Архив стихотворений Даниила Андреева

В те дни мне чудилось, что Ты
Следишь бесстрастно с высоты
За жизнью сирой,
За жертвой и за палачом,
Как Дева грозная с мечом —
Кримгильда Мира.

В те ночи мнилось мне, что Ты
В мирах бесправных жнёшь цветы,
Как жница Бога,
И — Дочь сурового Отца —
Считаешь мёртвые сердца
Светло и строго.

Страсть напоённых горем дней
Прокралась в круг мечты моей,
В мой дух бездомный,
И становилось мне — не жаль
Склониться под святую сталь
На ниве темной.

И становилось мне светло,
Когда последнее тепло
Жизнь покидало,
Суля измену, суд, позор,
И непреклонно-светлый взор,
Как блеск металла.

Поднявшись с гулом, свистом, воем,
Пугая галок, как дракон,
К волнистым облачным сувоям
Помчалась груда в десять тонн.

Ревут турбины в спешке дикой,
Чтобы не ухнуть в пустоту,
Чтобы дюралевой, безликой
Не пасть громаде в пропасть ту.

А в пропасти, забывши прятки,
Футбол, лапту, учебник, класс,
Следят за чудищем десятки
Восторженных ребячьих глаз.

— Эх, вот бы так!.. Вот шпарит ловко!
— Быть летчиком-или никем!..
И завтра не одна головка
Уйдет в долбежку теорем.

А я? — Молчит воображенье,
Слух оглушен, а мысль — как лед:
Мне отвратительна до жженья
Карикатура на полет.

Не так! не то!.. И даже птицы
Мечту не удовлетворят:
Ее томит, ей страстно снится
Другая форма и наряд.

Таким не стать мне в жизни этой,
Но предуказан путь к тому,
Чтоб превратиться в плоть из света,
Стремглав летящую сквозь тьму.

Прозрачными, как слой тумана,
Прекрасными, как сноп лучей,
Купаться в струях океана
Воздушных токов и ключей.

Со стихиалями бездонных
Небесных вод — играть вдогон,
Чтоб были дивно просветлённы
Движенья, голос, смех и звон;

С веселой ратью Ирудраны,
Зигзагом небо осветя,
Лить дождь на жаждущие страны,
Все осязая, как дитя;

И, как дитя на сенокосах
С разбега прыгает в копну,
Скользить по облачным откосам
В бесплотно-синюю волну.

Грядущее, от изобилья
Своих даров, мне знанье шлет,
Что есть уже такие крылья
И будет вот такой полет.

Не омрачай же крепом
Солнечной радости дня,
Плитою, давящим склепом
Не отягчай меня.

В бору, где по листьям прелым
Журчит и плещет ручей,
Пусть чует сквозь землю тело
Игру листвы и лучей.

С привольной пернатой тварью
Спой песню и погрусти,
Ромашку, иван-да-марью
Над прахом моим расти.

И в зелени благоуханной
Родимых таёжных мест
Поставь простой, деревянный,
Осьмиконечный крест.

Всю ночь
плотным кровом
Плат туч
кутал мир…
И вот
луч багровый
Скользнул
в глубь квартир.

Бежит
сон бессильный
Дневных
четких схем…
Наш враг —
гном-будильник —
Трещит
в уши всем:

— Бьет семь!
Марш, товарищи!
Вам всем
Время к сборищу! —

Внизу,
в мгле кварталов,
Зардел
первый стяг.
Вдоль плит,
в лужах талых,
Шуршит
спешный шаг:

— Ой, семь…
Марш, товарищи:
Нам всем
Время к сборищу! —

Встает
злое утро,
И день
взвел курок,
Снегов
льдистой пудрой
Укрыв
грязь дорог.

Ал куб
новой ратуши;
За ним,
прост и груб,
Мазком
мглы, как ретуши —
Нагой
черный куб.

Бич — дождь
бьет по кровле,
Кладет
кистью мглы
Подтек
черной крови
На свод,
фронт, углы.
Столпом
вверх маяча,
Квадрат
четкий прям;
Белки
штор — незрячи
В прямых
веках рам.

И тут,
там и рядом
Идут
вдаль, идут:
— Вперед! —
Ряд за рядом, —
Кумач
флагов — вздут, —

Пальто,
кепки, блузы,
Поля
мокрых шляп —
С контор,
фабрик, вузов —
В мозгах
плотный кляп —

И вдоль
зданий серых,
Как рев
бурь в горах —
— Вперед!!! —
Волны веры,
Восторг,
трепет, страх —

— Вперед!!! —
Сбоку, с тыла
Подсказ:
«Гимн пора!» —
И вот,
штормом взмыло:
— Ура, вождь!
Ура! —

— Ура, народ.
С праздником.
Привет
Всем союзникам. —

Гудит
шаг гиганта
В снегу,
льду, воде,
Сквозь мглу
транспаранты
В косом
прут дожде.

— Вперед!
Рати множатся,
Звенит
сталь пружин,
Рука
в руку вложится,
Крепя
строй дружин!
Нас ждет
люд истерзанный —
Дрожит
подлый страж.
Вперед!!!
Даль разверзнута,
Весь мир
завтра наш… —

Парад
кончен. Сонно
К домам,
в пасть ворот,
Бредут
вспять колонны,
Спешит
хилый сброд.

Чтоб всяк
прел до завтра,
Спесив,
предан, горд,
Смесив
робость кафра
С огнем
гуннских орд.

Бренчат
гимн отчизне…
Но шаг
вял и туп.
Над сном
рабьей жизни,
Как дух,
Черный Куб.

Где травка, чуть прибитая,
Нежней пушистых шкур,
Уютен под ракитою
Привал и перекур.

Хоть жизнь моя зеленая
И сам я налегке,
Но сало посоленное
И сахар есть в мешке.

Гляжу — любуюсь за реку,
На пажити внизу,
Сухарики-сударики
Грызу себе, грызу.

А большего не хочется,
И весело мне тут
Смотреть, как мимо рощицы
Прохожие бредут.

Идите, люди мудрые,
Куда велят дела,
А мне зеленокудрая
Ракиточка мила.

Пренепорочная. Присноблаженная.
Горней любви благодатное пламя,
Кров мирам и оплот!
Непостигаемая! Неизреченная!
Властно предчувствуемая сердцами
Там, в синеве высот!

Ты, Чья премудрость лучится и кроется
В волнах галактик, в рожденьи вселенных,
Ближних и дальних звезд!
Лик, ипостась мирозиждущей Троицы,
Вечная Женственность! Цель совершенных,
К Отчему царству мост!

Ты, на восходе культур пронизавшая
Тысячецветные окна религий,
Древних богинь имена!
Нимбами огненными осенявшая
Юное зодчество, мудрые книги,
Музыку и письмена!

Ты снисходила до сердца юного,
Ты для него сквозь синь фимиама
Нежной плыла звездой, —
Не отвергай зазвучавших струн его,
Дальних амвонов грядущего храма
Гимн его удостой.

Сумрачный дух жестокого мужества
Правил народами — в роды и роды
И бичевал их бичом.
Ты лишь Одна овевала содружества,
Пестовала на коленях природы,
Не спросив ни о чем.

Ты нам светила любовью возлюбленных,
Ты зажигала огни материнства
По родным очагам…
Пристань гонимых! бессмертье погубленных!
Благословенные узы единства
И прощенья врагам!

Тихо сорадующаяся! Ласковая!
Легок с Тобою путь многотрудный
К наивысочайшей мечте!
Мир многопенный, песни и краски его
Только Тобою прекрасны и чудны
В радости и красоте.

Раньше Ты брезжила в сказках язычества,
Над христианским храмом лампадным,
В ласках живой земли;
Но истекает эра владычества
Яростных, мужественных, беспощадных,
И на заре, вдали —

Как розовеющими архипелагами
Облачного слоистого моря,
Как лепестками миров
Близишься Ты — светоносной влагою
Душу планеты, омыв от горя,
В белый облечь покров.

Меры заменишь новою мерою,
Сбросишь с весов суровые гири
В страшном этом краю…
Верую, Дивная! верую! верую
В Братство, еще небывалое в мире,
В Церковь Твою.

Я не помню, кто отпер засовы:
Нет, не ангел, не ты, не я сам,
Только ветер пустынный и новый
Пробежал по моим волосам.

Выхожу на безлюдные стогны.
Облик города мёртв, как погост.
В этажах затененные окна
Слепо смотрят на крыши и мост.

И всё тише в предместиях дальних,
Всё печальней поют поезда:
Есть укор в их сигналах прощальных,
Удаляющихся навсегда.

Уж метель не засыплет венками,
Не заискрятся пеной ковши:
Будто режущий гранями камень
Кем-то вынут из сонной души.

Ни надежды. Ни страсти. Ни злобы.
Мир вам, годы без гроз, без огня!
Здравствуй, едкая горечь озноба,
Ранний вестник свинцового дня.

В коловращении
неостанавливающихся
машин,
В подспудном тлении
всечеловеческого
пожара,
Я чую отзвуки
тупо ворочающихся
пучин
В недорасплавившейся
утробе
земного шара.

Им параллельные, но материальнейшие миры
Есть,
недоступные
ни для религий,
ни для художеств;
Миры — страдалища:
в них опрокидываются
до поры
Кто был растлителями
и палачами
народных множеств.

Спускаюсь кратером
инфрафизическим, —
и предо мной
Глубины пучатся — но не чугунною
и не железной —
Нездешней массою
и невычерчиваемой длиной,
То выгибающеюся,
то проваливающеюся
бездной.

Полурасплющенные
уже не схватываются
за край;
Не вопиют уже
ни богохульства
и ни осанну…
Для магм бушующих
именование —
УКАРВАЙР:
Другого нет
и не предназначено
их океану.

Под его тяжестью
ярится сдавливаемое Дно —
Обитель страшная
и невозможнейшая
из невозможных…
Что в этом каменнейшем
из мучилищ
заключено?
Кому из собственников
этих дьявольских
подорожных?

И мой вожатый,
мой охранитель,
мой светлый маг
По всем расщелинам, подземным скважинам и закоулкам
Чуть произносит мне:
— Сверхтяжелую толщу магм
На языке Синклита Мира
зовут ПРОПУЛКОМ.

— Я берегу
— Кук-ку!.. —
На берегу
— Кук-ку!..
…и над рекой
Сон хвои
и трав.
И на суку
— Кук-ку!..
все стерегу
— Кук-ку!..
…заветный бор
От всех
потрав.

— А я — в сосну
— Тук-тук!
И не засну
(Тук-тук)
пока сосна —
Сундук
с добром,
Коль под корой
скрыт прок,
И глупый рой
прыг — скок
На мой сигнал,
мой стук,
мой гром.

— Я в тростниках
Вью-вью!
Я в родниках
Пью-пью!
Я в лозняках
Лью трель
мою;
сев на корчу,
Дом свив,
прощебечу:
— Жив-жив!
Пою, свищу:
Чив-чив,
Чи-ю.

Власть Твою, всемогущий Судья,
Об одном я молил: о любви.
Я молил: отринь, умертви —
Ночь одну лишь благослови!

Я молил, чтобы только раз
Единственная моя
Тихим светом бесценных глаз
Озарила мой лучший час.

Я молил, чтоб идти вдвоём
Сквозь полуночный окоём
В убелённые вьюгой края
В совершенном царстве моём.

Не услышал мольбу никто.
Плотным мраком всё залито…
Так карай же судьбу за то,
Что утрачена ось бытия.

1

А в мутно-дымном зеркале Истории
Мятутся, реют, мчатся ночь и день,
Как тени туч на диком плоскогорий:
Гигантов тень.

И на великих перекатах времени
Встает один,
Встает другой — вождь среди бурной темени
И жадных льдин.

Какой они безмерной мощью движимы —
Видь! обнаружь!
Нет слепоты, когда коснемся ближе мы
Их жгучих душ!

Бразды владычества лишь им поручены,
И судно царств
Они проводят через все излучины
Любых мытарств.

О, не тираны! не завоеватели!..
Отцы стране.
Их Я — не здесь: в Кремле ли? в Монсальвате ли?
Там! в вышине!

Не для себя, и не собою правимы,
Они — рука
Таких, как Ты! И чествовать их вправе мы
Во все века.

Парча ль на них, иль грубые отрепья там —
Во всем Твой смысл,
И про такого говорим мы с трепетом:
Вот родомысл.

2

«Красное Солнышко».
Разве другое
Знаем мы прозвище в пестром былом
Чье-нибудь — столь же простое, живое,
Теплое,
точно касанье крылом?

Если б не знать ничего о деяньях
Князя Владимира,
только смысл
Прозвища в простонародных сказаньях —
Мы б догадались:
вот родомысл.

Если б о Невском герое суровом
Русь не хранила ни дат, ни числ,
Лишь
о рыданьи народа над гробом —
Было бы ясно:
вот родомысл!

Разум робеет от явного взмаха
Крыльев архангельских
у шатра
Князя Олега
иль Мономаха,
Минина,
Донского,
Петра.

Дар родомысла страшен и светел:
Горе тому,
кто принял его,
Не обратив свою самость
в пепел
И в ратоборца —
все существо.

Радость любви и дома — закрыта.
Радость покоя — запрещена.
Все, чем Народная Афродита
Манит и греет —
грех. Вина.

Разум — без сна на башне дозорной.
В сторону шаг —
срыв и позор.
Лишь на одно устремлен
упорный,
Нечеловечески-зоркий взор.

Много имен, занесенных в свиток,
Мало — невычеркнутых до конца.
Это — ярчайшие звезды Синклита,
Духи таинственнейшего венца.

Без герба, без знамени, без свиты,
Без заклятых знаков на броне
Через топь Народной Афродиты
Я летел на ржущем скакуне.
Я летел — и только факел смольный
Как ножом выкраивал из тьмы
Клочья, пряди, — хлопья жизни дольной,
Но ещё разумные, как мы.

Ты ль меня с подземной цитадели
Кружевницей Ночи позвала,
Завихряла тонкие метели,
В дни дождей двоила зеркала?
Разве голос твой тысячешумный
Мог бы звать виолой снеговой,
Как напев погибели безумной.
Разве — твой?

Что ты знаешь о подземных перлах,
Чьей игре смеется госпожа, —
Ты, соблазн у первого из первых
Рубежа?
О богах мятежного надира,
О заветах чёрной чистоты
Что, каросса, мутный сколок мира,
Знаешь ты?!

Дальше, ниже!.. Где, за Ахероном,
Охраняя девственный приют,
Кружат луны в траурных коронах
И поют, волшебные, поют!
Где морей свинцовых и чугунных
Глухо бьёт размеренный спондэй —
Глубже! в хаос! ниже всех подлунных,
К ней! Лишь — к ней!

Мой край душистыми долинами,
Цветёт меж дедовского бора
Сосновых толп живые хоры
Поют прокимн, поют хвалу,
И множествами журавлиными
Лесные шелестят болота —
Заклятью верные ворота
В непроницаемую мглу.

Сквозь эту сказку вечно детскую
Прочтёт внимательная совесть
Усобиц, бурь, разбоев повесть
В преданьях хмурых деревень,
Где помнят ярость половецкую
Во ржи уснувшие курганы,
Где лес берёг от ятагана
Скитов молитвенную сень.

Разгулом, подвигом, пожарами,
Самосожженьями в пустыне
Прозванья сел звучат доныне.
Святое, Тёмное, Погар…
А под зарницами, за хмарами,
У гаснущей в цветах дороги,
Бдят непостигнутые боги
Грядущих вер и светлых чар.

Ещё таинственней, вневременней
Живую глубь стихий почует,
Кто у костра один ночует
Над дружелюбною рекой,
Кто в этой вещей, мудрой темени
Души Земли коснется страстной,
Даст путь раскрыться ей, безгласной,
И говорить с его душой.

Здесь на полянах — только аисты,
И только цаплями изучен
Густой камыш речных излучин
У ветхого монастыря;
Там, на откосы поднимаясь, ты
Не обоймёшь страну очами,
С её бескрайними лесами,
Чей дух господствует, творя.

Есть в грозном их однообразии
Тишь притаившегося стана,
Есть гул бездонный океана,
Размах вселенской мощи есть,
Есть дремлющий, как в недрах Азии,
Ещё для мира нерождённый,
Миф, человечеству суждённый —
Грядущего благая весть.

В ней сочетались смолы мирные —
Дары языческого рая,
И дымных келий синь святая —
Тоска о горней высоте,
А ветер голоса всемирные
От городов несёт и моря,
С былою замкнутостью споря
За русские просторы те.

И если раньше грань отечества
Сужала наш размах духовный,
И замыкался миф верховный
В бревенчатую тесноту, —
Теперь простор всечеловечества
Ждёт вестника, томится жаждой,
И из народов примет каждый
Здесь затаённую мечту.

Нет, не державность, не владычество —
Иное крепнет здесь решенье:
Всех стран — в сады преображенье,
А государства — в братство всех.
И страстные костры язычества,
И трепет свеч в моленье клирном —
Всё — цепь огней в пути всемирном,
Ступени к Богу, звёзды вех.

К преддверью тайны уведите же
Вы, неисхоженные тропы,
Где искони с лучом Европы
Востока дальний луч скрещён,
Где о вселенском граде Китеже
Вещает глубь озер заросших,
Где спят во вьюгах и порошах
Побеги будущих времён.

Не можем прозревать зенит мы
Очами юности, когда
Порыв ещё не отлит в ритмы
Холодным мужеством труда.

Теперь, в расчисленное слово
Заковывая давний бред,
Касаюсь смутных форм былого
Резцом упругим зрелых лет.

И легкой дрожью сердце бьётся,
Заглядывая сквозь стихи
В провал бездонного колодца —
В соблазн, кощунство, ложь, грехи.

Но не хочу фатой молчанья
Укрыть лукавую судьбу,
Стяжать пустые величанья
За верность Отчему гербу.

Да, путь был узок, скользок, страшен,
И не моя заслуга в том,
Что мне уйти из тёмных башен
Она дала святым мостом.

Быть может, ты, в грядущем веке
Над той же бездною скользя,
Поймёшь, взглянув на эти вехи,
Куда влечёт твоя стезя.

Дедов бор, полотно, и неспешно влачащийся поезд,
Стены чащи угрюмой… И вдруг —
Горизонт без конца, и холмов фиолетовых пояс,
И раскидистый луг.

Ярко-белых церквей над обрывами стройные свечи,
Старый дуб, ветряки —
О, знакома, как детство, и необозрима, как вечность,
Эта пойма реки.

Вновь спускаться ложбинами к добрым лесным великанам,
К золотому костру,
Чтобы утром встречать бога-Солнце над белым туманом
И стрекоз синекрылых игру;

Возвращаясь на кручи, меж серой горючей полыни
Подниматься в вечерний покой,
Оглянуться на лес, как прощальное марево, синий
За хрустальной рекой,

Где я шёл, где блуждал по зеленым певучим дорогам,
Только дикие стебли клоня;
Сердце мирное Солнцу открыть — неизменному богу
Мимолетного дня.

Меж горьких трав в равнинах шелестел
Горячий ветр пустынного Аккада,
Крепя орало, тёмный пахарь пел,
Нагой пастух гнал к водопою стадо.

Волы мычали. Медленно быки
Переступали по размытой глине,
Клубился пар над отмелью реки,
И уходил по травяной пустыне.

Когда же ввечеру волшебница Истар
Расплещет в сини дрожь змеящегося смеха,
Я молча прохожу, спокоен, мудр и стар,
По бурой площади утихшего Эрэха.

Вечерних литургий ещё звучат везде
Напевы хмурые; клубятся благовонья,
Жрецы поют, к пастушеской звезде
Молитвенно воздев ладони,

Ведут к закланью тесной чередой
Откормленных тельцов сквозь пенье и кажденье,
И обещают вновь воздвигнуть пред зарёй
Бесчисленные всесожженья.

Евфрат навстречу мне вздыхает, чуть звеня…
Пересекаю мост – вся ночь луной объята, —
И восхожу один по строгим ступеням
На белые, как сон, террасы зиккурата.

Равнина вся во мгле. Внизу двоит река
Созвездий и костров пастушьих трепетанье,
А здесь – от лунных струн в груди звенит тоска —
Небесной синевы старинное алканье.

Полынушка, полынушка,
тихая травка,
серая, как придорожная пыль!
К лицу подношу эту мягкую ветку,
дышу — не могу надышаться,
как невозможно наслушаться песней
о самом любимейшем на земле.

Кто ее выдумал?
Какому поэту, какому художнику
в голову мог бы прийти
этот ослепительный запах?

Сухая межа в васильковом уборе;
жаворонок,
трепещущий в синей, теплой струе,
полузакрывши глаза
и солнцу подставив серую грудку;
зноем приласканные дороги;
лодки медлительных перевозов,
затерянных в медоносных лугах;
и облака кучевые,
подобные душам снежных хребтов,
поднявшихся к небу —
все в этом запахе,
в горьком духе полыни.

Когда я умру,
положите со мною, вместо цветов,
несколько этих волшебных веток,
чтобы подольше, подольше чувствовал я
радость смиренномудрой земли
и солнечной жизни.
Не позабудьте!

Над белоснежною Меккою —
гибкой планеты хвост,
Дух песков накалённых
и острых могучих звёзд.
Звёзды вонзают в душу
тысячи звонких жал….
Благоговейный трепет
сердце пророка сжал.
Слышится ближе, ближе
шум непомерных крыл:
Конь с человеческим ликом
россыпи неба скрыл;
Грива — белыми волнами, сам он — словно туман;
Имя коню — Молния,
эль-Бохран.
Мчит пророка на север десятикрылый гонец,
Хлещет сирийский ветер,
душит, и наконец,
Весь запылён пустынею,
сполохами палим,
Сходит ночной наездник
в спящий Иерусалим.

В уединённом храме
ждут Моисей и Христос,
Вместе молятся трое
до предрассветных рос.
И в выси, откуда Солнце
чуть видимо, как роса,
Конь ездока возносит
на Первые Небеса.

Иерархии гигантские ширятся впереди:
Между очами ангела — тысяча дней пути…
Но на последнее Небо глагол непреклонный звал:
Скрывают лицо Аллаха
семьдесят покрывал,
И за покрывалами — голос, как ста водопадов шум,
Как опоясанный громом
и молниями
самум:

— Восстань и гряди, избранник, вдоль всех городов и стран,
Провозглашай народам
Мой истинный Аль-Коран! —

Головокруженье… омут…
отпрянувшие Небеса,
Звёзды, летящие вверх… Гаснущие голоса…
Толща холодных туч…
Старый кирпич
стен…
Ещё не остывшее ложе
и плоти свинцовый плен.
По-прежнему бдит над Меккой
белой кометы хвост,
Дух песков остывающих
и острых могучих звёзд.

— Смерть не равняет чернь и героев.
Каждому — только свое: не дивись!
Доблесть деяний расширив, утроив,
Примет героя
вышняя высь.
И в планетарно-эфирном окружьи
Встанет он за гонимых внизу,
Непредставимое здесь оружие
С демоном
скрещивая
в грозу.

— Смерть не равняет не знавших Служенья
С тем, кто прояснен,
и с тем, кто свят,
С теми, кто внутренним самосожженьем
Был облечен
в нетленный
наряд.
Ныне — из светорождающей сферы
Дух его льется,
струясь шатром,
И облекает искателей веры
Братски-приветствующим
серебром.

— Смерть не равняет, руша ограду,
Гениев
с теми, кто не творил:
Гениям путь — к совершенному ладу
Звездных морей
и звездных ветрил.
Станет бездонно
в новой отчизне
Творчество,
непредставимое здесь,
Тех, кто свой дар оправдал при жизни,
Став
многозвучным гимном
весь.

— Так, помогая живым мириадам —
Всем, кто скитается здесь, позади —
ВОлят
невидимо
с нами рядом
Гении,
праведники,
вожди.
Так, обступая скорбную землю,
Мемфис и Дели, Лондон и Ур,
Светочей наших
включив и объемля,
Дышат
Синклиты
метакультур.

…И слились вечера
в морок
Огневицы,
очей,
губ…
Только тот, кто не прав —
дорог,
Кружевнице
Ночей
люб.

Ей несу я — живой
жертвой
Звонкий дар
из моих
дней,
И тоскует тоской
смертной
Стон гитар,
точно стих
к ней.

Оттого что простым
хмелем
В эту ночь
не залить
жар;
Оттого что к земным
щелям
Тянет прочная
нить
кар;

Оттого что Господь
косит
Дни, как травы,
к мольбам
глух;
Оттого что не плоть
просит
Злой отравы,
но сам
дух.