимых благ.

Красавиц прихотливей Музы:
Беда, коль ступишь невпопад!
У них все чинно, стройно в лад;
На все закон, порядок, узы!
Число, местоименье, род —
Какое множество хлопот!
А к ним прицепятся глаголы
И за фантазию расколы;
От Муз и Шиллер и Бейрон —
И даже в старину Марон —
Слыхали часто пересуды.
У девяти Парнасских дев
На прилагательные гнев,
Кричат… (на все свои причуды)…
Алмазный перст, стеклянный брак,
Двуносый дуб, стыдливый рак —
Пускай кудрявы и прекрасны;
В стихах не звучны и не ясны.

Внимая моря бурный рев,
Послушен будь всегда досугу;
Пиши стихами только к другу,
Забыв напрасный Музы гнев;
Неробким духом и рукою
Старинной, новою стопою
Стихи под молнией пиши;
Коль вытекают из души,
Они, конечно, хороши.

Поэзия — восторг высокой
И дух премудрости глубокой,
Пространней видимых морей;
Она всех боле Океянов;
Нет только пристани у ней;
Довольно летом Ураганов.
Подводных камней и мелей,
Водоворотов и бурунов,
И тьмы лжекритиков-Перунов;
Она — сказать ли наконец? —
Язык чувствительных сердец!

Моей молитве, Вседержитель,
С эфирной области внемли;
Или, мой Бог и Покровитель,
Не слышишь вопля от земли?
Средь многих бед, скорбей и стона
Утехи жду в сени закона;
Едва блеснет поутру день,
К Тебе единому взываю,
К Тебе обеты воссылаю,
Когда наступит ночи тень.

Печаль, гонения, напасти
С младенчества за мной текут;
Напрасно в злополучной части
Уста отрадный день зовут:
Болезнью лютой отягченный,
Сетьми коварства окруженный,
Я — поругания залог,
И посмеянья стал виною;
Вещают в слух с улыбкой злою:
«Его спасти пусть придет Бог!»

Тобой, Господь, я исторгался
Из чрева матери моей,
И от ея сосцов питался
Млекоточивою струей.
Звездами полный свод небесный —
Ручитель мне надежды лестной…
Ты, Боже, щит мой и совет!
Средь злоключений повседневных,
Среди утрат, скорбей душевных
Заступника другого нет.

Десницею необоримой
От светлых небеси высот,
Творец Святой, непостижимый!
Ты осеняешь смертных род.
Я — червь, ничто перед Тобою,
Но движуся Твоей рукою.
Мне близок был последний час; —
К Тебе, мой Бог, вознес я взоры,
И Ты, в бедах Помощник скорый,
Мой не отринул слабый глас.

Как вол стремится разъяренный,
Добычу в ясный день гоня,
И в дебри лев ожесточенный
Рыкает, с зубом зуб стесня:
Мучительной болезни силы
В неисходимый ров могилы
Мне дверь готовились отверзть;
Уже когтями плоть терзали,
Уже и кровь мою сосали,
Состав преобращая в персть.

С лучами солнца разлученье
Смиренный дух крушило мой;
Я видел смерти приближенье
Нетихою ко мне стопой;
Как ночь, мне зрелось дня светило,
И сердце скорбное уныло
Переставало трепетать,
И мысль живая отлетала,
И с костью кость сойдясь, стучала,
И отреклись уста вещать.

Тогда молитвы сострадания
К Престолу Твоему текли.
Ты, Боже, радость, врачеванье
Сынов покорных на земли.
Как луч царя светил отрадный,
Как дуновеньем ветр прохладный
Всех былий освежает род:
Ты милость мне свою прибавил,
Еще здесь возгласить оставил
О множестве Твоих щедрот.

Я в сказочке урок прекраснейший читал,
Что батюшка сынку, изобретая средство
Упрочить счастие в законное наследство,
Удачливым путем путь глупости считал. —

Расилов! так и ты вопрос мне сделал чудной,
Как имя получить дорогою нетрудной.
Судейства бегаешь, чтоб скорою рукой
Подобного себе не поиграть судьбой.
Кричишь, что на войне нередко полубоги
От ядер и свинца теряют руки, ноги.
Желаешь, чтоб тебе я звание избрал,
Где б ты со славою беспечность сочетал;
Избытком нежимый, забытый в жизни роком,
От лени мог прослыть в углу своем пророком,
Уважен в обществе, с вельможами знаком. —

Скажи, намерен ли быть светским мотыльком?
Коль так — употреби заботливость большую
Колесами стучать всегда о мостовую.
Исправен будь платить визиты — не долги;
Знай вести; коль их нет, выдумывай и лги.
Умей за ужином игривыми словами
Равняться выслугой с бессмертными умами;
Толпу прелестну зря, зефира представляй;
Лови приятеля и вскоре с ним скучай.
Средь жизни удаля деятельность унылу,
Младенцем опустись при старости в могилу.

Иль, карты полюбя, будь записной игрок;
Разыгрывать мизер открытую жесток.
Коль будут приходить мизеры часто в руки,
Не будешь вечно знать ни голода, ни скуки.
Сидя с хозяйкою за ломберным столом,
Средь общества игриц ты прослывешь орлом.
Мурныча песенку, ты взятки будешь числить,
Не много говорить, гораздо меньше мыслить.
Но осторожным будь, и, не смотря на шум,
Ты помни тройки все, в туза впери свой ум.

Соскуча роскошью и негою зловредной,
К природе обратись средь отчины наследной.
Где будешь выездом ты псовым щеголять,
Животных гибелью себя увеселять.
Где слуг полдюжины, с чиновными и боле,
Тебя торжественно сопровождают в поле.
Стремянный смешливый, вздев шапку набекрень,
Блюдет, чтоб милый пес не наскочил на пень.
Где все охотники великолепным строем
Рыссой под острова текут перед героем.
Когда ты знак подашь, то, внемля звук рогов,
В минуту гончие спускаются с смычков.
Дубравы красные, места покоя, мира,
Где лист колеблется лишь веяньем зефира,
Внимают визг и лай, и ржание коней,
И разных звуков смесь, и хлопанье бичей;
Но шум, смятение с необычайным свистом
Вещают, что уже зверок на поле чистом:
Борзые, гончие, выжлятники, псари
Несутся кучею; там крик: «Сюда! — смотри!» —
Там всадник всадника во всю прыть конску гонит
От топота копыт земная тяжесть стонет.
А, наконец, когда затравленный зверок
Любимым псом твоим повергнется у ног;
Настанет торжество и громко восклицанье,
Начнут, сойдясь в кружок, о славе состязанье,
Тот Искре лавр дает, тот, время улуча,
К тебе ласкается хвалою Сорвача!
Охотник тот, чьи псы без славы день скакали,
Обратный правит путь, склонив главу в печали.

Но, гневный на меня ты обращая взор,
Кричишь, что мой тебе наскучил разговор;
Что травлей забавлять себя теперь не время,
Что Россов тяготит войны свирепой бремя,
Что наших праотцев под гробовой доской
Стопами вражьими нарушен мир, покой.
Что Лены с берегов, с подошвы Чатыр-даха,
Текут отмстители, не ощущал страха.
Все Россы воины: олтарь, соха, весы,
Все, духом возмужав в ужасные часы,
Воспомня древний град, отмщением пылают;
Любимому Царю, усердствуя, вещают:
«Москва уж не в Москве, Москва вся там, где ты —
Наполнясь Твоего мы духа высоты,
Отмстим торжественно свирепому тирану,
За принесенную Москве болезнь и рану;
Закроем льва сего ненасытимый зев —
Ударим, поразим — пусть наша месть и гнев
Россию не одну спасет и воспрославит,
Европу целую поносных уз избавит;
И царства и цари — все совосплещут нам!
Все придут льва терзать и рушить по частям.
Но мы, питая гнев неукротимый, ярый,
Мы первые дадим жестокие удары!
Злодея окропим мы каменным дождем,
Пусть лижет персть, пусть он, с поруганным хребтом,
Едва дыша, бежит сквозь лес, чрез бурны воды;
Тогда познают все стесненные народы,
Что сей вселенной бич, толь славимый в боях,
Для малодушных был на Юге диво, страх.»
Мешает коль болезнь мне тигра видеть травлю,
Я с зайцами войной себя не воспрославлю.

Расилов! оценя похвальный твой ответ,
Я вновь осмелюся тебе подать совет,
Узнай, что в жизни сей есть ново состоянье,
Удобное обресть от общества вниманье.
Грехи писателей суди и объявляй,
На счет трудящихся ленивых забавляй.
И, оградя себя Фреронов злых щитами,
Играй бестрепетно лавровыми венцами.
Будь Пинда вывеской, и вкуса будь послом,
Сияя в круглый год двенадцать раз умом.

Не мни, что надобно познание глубоко,
Ума обширного парение высоко; —
Фрерон покажет вмиг, как помещать в разбор
Не доказательство, но ловкий разговор.
Как, книги не читав, о ней судить исправно,
Как современников своих язвить забавно,
Мысль бедную пестрить излишеством цветов,
Рассудок заменять набором колких слов.
Замысловатое суждение, игриво
Понравится, хотя оно не справедливо.
Греми и обличай, постылых не жалей;
Но жалуй в умницы себя, своих друзей.
Будь в способах богат, и колкости французски
На счет природных Муз переводи по-Русски.
Пусть в прозе и стихах ты сам не образец;
Чужой лавр ощипав, сплетешь себе венец.
Нет нужды, что подчас и ум и вкус обидишь;
Потомства не страшись, его ты не увидишь.

Коль не понравится последний сей совет,
Как хочешь — у меня другого лучше нет.

Что слава на земли? не дар поносной лести,
Не пища гордости, венец за подвиг чести. —
Но славы суетной блестящие венцы
Не прочны, если их здесь носят зла творцы.
Безумный Герострат, Аттилла зверонравный
И изверг Бонапарт, хоть громки, но неславны.
Потомство поздное их клятвой тяготит.
Аврелий с ужасом от гроба их бежит.
Так лучше, удаля от мыслей звуки славы,
Вкушай семейну жизнь, невинные забавы.
Свой круг животвори, лелея мирный кров,
И окрест рассыпай избытки от цветов.
Коль будешь ближнему, Расилов, ты полезен,
То будешь в обществе и славен и любезен.

Вступя с Парнасскими богинями в союз,
Ты, Гнедич, показал свои дары и вкус.
С Омиром ли поешь для Россов древни брани,
Или с чувствительных сердец сбираешь дани,
Вольтера дивного стремяся по следам,
Везде ты плавен, чист и близок к образцам;
Ты сам поэт в числе поэтов вдохновенных,
Не собиратель рифм и фраз обыкновенных.
Ты должен ведать то (твой разум просвещен),
Какими безднами путь к Пинду прегражден.
Препятствий тьма в делах Беллоны и Фемиды,
Не меньше трудностей встречают Пиериды.

Пусть представляют их, сидящих у холмов,
Спокойно внемлющих журчанье ручейков,
Пусть ревностны певцы о Геликоне пишут,
Что там прохладные зефиры только дышут,
Что вкупе собраны натуры красоты,
Что царствует весна, одни растут цветы,
Что не является туда мороз суровый,
Что Музы там, резвясь, плетут венцы Лавровы;
Коль спросит тех, кому сияет Фебов свет,
Нам Ломоносовы другой дадут ответ,
Признаются, что есть на Пинде тучи черны,
И часто вместо роз там прозябают терны.
Пусть за упрямство рифм, как за ужасно зло,
Пенял садовнику шутливый Буало;
Но справедливее от нас должны быть пени
За рослые слова, длиною в полсажени.
Чей может ум, перо, дар превосходный чей
(Хотя б в Петрополе родился вновь Орфей),
И сенолиственно и благопокорливо
Включить в одном стихе искусно и счастливо?

Бесспорно, наш язык — язык самих Богов;
Но мы еще на нем значенье, силу слов
Доселе не могли определить законом:
Все пишем, как хотим, шутя над Аполлоном.
Не только мысли блеск, по лености своей,
Заемлем из чужих для прихоти ключей,
Мы черплем оборот из Тасса иль Мильтона,
Или из Геснера, или из Кребильона,
Бродя по образцам несродных нам чудес,
Не можем языку дать настоящий вес.

Пускай ты ниспроверг посредством дарований
Неисчислимости Парнасских препинаний,
Постигнул звуков чин, разумный слова склад
И мыслям чрез слова пристойный дал наряд;
Положим, что в стихах, чрез хитрое искусство,
С воображением совокупил и чувство,
То право приобрел на лавровый венец;

Но чуть поставишь ты внизу стихов конец,
Забота новая тебе, поэт, родится;
Толпа читателей, как пчельный рой, плодится;
Твое творение весь город полюбя,
Читать твои стихи к себе зовет тебя.
Сияют храмины кинкетов, люстр огнями,
Сидят ценители за круглыми столами,
И мыслят прорицать священных дев закон;
В толь день торжественный оставлен и бостон.
Уже ты стих прочел, и критика готова,
Без порицания не пропускают слова.
Иной стишок им тускл, а тот незвучен стих,
Глаголы гонят прочь, шумят на запятых,
Не терпят древних слов, а паче усеченных.
Писатель! берегись в восторгах дерзновенных,
Ко существительным, хотя бы и под стать,
Ты прилагательны для рифмы прибирать.

Занявшись судии толь мелкими вещами,
Не могут озарять нас истины лучами:
Тот просит громкости, цветочных уз другой,
Тот сладкозвучия, Риторики иной;
Хотя вопросами писателя замучат,
На век Поэзии Поэта не научат.
Привыкнув спрашивать условной красоты,
Не спросят одного: Поэт ли, Гнедич, ты?
О тщетной гладкости хлопочут только, мыслят,
Кто гладко пишет здесь, того пророком числят;
Иным писателям и я скажу без льсти:
По гладким их стихам хоть шаром покати.

Во мзду трудов Фрерон, с ослиными ушами,
Поставит в ряд тебя с негодными писцами;
И даже критики не сделав никакой,
Решит, что дурен ты и хуже, чем другой.

Скажи, иль думаешь средь тягостных занятий,
Что ты, досады зря на Пинде от собратий,
Терпеньем утомя и зависть их и месть,
Себе и своему доставишь роду честь;
Что жизни выгоды, богатство, славу мира
С собою принесет Поэту громка лира?

Коль мыслишь, то оставь сии приятны сны,
Какая встарь была, нет той дарам цены.
Великий твой Омир пускай воскреснет ныне,
Не станут о его рожденьи иль кончине
Семь спорить городов, ниже одно село
Не возгремит, что в мир певца произвело.

Поэт во древности Олимпа собеседник,
У Римлян, Греков он был славы проповедник;
Полезны истины на лире возглашал,
Хвалил полубогов, а смертных просвещал.
Не нужны боле нам певцы замысловаты;
Познания без них открылся ключ богатый;
Поток высоких дум, благодаря судьбе,
Покажет, изъяснит какой-нибудь Абе.
Что ныне лавр певца, что ныне громка лира?
Навыкла презирать их большая часть мира.
Не лучше ли, Поэт! за чистый взяться ум?
Оставя лирный звук и ключ богатых дум,
В бездумно откупов переселиться царство?
О жизнь откупщиков! прямое в мире барство!
О Вакхов славный жезл, волшебный, золотой!
Ты расточаешь в мир веселие рекой;
Твои наперсники в каретах все и сыты;
Власы супружниц их алмазами увиты.
Но только ль то, что жизнь приятной он творит?
Самой натуры нам сокровища дарит.
Скажи, где откупщик не мил и не прелестен?
Где неразумен он, неловок и нечестен?
Где без ходатайства, без ближних, без друзей?
Скажите, кто ему не отопрет дверей?
Как солнца светлый лик все звезды помрачает,

Червонцев сладкий звук таланты заглушает.
Что делать? на земли уже такой закон;
Покорны Плутусу Феб, Марс и Купидон;
Все Плутус в мире сем, и по его днесь власти
Текут в своей чреде огромны мира части.

Когда Поэтом быть велит твоя звезда,
Строй лиру, не щади безмерного труда,
Дерзай, питомец Муз, светить земному кругу
В честь самому себе, отечеству в услугу.
От Музы жди венца, с Омиром лавр возьми,
От современников себе досады жди.

Пучкова, исполнять приятелей желанье,
Давно ты ведаешь, что я всегда готов;
И с берегов Кубры пишу тебе посланье;
Но что представлю в нем? Нет мыслей, ни стихов
Мне, спутнику дождя, с починенной коляской
Мысль к мысли подвести, угладить рифмы тряско
Там горы, там песок, а там в болоте вязко,
И недосуг ловить замысловатых слов.

Разумной, городской и барышне любезной,
С которой Музы все и Аполлон знаком,
Осмелюсь ли послать нескладной стих, железной
И незатейливым начертанный пером?
Пусть солнце опишу, как яркими лучами,
С быстротекущими сливался волнами,
И в капле даже вод
Являет сонм красот;
Иль огнь Всевышнего, крылатой гром чудесной,
Который, с высоты спускаясь ближе к нам,
Воюет жестоко средь области древесной,
И звук удару вслед катится по листам;
Иль ароматными цветами испещренный
При шуме ручейка приятнейший лужок,
Где в час уединенный
Поет любовь и грусть унылый пастушок.

Ты в сонме лир, забав искусственных на лоне
Уже читала то в Делилле и Томсоне!
Тебе отчета я о солнце не даю;
Что живо чувствую, то просто и пою.
Хотя бы невзначай случилося на диво,
Что прелесть естества изображу счастливо;
Но сельский может ли понравиться Омир,
И забавлять стихом большой в столице мир?…
Умеет ли придать румяный цвет он иве;
Былинке повелеть весь день плясать на ниве;
Заставит ли хоть раз могущего вола,
По жердям прыгая, опередить козла?

Фортуне жертвуя, все жители в столицах
Пируют иногда Фантазии в границах.
Среди волнения и радостных сует
Чужого праздника большой не любит свет;
Нередко судит он, забыв Поэтов славу,
Не по словесности, бостона по уставу;
Тех думает хвалить и кстати приласкать,
Кому удастся раз с вельможей пошептать.
Большею частию в столицах лицемерят;
Немногие у вас и Журналистам верят.

Заботясь семь недель исполнить твой приказ,
О странствиях теперь пускаюся в рассказ.
Знай, в Пошехонские пределы я помчался,
И, к сожалению, с Поэтом не встречался,
Который, Талии любя прелестный дом,
Представил Какаду искусно и с умом.

Не попадался мне родня и мой приятель,
Расину счастливый в Эсфири подражатель;
Но видел дедушкин в моем поместье кедр,
Который посадить для внука сам трудился,
Когда он с Минихом от Турков возвратился.
Давно садитель спит в объятьях земных недр;
А древо ветвями по воздуху играет,
И в честь ему плодом потомство награждает!

Я Нила Русского по красным берегам
В село Темирино на чернозем стремился;
И с Ярославлем лишь и Костромой простился,
У праха Минина на ярмарке явился.
Торговли внутренней там создан пышный храм,
Над коим зодчества искусный дух трудился.

Не может с кораблем сравниться малой чёлн!
Изобразителю Кубры смиренных волн
Пристойно ли, скажи, петь Волгу величаву?
Питомцы сей реки ея вещали славу;
Но Музе здесь моей, Симбирских гостье стран,
Другой полет сужден и дар скуднее дан;
Ей можно объявить, заботою объятой,
Что на Суре она увидела богатой
Отличных стерлядей в одежде золотой.
Когда ж тебе читать поход не скучно мой;
Вообрази, где был воспитанник Парнасса:
Пешечком улицы обмерял Арзамаса;
Там общество гусей он видел у реки;
Но жаль, что не нашлось меж них бойца прямого!
Обыкновенные, как и везде, гуськи;
Такие именно, как в басенке Крылова.
Ну право, не смотря на множество похвал,
Я таковых гуськов и при Неве встречал.

Свидание с родным и другом мне отрада
Среди престольного Владимирова града.
Там Клязьма, славная по древности река,
С которой в Волгу пасть сливается Ока;
Там удивленные пришельца видят взоры
Пространные поля, ручьи, долины, горы;
Там пахарь за сохой с веселием идет,
И плена от Орды к себе уже не ждет,
Там златоверхий Кремль луч солнца отражает
И домы на холмах покатых озаряет.
От Киева прияв владычества венец,
Сей град величеством Москве был образец.

Кто веры воспитал в душе святые чувства,
Тот средь Владимира зрел торжество искусства;
Какая в лицах жизнь, какая в красках тень!
Там старец с юношей, с младенцам мать, там дева,
Все, духом возмужав парения Царева,
Текут к святым водам, в отрадный сердцу день;
Разнообразия владычествует тень.
Своею прелестью все виды восхищают;
Одежда с наготой равно красой сияют,
И Живописец сам — благодаренья в дань —
Как древний Славянин, возносит к небу длань.
Род поздний будет здесь благоговеть, дивиться;
Артисты и певцы у Тончия учиться.

К Кубре ли обращусь: предметы вижу там,
Приятные моим от юности очам.
Природной прелестью хотя обогащении,
Очарования мне кажутся лишенны:
Пусть прежнею они сияют красотой;
Нет Муз присутствия, — волшебной жизни той,
Лиющей радости, когда я был моложе,
Когда здесь были те, кто мне всего дороже.
Напрасно жду Харит, скитаясь по горе,
Взываю к холмику, взываю я к Кубре:
Кубра безмолвствует и мне не отвечает;
Поэта своего огнем не наделяет!
К березкам я моим, прекраснейшим древам,
Вещаю: «Вы забав свидетелями были;
Не прекословили вы юности играм,
И тень прохладную средь летних дней дарили;
Но скоро может час приближаться, настать,
Что будете мой холм могильный осенять!»

Боясь перед тобой, щеголеватым светом
Сентиментальности открыть себя Поэтом,
Угрюмой старости я оставляю тон:
Надежда и любовь да будут мой закон!
Я умозрения плод горький отвергаю;
Приятным случаем письмо к тебе кончаю:
Поэту-старику на берегу Кубры
Со дружбой искренность несли свои дары;
И снова светскости свиданье посвятили:
Играли в вист, бостон и вальсов не забыли.

Скорее в погреб, не ленися,
Подай шампанского, Степан,
С бутылкою Аи явися,
Налей, не пеня, мне стакан.
О верны други Аполлона!
На холмах светла Геликона
Осушим всю бутыль до дна;
Се новый Флакк, любимец Неба,
Украшенный дарами Феба,
Взлетел на Пинд, вспрянув от сна

Ты счастлив стал, известен свету
В печати и знаком с молвой;
Твой дух, твоя хвала Поэту
Летят в обертке голубой,
Державина порывом полны,
На отдаленны Псела волны,
Родительский утешить дом;
Но сам в коричневом жилете,
Забыв о злой поэтам Лете,
Бредешь в присутствие пешком.

Восторгом сладким упоенный,
При звуке громогласных лир,
На розах возлежа, волшебный
Перед собою видишь мир!
Пусть зависть жнет певцов отрады,
Косые обращая взгляды,
Шипит и по следам ползет;
Тебя шипеньем оглушает,
Надежду лестну отгоняет
И яд на лирны струны льет.

Пусть алчет Фурия всечасно
Огонь небесный потушить:
Она терзается напрасно —
Нельзя послушным Музе быть.
Пусть кроют солнца блеск туманы,
Пусть каркают ночные враны
В глухой обители гробов:
Поэт, имущий остры стрелы,
Обняв чудесности пределы,
Парит в сообществе орлов.

Слава Матушке Царице!
Русский жалует народ,
Соблюдая и поверье,
Любит нашу старину,
И кокошник надевает,
И Царевен наряжает
В сарафаны и фату.
Слава Матушке Царице!
Русский жалует народ.

Чудотворца Николая
Величает церковь день,
Вместе празднует Россия
День любимого царя:
Жен и дочерей Боярских
Много, много в храм вступило
В платье Русском давних лет.
Слава Матушке Царице!
Русский жалует народ.

Люд рабочий, православный
Вкруг подъездов у дворца
Стал о празднике толпиться,
С земляками толковать:
«Вот наряды, как в деревне,
Ну, Боярыням спасибо,
Вновь теперь мы видим Русь.»
Слава Матушке Царице!
Русский жалует народ.

Обитая в сердце, радость
Выступает на лицо,
Все исполнены восторга
И друг другу говорят:
«Мы слыхали дедов речи,
Что святое предков слово
Крепко, твердо без порук.»
Слава Матушке Царице!
Русский жалует народ.

Нужны ль прихоти чужие
Где сияет красота,
Как в ночи звезда небесна?
Под повязкой парчевой,
Восхитительна, прелестна,
Лучше, нежель под беретом,
Роза без прикрас мила.
Слава Матушке Царице!
Русский жалует народ.