Архив стихотворений Даниила Андреева

Ещё не брезжило. В лесу шуршала осень,
Когда, всё зачеркнув, я вышел на крыльцо
И капли тёмные с качающихся сосен
Мне ночь бездомная плеснула на лицо.

Ты выбежала вслед. Я обернулся. Пламя
Всех наших страстных дней язвило дух и жгло,
Я взял твою ладонь, я осязал губами
Её знакомый вкус и сонное тепло.

Я уходил — зачем? В ночь, по размытой глине,
По лужам, в бурелом хотел спешить — куда?
Ведь солнца ясного, садов и мирных лилий
В бушующей судьбе не будет никогда.

Я вырвался. Я шёл. О плечи бились сучья.
Я лоб прижал к стволу; ствол — в ледяной росе…
Кем для меня закрыт покой благополучья?
Зачем я осужден любить не так, как все?

За детство — крылатое, звонкое детство,
За каждое утро, и ночь, и зарю,
За ласку природы, за тихий привет Твой,
За всю Твою щедрость благодарю.

Когда на рассвете с горячих подушек
Соскакивал я для прохладной зари,
Ты ждал меня плюшем любимых игрушек
И плеском беспечным в пруду и в пыли.

Ты лил мне навстречу и свежесть и радость,
Азартный галдёж босоногих затей,
Ты мне улыбался за нежной оградой
Стихов, облаков и узорных ветвей.

Наставников умных и спутников добрых
Ты дал мне — и каждое имя храню, —
Да вечно лелеется мирный их образ
Душой, нисходящей к закатному дню.

И если бывало мне горько и больно,
Ты звёздную даль разверзал мне в тиши;
Сходили молитвы и звон колокольный
Покровом на первые раны души.

И радость да будет на радость ответом:
Смеясь, воспевать Твою чудную быль,
Рассыпать у ног Твоих перед рассветом
Беспечных стихов золотистую пыль.

Есть вершины, где нету боле
Ни британца, ни иудея.
Выше — нету и человека:
Только Божье дитя высот.
Но в судьбе сверхнародов — то ли
Бдит могущественная идея,
То ль в подъеме к Эдему — веха
Каждый царственный сверхнарод.

И над каждым — протуберанцы
Безгреховным цветут весельем,
Ослепительнейшей короной,
Осеняющей всю страну:
Они в солнечном дышат танце,
Они манят из подземелий,
Они кличут к себе на склоны
В осиянную вышину.

Там достигшие высветленья
Строют город неповторимый,
За любовь ли свою, за то ли,
Что оправданы до конца.
И в ночи нам — как откровенье
Слово радужное — затомис,
Что и здесь, и в благой Готимне
Рвется песнею с уст гонца.

Знают странники по дорогам,
Что из смерти многострадальной
Вступит каждый во град эфирный,
Искус творчества завершив.
От затомисов по отрогам
Льется благовест — дальний-дальний,
И сравнимы лишь с горным фирном
Облачения тех вершин.

Сквозь художество и самадхи,
Сквозь наитье и вдохновенье
И брамины, и трубадуры
Прозревали в высоты те,
И нездешним нектаром сладки
До сих пор нам их предваренья,
Лотос каждой метакультуры
В их божественной красоте.

Как друзья жениха у преддверия брачного пира,
Облекаются боги в пурпуровые облака…
Все покоится в неге, в лучах упованья и мира —
Небо, кручи, река.

И великим Влюбленным, спеша на свидание с Ночью,
Златоликий Атон опускает стопу за холмы —
Дивный сын мирозданья, блаженства и сил средоточье,
Полный счастья, как мы.

Поднимает земля несравненную чашу с дарами —
Благовонья, туманы и ранней росы жемчуга…
В красноватой парче, как священники в праздничном храме,
Розовеют стога.

Вечер был совершенен — и будет вся ночь совершенной,
В полнолунных лучах, без томленья, скорбей и утрат,
Да хранит тебя Бог, о прекраснейший светоч вселенной,
Наш блистающий брат!

Нет, не Тому, Кто в блещущем уборе
Слепит наш разум мощью неземной, —
Тебе одной молюсь в последнем горе,
Тебе Одной.

Взор замутнён, душа полна обманом,
Паденьем страстным отяжелена…
Светла, как встарь, над шумным океаном
Лишь Ты одна.

Ты видишь мой кромешный путь в пустыне,
Ты слышишь век, грядущий всё дробя…
И всё ж молить Тебя дерзаю ныне,
Одну Тебя.

На скорбный дух надеждой мирной брызни,
Дай искупить срыв в бездну роковой,
Пролить до капли кубок тёмной жизни
Перед Тобой.

Мой дар окреп под тяжестью расплаты,
Здесь, в тайниках, не хоженных людьми…
О творчестве, о мудрости заката
Мольбу прими.

Как в старину, в неукротимом море
Ты, осенив, хранила рыбарей,
Услышь мольбу в моём последнем горе,
Звезда Морей.

И не избавил город знойный
От тёмных дум,
Клубя вокруг свой беспокойный,
Нестройный шум.
Как острия протяжных терний,
Любой вокзал
Свои гудки из мглы вечерней
В мой дух вонзал.

Белесой гарью скрыт, как ватой,
Небесный румб;
Росток засох голубоватый
У пыльных клумб.
Скучая, вновь сойдутся люди
У тусклых ламп;
Ещё плотней сомкнутся груди
Громад и дамб…

Что без тебя мне этот город,
И явь, и сны,
Вся ширь морей, поля и горы
Моей страны?
He верю письмам, снам не верю,
Ни ворожбе,
И жизнь одним порывом мерю:
К тебе! К тебе!

…И, расторгнув наши руки,
Азраил
Нас лучом Звезды-Разлуки
Озарил.

Врозь туманными тропами
Бытия
Понесем мы нашу память,
Наше я.

Если путь по злым пустыням
Мне суждён,
Жди меня пред устьем синим
Всех времён!

От паденья — кровом брака
Осени!
От успенья в лоне мрака
Охрани!

В персть и прах, в земные комья
Взят судьбой,
Лишь тобой горе влеком я,
Лишь тобой!..

Где ни мук, ни зла, ни гнева,
Жди меня.
У престола Приснодевы
Жди меня!

Пусть я отдан вражьей силе
Здесь, в аду —
Лёгкий след твой в млечной пыли
Я найду!

Груз греха отдав возмездью
И суду,
За тобою все созвездья
Обойду.

Дней бесчисленных миную
Череду, —
Я найду тебя! найду я!
Я найду!

…И вот упало вновь на милую тетрадь
От лампы голубой бесстрастное сиянье…
Ты, ночь бессонная! На что мне променять
Твоё томленье и очарованье?

Один опять. В шкафах – нагроможденье книг,
Спокойных, как мудрец, как узурпатор, гордых:
Короны древних царств роняли луч на них,
И дышит ритм морей в их сумрачных аккордах.
Но их широких чаш ещё струится вверх
Поблёкший аромат былых тысячелетий,
Как старое вино перебродивших вер,
Когда-то полных сил и радостных, как [ветер].
Мемфис, Микены, Ур, Альгамбра, Вавилон —
Гармония времён в их бронзе мне звучала,
Томленье терпкое мой дух влекло, вело,
По стёртым плитам их – к небесному причалу.

Сегодняшнюю ночь иной стране отдам —
Востоку дерзкому, возлюбленной отчизне,
Уйду на Ганг – по мудрым городам,
В истоках дней искать истоков жизни.

…И в смутный сон, где веют вайи,
Мечтой я властно погружён…
Над сонным сердцем, в пальцах майи,
Жужжит веретено времён.
На месте гор – желтеют мели…
И в дней обратных череду
Я вспять от гроба к колыбели
Прозревшим странником иду.

И вновь я застаю цветенье
Давно отцветших лепестков,
Благоухание веков —
Неизъяснимое волненье, —
Смертей, рождений лабиринт,
Моря, равнины и отроги…
И на восток, за жёлтый Инд,
Ложится пыль моей дороги.

Без небесных хоров, без видений
Дни и ночи тесны, как в гробу…
Боже! Не от смерти — от падений
Защити бесправную судьбу.

Чтоб, истерзан суетой и смутой,
Без любви, без подвига, без сил,
Я стеной постыдного уюта
В день грозы себя не оградил;

Чтоб, дымясь по выжженным оврагам
И переступая чрез тела,
Мгла войны непоправимым мраком
Мечущийся ум не залила;

Научи — напевы те, что ночью
Создавать повелеваешь Ты —
В щель, непредугаданную зодчим,
Для столетней прятать немоты.

Помоги — как чудного венчанья
Ждать бесцельной гибели своей,
Сохранив лишь медный крест молчанья
Честь и долг поэта наших дней.

Если же пойму я, что довольно,
Что не будет Твоего гонца,
Отврати меня от добровольной
Пули из тяжелого свинца.

Как горестно взмывает на простор
чуть лунный
Гудков за горизонтом перебор
трехструнный!
Сонь улиц обезлюдевших опять
туманна…
Как сладко нелюбимую обнять,
как странно.

Как сладостно шептать ей в снеговой
вселенной
Признаний очарованных весь строй
священный,
Когда-то для возлюбленной моей,
когда-то,
Так искренно сплетённый из лучей,
так свято…

Глаза эти, и косы, и черты,
и губы
Не святы, не заветны для мечты,
не любы,
Но — любо, что умолкла над судьбой
осанна…
Кощунствовать любовью и тобой
так странно.

А завтра будет празднество с другой,
и в каждой —
Незримая, влекущая тоской
и жаждой…
Как горько заблудился в снеговом
дворце я,
В преддверье заколдованном твоём,
Цирцея.

Свищут и салютуют
заводы и вокзалы.
Плещут многолюдные
радиусы
трасс:
Кранами, машинами
сдвинуты кварталы,
Площади расширены,
чтоб лих
стал
пляс.

В уровень с фронтонами домов
вкруг
плаца,
Вырос небывалый Эверест —
в три
дня:
Пышно коронованный венцом иллюминаций,
Красками трепещущий
в нимбах огня:

Радостный Олимп
рождающейся расы,
Борющихся масс желанные миры:
Десятиметровые фанерные колбасы,
Куполоподобные
красные
сыры.

Кляксами малярными —
оранжевые, синие,
Желтые конфеты цветут,
как май, —
Социалистическая
скиния,
Вечно приближающийся рай.

Булки в восемь тонн
Плотны, как бетон:
— Прыгайте, ребятки, с батона на батон! —

Пучится феерия
славы и победы,
Клубы и чертоги —
битком,
как склад…
За руки берутся
школьники и деды,
Мерно педагоги
бьют
им
в лад:

— Шибче!
— Шибче!
— Вот так достиженья:
Юры бутербродов…
— Морс —
как
душ…

— Шпроты! —
— Шпроты! —
(В головокруженьи
Крепнут хороводы…
Грянул
ТУШ.)

— В ногу!
— В ногу!
— Это ли не чудо?
— Это ль не корыто?
— Дай, жми, крой —
— Торты!
— Торты!
— Кремовые груды!..
— Скоро будем сыты…
— Пей, ешь, пой! —

Пламенны, как клумбы,
Крашеные крабы;
Выше диплодоков
Башни
туш…
Ромбами, кубами
Ромовые бабы:
Каждая — как тумба,
на
сто
душ.

— Топайте, товарищи: трам, трам, трам!
— Вон, везут товар в наш храм, храм, храм. —

— Скоро будут гетры!
хлеб!
машины!
— Всякому — полметра
креп —
де-шина… —

Ахают.
Охают.
Бурлят, как шквал.
Весело взбираются в зенит
вкруг
хал.

Тучи в багреце.
Зарева над городом.
~Мир во человецех~
зрим
и весом.
Груди распирает
ликующая гордость,
Очи оловянные ходят колесом.

И, обозревая с муляжного Олимпа
Красную Гоморру
кругом,
впереди —
Чувствует каждый: красная лампа,
Весь мир озаряя,
горит
в груди.

Преисполнено света и звона,
Устремилось в простор бытия,
Отделяясь от Отчего лона,
Мое Богом творимое Я.

Я увидел спирали златые
И фонтаны поющих комет,
Неимоверные иерархии,
Точно сам коронованный Свет;

И гигантов, чье имя, как пламя,
Не помыслить, не произнести:
Между грозными чьими очами
Для тебя — миллион лет пути…

Островами в бескрайней лазури
Промелькнули Денеб и Арктур,
Вихри пламенных творчеств и бури
Созидавшихся там брамфатур.

Но, в дрожащем своем ореоле
Пламенея вдали, как пожар,
Первым поприщем творческой воли
Призывал меня Шаданакар.

И, падучей звездой рассекая
Внешних сфер лучезарный черед,
Я замедлил у Среднего Рая
Мою волю,
мой спуск,
мой полет.

Был ликующим, праздничным, вольным,
Как сверканье ста солнц на реке,
Этот мир, что зовется Ирольном
На таинственнейшем языке.

Там, над сменой моих новоселий,
Над рожденьями форм надстоя,
Пребывает и блещет доселе
Мое богосыновнее Я;

И мое — и твое — и любого,
Чья душа — только малый ковчег;
Всех, чью суть оторочило слово
Ослепительное: человек.

В будни, в удушливый зной,
В сон,
В медленный труд рыбаков,
Чей-то безумный, хмельной
Сонм
Рушится из облаков.

С хохотом перебежав
Пруд,
В пыль опрокинув скирды,
Вихри, гудя и визжа,
Гнут
Вербы до мутной воды.

Учетверяя шальной
Гвалт
Бросившихся на крыльцо,
Шумный, разгульный, косой
Шквал
Ливнем ударил в лицо.

Те, что рванулись крепить
Стог,
Мачты, комбайны, омет,
Выхвачены из цепи —
С ног
Сшиблены в водоворот.

В хатах старухи дрожат,
Знать
Смея одно: — Пронеси,
Хоть отврати от нас град,
Мать,
Сущая на небеси!..

В трепете огненных дуг
Свод…
Цели не ведая сам,
Нечеловеческий дух
Льет
Мощь свою по небесам.

Плещущих иерархий
Там
Грохот и радостный гул:
Кто-то устами стихий
К нам
С дикой любовью прильнул;

Застит завесой дождя,
Рвет,
Воздухом душит живым,
Семенем молний сходя,
Жжет,
Пламенен, как серафим!

Не серафим, не Перун —
Нет!
То — Ирудрана! То слой,
Чью высоту ни колдун
Лет
Древних не знал над собой,

Ни мудрецы наших дней,
Мир
Лишь по краям изучив,
Ни в полумраке церквей
Клир,
Пестуя собственный миф.

То стихиали грозы,
Тьмы,
Света — живят окоем;
Их громоносный язык
Мы
Только теперь познаем;

Их дружелюбную мощь
Хор
Славить придет на луга,
В тень расколдованных рощ,
В бор,
В поле и на берега!..

Внуки сумеют любить
Мир,
Грудью к стихиям припасть,
С богослужением слить
Пир,
Страстью ответить на страсть

Правнук! Ты выйдешь под сень
Их,
К солнечному бытию,
Вспомни же в праздничный день
Стих —
Давнюю песню мою.

1

Когда ковчегом старинной веры
Сиял над столицею Храм Христа,
Весна у стен его, в тихих скверах,
Была мечтательна и чиста.

Привычкой радостною влекомый,
Обычай отроческий храня,
К узорным клумбам, скамье знакомой
Я приходил на исходе дня.

В кустах жасмина звенели птицы,
Чертя полет к золотым крестам,
И жизни следующую страницу
Я перелистывал тихо там.

Я полюбил этот час крылатый,
Открытый солнечному стиху,
И мудрость тихую белых статуй
Над гордым цоколем, наверху.

Меж горельефов, едва заметен,
Затерян в блещущей вышине,
Один святитель, блажен и светел,
Стал дорог, мил и понятен мне.

На беломраморных закомарах,
С простым движеньем воздетых рук,
Он бдил над волнами улиц старых,
Как покровитель, как тайный друг.

Мой белый старец! наставник добрый!
Я и на смертной своей заре
Не позабуду твой мирный образ
И руки, поднятые горе’.

2

Ты изъяснил мне движение твари,
Их рук, их крыльев, из рода в роды, —
Молитву мира о вышнем даре,
Объединившую
все народы.

Повсюду: в эллинских кущах белых,
В садах Японии, в Тибете хмуром,
Перед Мадонной
и перед Кибелой,
На берегах Ганга,
на площадях Ура,
Под солнцем инков,
луной Астарты,
Пред всеми богами,
всеми кумирами
Священник бдил в синеве алтарной
И руки к тебе воздевал,
Свет Мира!

Господством меняются суша и море,
Отходят троны к рабам и слугам;
По городам, блиставшим как зори,
Влачится пахарь с суровым плугом,
Державы рушатся, меркнут боги,
Но в новых храмах, над новым клиром
Вновь воздевает с мирской дороги
Священник руки
к высотам мира.

И Ты нисходишь к сердцам воздетым
Все ярче, ярче из рода в роды,
И с каждой верой — все чище свет Твой,
И все прозрачней хрусталь Природы.

Навстречу, лестницей самосозданья,
Мы поднимаемся сквозь грех и горе,
Чтоб в расширяющееся окно сознанья
Вторгались зори и снова зори!

В непредставимых обрядах руки
К Тебе воздевши с другим потиром,
Увидят внуки, увидят внуки
Восход Твой новый, о, Солнце Мира!

3

И образы живого золота
В мой дух и жизнь вторгаться стали,
Как в равелин из мертвой стали
Дыханье вишенья в цвету,
И ясно, радостно и молодо
Смеясь, бродил я по столице,
Ловя живые вереницы
Непетых песен налету.

Казалось, дальний век накладывал
На этот город знак избранья,
И не страшило догоранье
Усталых вер былого дня,
Когда невольно я угадывал
На этих пасмурных урочьях
Сады грядущих дней, воочью
Уже коснувшихся меня.

Народу, в улицах снующему,
Невидима, неощутима,
Вставала тень — прозрачней дыма —
Гигантских врат — и ступеней —
И золотистый блеск Грядущего
Мерцал над куполами храма —
Ликующая орифламма
Прекрасных и всемирных дней.

О да, я знал: над скорбной родиной
Еще не раз промчится буря,
И белый старец в амбразуре
Обломком камня рухнет в прах…
Заветы прежней правды — проданы,
И мы все ближе к страшным срокам,
Когда клокочущим потоком
Зло забушует в ста мирах.

Но неизбежно, как железная
Закономерность зим и лета,
Мы затоскуем… Сном одетый,
Еще не явлен новый миф,
И только ты один, над бездною
Воздев молитвенные руки,
Готов принять святые муки,
Народ наш смертью искупив.

Громыхают в метро
Толп
Воды.
Единицу — людской
Мчит
Вал.
Заливаются вниз
Все
Входы,
Лабрадор и оникс
Всех
Зал.

А снаружи — в огнях
Мрак
Улиц,
Фейерверком залит
Весь
Мост,
Каждый угол гудит,
Как
Улей;
У любого кафе —
Свой
Хвост.

У зубастых, как пасть,
Врат —
Флаги,
Благосклонная власть —
Щит
Рас, —
Чтобы выше стал взлет
Пен
Браги!
Чтоб упился народ
Хоть
Раз!

С цитадели взвыл горн;
Бьют
Бубны;
Каждый весел и сыт,
Как
Крез…
Нарастает валторн
Гром
Трубный,
Ксилофон свиристит,
Как
Бес.

Клубы — настежь. Открыт
Бар
Каждый.
Говор — шумен и груб.
Смех —
Прян.
Хохот женщин томит,
Жжет
Жаждой;
Всякий — близостью губ
Чуть
Пьян.

За кварталом квартал
Льет
Реки…
Крепче мни, карнавал,
Свой
Хмель!.. —
Вихрем лент серпантин
Бьет
В веки,
Перезвон мандолин
Вьет
Трель.

Балалаечный строй —
Лад
Мерный —
Поднимает пуды
Ног
В пляс…
Эта ночь — вихревой
Час
Черни,
Афродита Страны!
Твой
Час!

Очерк лиц омертвел:
Лишь
Маски:
Тот — лилов, этот — бел,
Как
Труп…
Переходит в гавот
Ритм
Пляски,
Тарахтит весь гудрон
В такт
Труб.

Мчится с посвистом вихрь
Вкруг
Зданий,
Но тиха цитадель,
Как
Гроб,
Только в тучах над ней
Бдит
Знамя —
Солнце ночи и цель
Всех
Троп.

Прозреньем безжалостным я разъял
Кромешную суть твою,
И всё же мой горький, горький фиал
К ногам твоим лью и лью.

Не совместимо в людском естестве
То, что слилось в тебе,
В твоём завораживающем колдовстве,
В неутолимой алчбе.

Матерь бесчисленных мириад,
Плоть начальных племён,
Творивших царство века назад —
Тебе цитадель и трон;

И — отдающая свой порыв
Любому — без слов, без дум,
Каждому исполину открыв
Свой пламень, разгул, самум.

Ты — поприще, на котором, гремя,
Гиганты вступили в бой, —
Ты, раздираемая двумя,
Из коих могуч — любой.

Ты — первое из покрывал на пути
К противозначным мирам,
Куда мой дух взманила брести
Мать Мрака по вечерам.

Преграда отброшена — и в глубине
Чуть слышится, как перезвон,
Хрустальный голос, поющий мне
Из цитадели времён.

Когда ещё помедлил раз
На выжженном, сухом откосе я,
Внизу прохладно-тёплый час
Уже встречала Феодосия.

И ток воздушный и густой
Огни туманил над окраинами —
Неисчислимых дней настой
С их приключеньями и тайнами.

Секунда — где-то взвыл джаз-банд,
И хлынули в воображение
Преданья бурь и контрабанд,
Фелук полночное скольжение.

Понятен стал мне слитный гул
Далёких скрипок, смеха, говора;
Сощурясь на меня взглянул
Сам дикий дух ночного города;

Он вниз и вниз сводил меня,
Таясь за тёмными оградами,
Прикидываясь и маня
Гитарным звоном под аркадами.

В кафе, на улицах, в порту
Я вслушивался в ночь лукавую,
В наречий жёстких остроту,
В жизнь многострастную и правую.

Минуты мчались прочь и прочь,
Свистя, как взмахи ястребиные,
Чтоб ядом терпким эта ночь
Во мне жила, неистребимая;

Чтоб рвать размеренный удел,
Спеша за встречами нежданными…
И вот восток залиловел
За рвано-пыльными платанами.

И свежим бризом говоря
О вольных днях, мне уготованных,
Поющей девушкой заря
Взошла меж парков очарованных.