Архив стихотворений Даниила Андреева

Кто там: медуза? маленький краб ли
Прячется вглубь, под камни?..
Светлые брызги! Звонкие капли!
Как ваша мудрость легка мне.

Ночью бродил я по сонным граням,
Вскакивал, грезил, бредил —
Как же не знал я, что утром ранним
Встал пароход на рейде?

И почему, увидав над дорогой
Пятнышко голубое,
Бросился к ней — гоним тревогой,
Мимо громад прибоя,

Мимо скамьи в уютной пещере,
Мимо оград, колодца…
Остановилась, — ждала, не веря:
Что за чудак несётся.

Дремлют в её серебристом взоре
Царств утонувших камни…
Белые дни! Янтарные зори!
Как ваша песнь легка мне!

Вдали — как из ведра:
Не облако — гора!..
И стала ниже градусом
Испуганно жара.
Округлым серебром
Раскатываясь, гром
Овеял дрожью радостной
Опушку и паром.

С разъявшихся высот
Весомые, как плод,
Хлестнули капли первые
Шоссе и огород.
И струй гудящих рать
Асфальтовую гладь
Заторопилась перлами
И звоном покрывать.

Галдеж на берегу,
Смятенье на лугу —
Визжат, полуутоплые…
Да я-то не бегу:
Долой рубаху! Лей
На поле, на людей,
На это тело теплое,
Великий Чародей!

Поток из рвов и ям
Бурлит по колеям;
Как весело, как весело, —
По лужам, по ручьям!..
Ни воздуха, ни струй:
Все слито в поцелуй,
В бушующее месиво…
Земля моя, ликуй!

Хлябь вязкую мешу,
Кричу, пою, машу,
То шлепаю, то шаркаю —
Как бешеный пляшу:
Сходящий с высоты
На травы, на листы,
Ласкай мне тело жаркое
И жадное, как ты!..

А, начисто побрит,
Какой-то сибарит
С испугом из калиточки
На дикого глядит.
Успеть бы верно мог
Я спрятаться в домок,
Но счастлив, что до ниточки,
До ниточки промок.

Перекрываемый тенями влажными,
Затон укромный
Успел мелькнуть…
К водице милой!
Бегом по пляжику —
Стать в струи темные,
В воде по грудь.

Шуршат ракиты прохладным голосом,
Обняв воскрылиями
Водоем,
Весь убеленный цветами лотосов:
Речными лилиями
Их мы зовем.

И, прикасаясь к цветку ресницами,
Вдыхая дух его,
Закрыв глаза,
Внимать, как птицы смеются с птицами
И кружит дугами
Стрекоза.

Сквозь пенье, шелест и благовоние,
Вдруг заструившись
В сознанье, в кровь,
Другие звуки
Иной гармонии
Тогда послышатся
Вновь и вновь.

Мгновенья новые такого счастия,
Блуждая далями,
Найду ли где,
Как свет вливающегося сопричастия
Со стихиалями
В живой воде?

И не забуду я в иные, бурные
Года печали,
В атомный век,
Что дивный мир тот зовут Лиурною, —
Мир стихиалей
Озер и рек.

В сердце ночь. В судьбе темно,
Ждать награды не с кого…
…Поезда поют в окно —
С Брянского, со Ржевского,

От вместилищ тьмы и тайн
Города гигантского,
От предместий и окраин —
С Курского, с Казанского…

Там с балконов и квартир —
Радио вечернее;
Там колдует зыбкий мир
Мага суевернее;

Там сады звенят струной,
Скрыв влюблённых купами;
Там фронтоны под луной —
Синими уступами…

И протяжны, и легки,
По уступам каменным
Поднимаются гудки
К облакам беспламенным:

Чтоб короной звуковой
Ночь была увенчана;
Чтоб луна плыла живой,
Нежною, как женщина…

Мироправящих высот
Дочерь первородная!
Сайн! Селена! Астарот!
Вечная! свободная!

Когда обезьяноподобные люди
На сумрачном дне незапамятных рас
Вычерчивали на каменной груде
Свой первый, звериный иконостас, —
Они укрывались от зимних туманов
В подземный, потоком размытый портал,
И гул первобытных глухих барабанов
Из тьмы недоступных пещер рокотал.

И капало сало, дымились светильни
Пред ликами мамонтов и медведей,
Чтоб стала охота на зверя обильней,
Чтоб сам приходил он в руки людей.
Глубь гротов в мерцании чадном тонула,
Блестели широкие скулы в поту,
И в медленном уханьи тяжкого гула
Плясали они, становясь на пяту.

Да не ужаснётся, кто позднего века
Дворцы оставляя, на страшное дно
Сойдёт, чтоб увидеть зарю человека —
Культур загудевшее веретено.
Ведь пламя в лампадах паникадильных,
Ласкающих ангельский иконостас,
Затеплено от первобытной светильни
На сумрачном дне незапамятных рас.

Семью домового из хат
вон
выжили,
На них клеветали ханжа
и поп…
Хвостат ли и сероват
он,
рыжий ли —
Бедняжка забился, дрожа,
в сугроб.

А как прижилась их душа
к нам
сызмальства,
Как жались в чуланчик, в испод,
в печи,
Выглядывали, вороша
хлам:
— Сыты ль вы?
И цыкали бесу невзгод:
— Молчи!

Утащат порой кочергу,
шнай,
тряпочку,
Хозяева рыщут кругом,
Везде,
А эти — в щели ни гугу:
знай,
лапочку
Сосут, ухмыляясь тишком
беде.

А ты не побрезгай платок
свить
жгутиком
И, ножку стола окрутив
узлом,
Приказ им твердить шепотком,
прыть
шутиков
Могущественным очертив
числом.

Как мало им нужно от нас:
чтоб
верили,
Спускали проделки добрей
им с рук…
Заслышат, зато, во дворе ль
топ,
в двери ли —
Уж чуют: то враг их проказ
иль друг.

Приветят гостей, воздадут
честь
страннику,
Усталым шепнут со смешком:
— Приляг!
А имя слоям, где живут,
есть
Манику —
Прозвание малых душков —
миляг.

Если город — дарохранительница,
Чей же дар в нём таится, чей?
Почему не могу отстранить лица
Я от тёмных его лучей?

И зачем вихревая гарь его
За кварталами тмит квартал, —
Только — омуты! только — марево
Вечно движущихся зеркал!

Только слышу я мощь безмерную
И всемирное колдовство;
Только чувствую топь неверную
У святилища твоего.

Что ж за двойственное откровение
Созерцать у твоей меты
Белый отсвет благословения
Сил, возвышеннейших, чем ты?

Медленно зреют образы в сердце,
Их колыбель тиха,
Но неизбежен час самодержца —
Властвующего стиха.

В камеру, как полновластный хозяин,
Вступит он, а за ним
Ветер надзвездных пространств и тайн
Вторгнется, как херувим.

Страх, суету, недоверие, горе,
Всё разметав дотла,
Мчат над городами и морем
Крылья стиха — орла.

Жгучий, как бич, и лёгкий, как танец,
Ясный, как царь к венцу,
Скоро он — власть имеющий — станет
С миром к лицу.

Жду тебя, светоча и денницу,
Мощного, как судьба,
Жду, обесчещен позором темницы,
Мечен клеймом раба.

От школьных лет мы помнить можем,
Как возносил свой конус хмурый
Над гордым, грузным Вавилоном
Семиуступный зиккурат.
Но царство было только ложем,
Обличьем тягостным культуры, —
Громоздким, мутным, тесным лоном
Других, невидимых громад.

И миллионные усилья
Всего народа воздвигали
Над государством, зримым явно,
Широкошумные слои:
Божеств — иных, не наших, — крылья
Там реяли и полыхали,
Там демиург творил державно
Благие замыслы свои.

И видел жрец, и чаял зодчий,
Как лестница слоев венчалась
Семиуступною Эанной —
Небесным градом всех богов:
Она, как ось, как средоточье,
Обуздывала древний хаос,
Маня вершиной несказанной
У тихозвездных берегов.

А вниз, где первый уицраор
Твердыню темных ратей строил,
Ту, что вошла в рассказ к пророкам
Под строгим шифром как Нергал, —
Туда, медлительным потоком
За слоем слой бесшумно роя,
Останки душ, в мир тусклых аур
Закон Возмездья низвергал.

Враждебны и непримиримы,
Переплетенные борьбою,
Миры смыкались общей сферой
И плыли вместе к рубежу…
Та совокупность четко зрима
Очам с дозорных пиков веры;
Метакультуры — знак глухой ей
В пустыне слов я нахожу.

Была над каждым сверхнародом
И есть до наших дней такая:
Неповторим ни лад их строя,
Ни смысл, ни тайна их структур;
И видно четче с каждым годом:
Шаданакар почти по пояс
Весь поделен — от магм до Рая —
Сегментами метакультур.

Своих Олирн, своих эдемов
И бездн исполнена любая;
Там до подножья Божества ты
Взошел бы, сердце убеля;
У каждой — свой мучитель — демон,
И в каждой светит, не сгорая,
Духовный город Монсальвата,
Олимпа, Мэру иль Кремля.

Позади – горы, белый шёлк снега,
А внизу – пажить и луг зелёный.
Там, внизу, – селенье:
Там идет стадо,
Пастухи смеются,
Мычат яки,
И с одной чаши – к другой чаше
Перепархивают по цветам пчёлы.

– Голоса Времени, – друзья сердца!

Это – лишь узоры, пёстрый шёлк Майи,
Это – только тени моего сознанья,
Погружённого, навсегда слитно,
В Вечно-Сущее,
В глубину света…

– Голоса Времени, – плеск ручьёв жизни!

Зацвела Юность,
Как бутон мовы.
Я ушёл рано с белых гор Дзанга,
Я скитался долго по шумному миру,
Предаваясь страстям и бурям.
В городах – пели, трудились люди,
И купец в дороге понукал мулов…

– Голоса Времени! Игра Майи!

И в обитель скорбных я ушел, плача:
Бодисатв молил я, заклинал духов,
Духов злых и добрых,
Что в лесах и в реках,
И в порывах ветра снуют шумно…
И постиг ум мой:
Нет врагов у сердца,
Чей исток в небе, в Истинно-Сущем…

– Голоса Времени, – голоса братьев!

И теперь – только
Душистый ветер
Колыхает ветви над моей пещерой,
Да летят птицы,
Идут люди,
Прибегают волки вести беседу
О путях спасенья, о смысле жизни…

– Голоса Времени! Друзья сердца!

Мой город, мрачный, как власяница,
Лежал на скудном краю пустыни,
И ни одно дерево, ни одна птица
Не осеняли его твердыни.
И когда на закатах в горящую даль мы
Полуослепший вперяли взор —
За горизонтом качались пальмы
И серебряный блеск озёр.

И тогда бунт пронёсся в толпах.
Правитель пал. Озверев, мы
Ринулись, как стада, с топотом,
По камням пустынь, из тюрьмы.
Я был ребёнком. Влачим матерью,
Видел: меркли миражи пальм
И ровною, как стена, скатертью
Раскалённая легла даль.

Мать, умирая, ломала руки.
Люд дичал от бед и обид.
Вождь уверял, что увидят внуки
Страну блаженных — и был убит.
И возмужал я. В ночном небе
Видит сердце, как звездочёт,
Бунт … и … жребий,
Пути народов и времени счёт.

И по ночам, когда, обессилев,
Уйдёт люд изнывать в шатры,
Мне в небесах голубой светильник
Горит, ярчайший, сквозь все миры.
Он горит, чтоб на смертной тризне
Вознесли мы сердца горе,
Мы, обманутые снами жизни,
Заблудившиеся в их игре.

Блистая в облаках незыблемым дюралем,
Над монолитом стран, над устьем всех эпох,
Он руку простирал к разоблаченным далям —
Колосс, сверхчеловек… нет: человекобог.

Еще с ночных застав мог созерцать прохожий
В венцах прожекторов, сквозь миллионный гул —
Серебряную ткань и лоб, с тараном схожий,
Широкий русский рот, татарский абрис скул.

Блаженны и горды осуществленным раем,
Вдоль мраморных трибун и облетевших лип
В дни празднеств мировых по шумным магистралям
Моря народные сквозь пьедестал текли б.

И, с трепетом входя под свод, давимый ношей
Двух непомерных ног — тысячетонных тумб —
Спешили бы насквозь, к другим вратам, порошей
Где осень замела остатки поздних клумб.

Паря, как ореол, над избранным конклавом,
Туманила бы мозг благоговейных толп
Кровавых хроник честь, всемирной власти слава,
О новых замыслах неугомонный толк.

А на скрещеньях трасс, где рос колбас и булок
Муляжный Эверест, облепленный детьми,
По сытым вечерам как был бы лих и гулок
Широкозадый пляс тех, кто не стал людьми!

Мы возвращались с диких нагорий,
И путь лежал вдоль самой воды;
Безгрозным бризом дышало море,
Лаская и сглаживая наши следы.

А бриз был праздничным, вечно юным,
Как будто с лугов Олимпийских нёс
Он радость богов для всей подлунной,
Для сердоликов, людей, мимоз.

Уже вечерело, и дом был близок —
Наш старый дом на милом холме:
Мы знали: он будет, как добрый призрак,
Белеть навстречу в горячей тьме.

Мы знали: там, на веранде зыбкой,
Увидим мы бедные руки той,
Кто всё это лето нам светит улыбкой,
Старческой мягкостью и добротой.

И будет пленительно сочетанье
У доброй феи любовных дней
Шутливой речи, глаз грустной лани,
И строгого лба старинных камей.

А после, в саду, сквозь ветки ореха
Тропических звёзд заблестит река,
И ночь обнимет нас смутным эхом
Прибоя у дальних скал Алчака…

Мы шли — и никто во всём мирозданье
Не властен был радость мою превозмочь,
Спокойную радость, простое знанье,
Что ты — со мной, и что будет ночь.

Островерхим очерком вдали —
Кремль
синий,
А внизу — клокочущая хлябь,
Поток:
Пятна перемешивая, смыв
рябь
линий,
Улица, как Волга, бурлит
У ног.

Ветром овеваемы, теплом.
дня
полны,
Высотой качаемы, смеясь,
Поём,
Чтоб с закатов розовых неслись
к нам
волны,
Нежа нас над городом — одних,
Вдвоём.

Зрелища и гульбища уже
чуть
алы,
Пенясь, точно свадебным вином
Ковши…
Ах, дитя беспечное! Когда б
ты
знала
Яд возревновавшей об одном
Души!

Имя повелительницы всех
снов
духа
Я не прошепчу тебе ни здесь,
Вверху,
Ни — в полночных комнатах, где плач
твой
глухо
Канул бы, как ветер среди хвой,
Во мху.

Только предвечернем ты кинь
взгляд
чуткий
На лицо любимое, когда
С террас
Вижу, как над городом бурлит
яд
в кубке:
Дымка над громадами труда,
Зыбь трасс;

Иль, когда средь ночи, меж глухих
штор
спальной,
Фонари бесчисленные — там,
На дне,
Чертят, как узоры на шелках
мглы
дальной,
Имя, приоткрытое судьбой
Лишь
мне.

Если мы, втроем, вчетвером,
Входим путниками на паром —
Хорошо в закатном покое
Озирая зеркальный плес,
Загрубевшею брать рукою
Влажно-твердый, упругий трос.

Прикасались к нему весь день
С полустанков, сел, деревень,
Каждый мальчик, всякий прохожий,
Бабы, девушки, учителя,
Старики, чью плотную кожу
Знает сызмальства мать-земля;

Знаком связи народной стал
Этот твердый, тугой металл;
Через эти пряди витые
Волю тысяч вплетали в круг
Сколько ласковых рук России —
Властных, темных, горячих рук!..

Воды искрятся серебром.
Мерно двигается паром.
И отрадно вливать усилья
В мощь неведомой мне толпы…
В этом — родина. В этом — крылья.
В этом — счастье моей тропы.

Чудо?.. Сон?.. Трансформа плоти?..
Хлад зелёный небосклона
Звонко ширится навстречу,
А внизу — черным-черно…
К куполам твоим — в полёте
Над вращающимся лоном
Городов и башен — сердце
Взметено.

Ветер звонкий, хлад вечерний
Бьёт и хлещет на лету,
Месяц катится ущербный
Вниз, за дольнюю черту,

А внизу, в пустынных скверах,
В притаившихся кварталах —
Тайный шабаш страстной ночи,
Всплески рук…
Взвыли хищные химеры.

Над зыбью стольких лет незыблемо одна,
Чьё имя я шептал на городских окраинах,
Ты, юности моей священная луна
Вся в инее, в поверьях, в тайнах.

Я дерзок был и горд: я рвался, уходил,
Я пел и странствовал, томимый непокоем,
Я возвращался от обманчивых светил
В твои душистые покои.

Опять твоих волос прохладная волна
Шептала про ладью, летящую над пеной,
Что мимо островов несётся, пленена
Неотвратимою изменой.

Ты обучала вновь меня моей судьбе —
Круговращению ночей и дней счастливых,
И жизни плавный ритм я постигал в тебе —
Приливы моря и отливы.

Союзу нашему, привольному, как степь,
Нет имени ещё на языке народном.
Мы не твердили клятв. Нам незнакома цепь,
Нам, одиноким и свободным.

Кто наши судьбы сплёл? когда? в каком краю?
Туман пред-бытия непроницаем взору,
Но верность странную хранил я и храню
Несказанному договору.

Неясны до конца для нас ни одному
Ни устье, ни исток божественного чувства,
И лишь нечаянно блик озаряет тьму
Сквозь узкое окно искусства.

Да изредка в ночи пустынная тоска
Роясь, заискрится в твоем прекрасном взоре, —
Печаль старинных царств, под золотом песка
Уснувших в непробудном море.

Тогда смущенье нас и трепет обоймёт,
Мы разнимаем взор, молчим, страшась ответа,
Как будто невзначай мы приоткрыли вход
В алтарь, где спит ковчег завета.

Одна и та же мысль пронзит обоих нас,
И жизнь замедлит шаг — нежнее, чутче, строже,
И мы становимся друг другу в этот час
Ещё дороже.

Над талыми кровлями ранней весной
Призывные ветры нам шлёт юго-запад:
В них — жизнь непохожих народов, и зной,
Густых виноградников приторный запах.

Пьянящие образы их на лету
Лови, и услышишь — в горячем просторе —
Лязг якорной цепи в далёком порту
И ропот и смех лучезарного моря.

И, в море отчалив, споют издали
Солёные, пёстрые, рваные флаги
Про женщин тебе неизвестной земли,
Про гавани, бури и архипелаги.

Мечта зазвенит, как натянутый лук,
В младое скитальчество, в мир многолюдный,
И звонкими брызгами блещущий юг
Ворвётся в твои безысходные будни.

И станет постылым знакомый причал,
Твое ремесло и поденная плата…
О, бросить бы жизнь на кочующий вал,
Поверив лишь морю, как старшему брату!

Но ветру и волнам, их вольной хвале
Ответишь ты страстным и жалобным стоном,
Прикован, недвижен, — как кедр на скале —
Меж синью морей и песком раскалённым.