Архив стихотворений Даниила Андреева

Приувязав мое младенчество
К церквам, трезвонившим навзрыд,
Тогда был Кремль, ковчег отечества,
Для всех знаком и всем открыт.

Но степенились ножки прыткие,
Когда, забыв и плач и смех,
Вступал в ворота Боровицкие
Я с няней, седенькой как снег!

Мы шли с игрушками и с тачкою,
И там я чинно, не шаля,
Копал песок, ладоши пачкая
Землею отчего Кремля.

А выше, над зеленой кручею,
Над всей кремлевскою горой
Десницу простирал могучую
Бесстрастный Александр Второй.

И я, вдоль круч скользя и падая,
Взбирался в галерею ту,
Что вкруг него сквозной аркадою
Вела в туман и в высоту.

Там лепотой и славой древними
Весь свод мерцал, как дивный плат,
Казалось, вытканный царевнами
В дрожащем отблеске лампад.

В овалах, кринами увенчанных,
Светился ликов мощный сонм —
Князья, в коронах строгих женщины,
Кольчуги, мех, булат, виссон.

То рыжие, как башни города.
То вьюг рождественских белей,
Широкие ложились бороды
На пышность барм и соболей;

Суровых рук персты землистые
То стискивали сталь меча,
То жар души смиряли истово
Знаменьем крестным у плеча.

В чертах, тяжелых и торжественных,
В осанках, мощных как дубы,
Читалась близость тайн Божественных,
Размах деяний и судьбы;

Как будто отзвук отстоявшийся
Народных битв, и гроз. и бед,
Шептал душе, едва рождавшейся,
Беспрекословный свой завет…

Я трепетал, я принимал его,
Когда внезапно, как обвал,
С немых высот «Петрока Малого»
Гул колокольный запевал:

Кремлевский воздух дрожью бронзовой
Гудел вверху, кругом, во мне,
И даль, что раньше мнилась розовой.
Вдруг разверзалась — вся в огне.

Разве это — монашество?
О великой схиме
Как дерзаю поминать
Хоть единым словом?..
Ах, совсем другое! Другое вижу:
Вот на летней лужайке, у зелёного дома,
На дворец похожего или на школу,
Утренний воздух звенит от криков
Ребят загорелых.

Вот и келья моя: какая же это келья?
Красота и солнце в мягком её убранстве,
В книжных полках,
В ярких полотнах,
От которых вовек не отрекусь я,
В переливающихся аккордах рояля
И в портретах той, с кем я связан любовью
В жизни и смерти.
Да и вера моя — разве та вера,
Что в старинных догмах, окаменев, дремлет
Под суровым сводом мшистых соборов,
Мир отвергая?

С бдящими бодрствует Ангел. — Не спи:
Полночь раздвинет и слух твой, и зренье.
Вот зазвучал от вершин в отдаленье
Колокол на золоченой цепи.

Узник, ты волен! Исполнился час:
Это проходят в Саду Совершенных
Братья-водители тёмных и пленных,
Чтобы молиться о каждом из нас.

Каждый из них по земле проходил,
Ведал, как мы, истязанья и жажду, —
Это — святые, рожденные дважды
И вознесённые к Господу Сил.

Медленно в голубоватую тьму
Тают клубы озарённого дыма…
Белый собор в ледниках. Серафимы
С пеньем восходят и сходят к нему.

Кровь ли алеет в живом хрустале?
Рдеют дары ли на белом престоле?..
— Братья едины в светящейся воле —
Волю Пославшего длить на земле.

Каждый идёт — и бросает цветы
В дремлющий дол с голубого отрога,
И опускаются лилии Бога
В бдение наше, и в сон, и в мечты.

Сквозь жизнь ты шел в наглазниках. Пора бы
Хоть раз послать их к черту, наконец!
Вон, на снегу, приземистою жабой
Спит крематорий, — серый, как свинец.

Здесь чинно все: безверье, горесть, вера…
Нет ни берез, ни липок, ни куста,
И нагота блестящего партера
Амбулаторной чистотой чиста.

Пройдет оркестр, казенной медью брызнув…
Как бой часов, плывут чредой гроба,
И ровный гул подземных механизмов
Послушно туп, как нудный труд раба.

А в утешенье кажет колумбарий
Сто ниш под мрамор, серые как лед,
Где изойдет прогорклым духом гари
Погасших «я» оборванный полет.

Сколько рек в тиши лесного края
Катится, туманами дыша,
И у каждой есть и плоть живая,
И неповторимая душа.

На исходе тягостного жара,
Вековую чащу осветя,
Безымянка звонкая бежала
И резвилась с солнцем, как дитя.

Вся листвою дружеской укрыта,
В шелестящем, шепчущем жилье
Пряталась она, и от ракиты
Зайчики играли на струе.

Как светло мне, как легко и щедро
Засмеялась ты и позвала,
В плавные, качающие недра
Жаждущее тело приняла.

Пот горячий с тела омывая,
Беззаботна, радостно-тиха,
Ты душой своей, как реки рая,
Омывала душу от греха.

И когда на отмель у разводин
Я прилег, песком озолочен,
Дух был чист, блистающ и свободен,
Как вначале, на заре времен.

Сколько рек в тиши лесного края
Катится, туманами дыша, —
Как таинственна их плоть живая,
Как добра их детская душа!

Создал сначала для родины сын
Вал,
да острог,
да неструганый тын.
Всюду — лишь бор.
Ни меча, ни щита.
Пустоши.
Проголодь.
Нищета.

Гордость и гнев за страну чародей
Пестовал медленно в душах людей;
Камни ж укладывал на земь не он,
Но Александр, Калита, Симеон,
Дмитрий, Василий…
из роду в род
Крепость творили князья и народ.

Бут стал отесан, прочен и крут.
Этот безрадостный, крестный труд
Благословил Яросвет,
и сама
Церкви блистающая бахрома
Именем Божьим крепила устой,
Мерно качаясь над крепостью той.

Но укрепляй ты, проси не проси —
А на подземной изнанке Руси
Русские игвы
ползком, тишком
Вкрадывались
в разоряемый дом,
За огневые
от лав
берега
Медленно выживая врага,
И трепетало в зеркале лав,
Новыми капищами представ
И островерхий шатер шевеля,
Черное
искаженье
Кремля.

Эти года возвышеньем Москвы
С гордостью именуете вы.

Но он жирел, он ярился, он пух,
Он выходил из побед и разрух,
Тысячью жадных присосок везде
Соки впивая в любой борозде,
В городе каждом и в сердце любом
Под колокольный раскатистый бомм,
В поле, у боевого костра,
Под белозубые крики ура.

Натиск на голый Восток —
и у рва
Ляжет потоптанная
татарва;
Натиск на Запад — и буйной Литве
Сон непробудный
в кровавой траве;
Натиск на Север — и в синеву
Гордые ростры вспенят Неву;
Натиск на Юг…
потомкам доснись,
Айя-Софии венчанная высь!

Нет:
ни блистающих, как серафим,
Звездных очей или крыл
Нет у того, кто телом своим
Ширь России
покрыл.

У порождений ада — свой чин…
Есть исполинская вошь…
И с чудищами океанских пучин
Лик уицраора схож.

В гороподобной утробе его
Пучатся, как пузыри,
С алчностью всасывая естество,
Детища —
упыри.
Чуждо им первое слово: мать.
Им незнаком
смех.
Отчего царства наследником стать
Должен сильнейший всех.
Мнит себя каждый из них
царем
Будущим
всей земли…
Горе! расплата!
их грузный ярем
Мы столько веков несли!..

Натиск на желтый Восток —
Китай
Жертвою первой считай;
Натиск на Запад —
дрогнул устой
И шпили Праги златой.
Натиск на Юг —
победителю дан
Подступ солнечных стран:
Стяги свободы подъял чародей
В щупальцах
с ликом людей.
Натиск на север —
и самолет
Вьюжною трассой шлет,
Как по воздушным артериям
тромб,
Груз водородных бомб.
Вера? идея?..
Не все ли равно!
На потустороннее дно,
В ангелам недоступную глушь
Гонит он
сонмы душ.

Метафора? поэтический знак?
Нет! Бездомен и наг,
Строг уже для бубенцов и шутих
Этот скрежещущий стих.
Я видел подземное царство царя.
Что тюрьмы!
Что лагеря!
О, в страшное, страшное инобытие
Спускалось сердце мое.

И сердце мое, и совесть моя,
И разум мой
в те края
Сошли — и свидетельствуют теперь
О том,
кто этот Зверь.

Только мучитель. Только тиран.
Кат,
а не паладин.
Горше него для народов и стран
Только дьявол один.

Спасибо за игры вам, резвые рыбы,
У тихих днепровских круч!
Тебе,
отец наш Солнце,
спасибо
За каждый горячий луч;

Тебе, моя землюшка, тёплая матерь,
Целовавшая пальцы ног,
Протягивавшая золотистую скатерть
Мягких своих дорог;

Вам, неустанно тёкшие воды,
За каждый всплеск и причал…
Тебе, Всеблагой, Кто руками природы
Творил меня,
нежил,
качал.

Станут к вечеру алы
Купола и уступы
Городских Гималаев
В средоточье твоём;
Еле дышат каналы,
Чуть колышутся купы,
И от веянья ваий
Свеж любой водоём.

Вот, блаженного плена
Страсть и боль обещая,
Luna — Квилла — Селена —
Сайн — Геката — Танит —
Поднимаясь на пики
Тёмно-синего рая,
Этот город столикий
Твоим зовом томит.

Здесь белеют в тумане
Торсы мраморных статуй,
Здесь, как ландыши, манят
В глубь аллей фонари,
Здесь по шепчущим паркам
Твой незримый глашатай
В крови терпкой и жаркой
Будет петь до зари.

И в сиреневых далях
Цепь двойных канделябров
По ночным магистралям
Устремится к тебе, —
Страсть горячих и юных,
Доблесть гордых и храбрых
Чарам жертвуя лунным
И твоей ворожбе.

На опал небосклона
Чёрный контур вокзалы
Из гранитного лона
Вознесут с трех сторон;
Фиолетовых аур
У окраин опахала
Оторочат, как траур,
Твой невидимый трон.

И в колдующий вечер
Древним вкрадчивым ядом
Все объятья и встречи
Пронизав до конца,
Будешь ты до погони
Править царственным градом,
Как богиня — в короне,
Как туман — без лица.

Стих
Толк;
Присмирел деловой
Торг:
Свой
Долг
Возвратил городской
Морг.

Жизнь —
Круг.
Катафалк кумачом
Ал…
Наш
Друг
На посту боевом
Пал!

Срок
Бьет.
Пронесем через мост
Труп.
Жизнь
Ждет,
И торопит на пост
Труд!

Пук
Роз
Сквозь ворота бегут
Внесть:
Для
Слез
Восемнадцать минут
Есть.

— Он
Пал,
Укрепив наших сил
Мощь!
Он
Брал
Жизнь в упор, как учил
Вождь!

Он,
Пал
Несгибаемо-прям,
Тверд;
Пусть
Шквал
Хлещет яростно в наш
Борт:

Наш
Стяг
Не сомнет никакой
Враг…
Марш!
Марш!
Сохраняй строевой
Шаг! —

Странно поверить, трудно постичь:
Нимб ли иконный у ней
или бич?
Кто она: беззаконье? закон?
Пасть ли ощеривающий дракон?
Много ли их под луною?
одна ль
Эта клокочущая стихиаль?

Несколько. —
В неуёмном огне
Страсти народной, в каждой стране
Дышит такая ж, и облик их
С мордами разъяренных волчих,
С воющей львицею странно схож;
В мирные миги
добр и пригож,
Но неизменно жуток для нас
Женственной глубью звериных глаз,
Мутно-багров,
лиловат
и бур
В каждой
из мощных
метакультур.

Чаще, о, чаще!
Над каждой нацией
Зыблется эта мутная мгла,
Тщетным порывом силясь подняться
В мудрость познанья
Добра и Зла.

Не понимаю: что значит Дингра?
Только становится взгляд остёр,
Чтоб различать над долами Тибра,
Темзы и Ганга
ее сестер.

На философском хилом пути
Было бы можно произнести,
Множа терминологию сект:

— Эта каросса — только аспект
В данном народе, в данной стране
Сущности,
общей
в их глубине.

Так лучистая Звезда Скитаний,
Моя лазурная Вега
Остановится над куполом дома
И молодыми соснами,
Дружелюбным лучом указуя
Место упокоения.

Как подробно, до боли вижу
Убранство флигелей и комнат,
Лужайки для игр,
Пляж и балконы,
А за лукою реки — колокольни
Далекого города и монастыря!

Быть может, об этом надо молчать,
Даже и щели не приоткрывая
В круг состоявшегося мечтанья
Никому?
Но если молчать об этом —
Что же делать с другим,
В самом деле недоверяемом
Ни стиху, ни исповеди, ни другу,
Разве только земле?

Впрочем, всё тайное
Станет явным,
Когда пробьет срок.
Только рано ещё,
Ах, как рано…

Ты, Звезда Скитаний,
Знающая моё сердце!
Путеводный светоч
Неисповедимой жизни!
Голубая девочка,
Смеющаяся в небе!

Ты сама знаешь, где остановиться,
И когда.

Тесен дом мой у обрыва,
Тёмен и тих… Вдалеке
Вон, полуночная рыба
Шурхнула в чёрной реке.

В этом лесничестве старом
Робким огнём не помочь.
Даже высоким Стожарам
Не покоряется ночь.

Издали, сквозь немеречу,
Где бурелом и лоза —
Жёлтые, нечеловечьи,
Нет, и не волчьи глаза.

Там, на глухих Дивичорах,
Где пропадают следы —
Вкрадчивый шелест и шорох
Злого костра у воды.

И, в непонятном веселье,
Древнюю власть затая,
Варит дремучее зелье
Темная ворожея.

Плечи высокие, пряди
У неподвижного лба.
В бурых руках и во взгляде —
Страсть моя, гибель, судьба.

Тайну её не открою.
Имя — не произнесу.
Пусть его шепчет лишь хвоя
В этом древлянском лесу.

Только не снись мне, не мучай,
Едкою хмарой отхлынь,
Вылей напиток дремучий
На лебеду и полынь.

То цветущими вишнями,
То ажурными башнями
Упованье народов от земли вознося,
Над просторами вешними,
Городами и пашнями
Вся блистает нетленная, — белоснежная вся.

Ей опорами нежными,
Кружевами подножными
Служат узкие шпили церквей,
С кораблей уплывающих
Ave Mater тоскующих
К Ней доносит морской тиховей.

Кто падет иль оступится,
Кто скорбит иль отчается,
Кто обидится хмурой судьбой —
Всем благая Заступница,
Пресвятая Печальница,
Всем Защитница в час роковой.

В каменистой Кастилии,
В кипарисовой Умбрии,
И в Тироле, и в бедной Литве
Дева-Матерь, как лилия,
Тихо светится в сумраке,
Серебрится звездой в синеве.

Исходила, незримая,
Тюрьма, плахи, побоища,
Персть кровавую бранных полей, —
Защити, Всехвалимая,
В темном сердце сокровище,
Росы духа на судьбы пролей.

Тоскуя по древне-забытому краю,
Где петли блужданий моих пролегли,
Я долго по Атласу Мира гадаю,
По стёртым чертам терпеливой земли.

В названиях рек, городов, плоскогорий
Невнятные отзвуки тайны ловлю —
Ту древнюю тайну блаженства и горя,
Что знал, но не знаю, – забыл, но люблю.

Но дремлют блаженные архипелаги,
И заросли кроют истоки времен,
Руины империй в бушующей влаге
Вкушают никем не тревожимый сон.

И только порой нарастает – не слово,
Но странный, знакомый, возлюбленный звук:
Как будто из смутных туманов былого
Ко мне простираются тысячи рук —

Счастливых, как молодость, гордых, как лавры,
Трепещущих, как рождаемый стих…
Я вспомнил, я знаю. Так били в литавры
На каждой заре у ворот городских.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Тот
Наглый, нагой, как бездушный металл,
Стык
Слов
Мне
Слышался там, где мертвец обретал
Свой
Кров;
Где
Должен смириться бесплодных времен
Злой
Штурм;
Где
Спит, замурован в холодный бетон,
Ряд
Урн.
В тыл
Голого зала, в простой — вместо свеч —
Круг
Ламп,
Бил
Голос оратора, ухала речь,
Как
Штамп.
Был
Тусклый, тяжелый, как пухлости лбов,
В ней
Пыл,
Гул
Молота, бьющего в гвозди гробов,
В ней
Был:
— Долг…
Партия… скромность… Мы — прочный устой.
Честь…
Класс…
Гной
Будничной пошлости, странно-пустой
Треск
Фраз.

Чу:
Шурхнули дверцы… Как шарк по доске,
Звук
Туп;
Чуть
Ёкнуло сердце, — и вздрогнул в тоске
Сам
Труп:
В печь,
В бездну, — туда, где обрежется нить
Всех
Троп,
Вниз,
Мерно подрагивая, уходить
Стал
Гроб.
И —
Эхом вибрации, труп трепетал…
Был
Миг —
Блеск
Нижнего пламени уж озарял
Весь
Лик…

Ток
Пущен на хорах: орган во весь рост
Взвыл
Марш!
Срок
Взвешен в секундах, ритм точен и остр,
Как шарж…
Стал
Старше от скорби, кто слышал порой,
Как
Мы,
Марш
Urbi et orbi чеканенный строй,
Шаг
Тьмы;
Кто
Глянул невольно в тот жгучий испод,
В ту
Щель,
Кто
Понял, что там — все плоды, весь итог,
Вся
Цель,
Кто
Чадом тлетворным дохнул из глубин
Хоть
Раз;
Кто
Дьявольским горном обжог хоть один
Свой
Час.

Ты еще драгоценней
Стала в эти кромешные дни.
О моем Авиценне
Оборвавшийся труд сохрани.

Нудный примус грохочет,
Обессмыслив из кухни весь дом:
Злая нежить хохочет
Над заветным и странным трудом.

Если нужно — под поезд
Ты рванешься, как ангел, за ним;
Ты умрешь, успокоясь,
Когда буду читаем и чтим.

Ты пребудешь бессменно,
Если сделаюсь жалок и стар;
Буду сброшен в геенну —
Ты ворвешься за мной, как Иштар.

Ты проносишь искусство,
Как свечу меж ладоней, во тьме,
И от снежного хруста
Шаг твой слышен в гробу и тюрьме.

Так прими скарабея —
Знак бессмертья, любви и труда.
Обещаю тебе я
Навсегда, навсегда, навсегда:

Может быть, эту ношу
Разроняю по злым городам,
Всё швырну и отброшу,
Только веру и труд не предам.

Уж не грустя прощальной грустью,
Медлительна и широка,
Всё завершив, достигла устья
Благословенная река.

Обрывы, кручи и откосы
Всё ниже, ниже — и разлив
Песчаные полощет косы,
Простор на вёрсты охватив.

Лишь редко-редко, над осокой,
В пустынной дали без границ,
Темнеет тополь одинокий —
Пристанище заморских птиц.

Но тем волшебное их пенье,
Их щебеты по вечерам:
За это умиротворенье
Все песни жизни я отдам!

Отдам их блещущему морю,
Горящему навстречу мне
В неувядающем уборе,
В необжигающем огне.

Обнявшись с братом-небосклоном
Оно лазурно, как в раю…
Прими ж в отеческое лоно
Тебя нашедшую струю.

Утро обрамляет расчерченный план.
Занятья расчислены строго и сухо.
А в памяти вольный шумит океан,
Как в раковине молчаливого духа.

Она неподкупно и гордо хранит
Все шумы и хоры широкого мира:
Гул знойных портов, тишину пирамид,
Дыхание Рейна и Гвадалквивира.

Насыщена кладами, златом полна,
Питает она многоцветные думы,
Рождая моря, города, племена,
Беспечные бризы, степные самумы.

Как раньше, с мечтой о Востоке дружу
И, чуть упадет на дневное завеса,
Опять, как в минувшие дни, прохожу
По плитам Батавии и Бенареса.

И лёгкие отблески стран и миров,
Воочию виденных в солнечной жизни,
Порою затеплятся в зеркале строф,
В беседе, в рассказе, как жемчуг нанизаны.

Утро. Изморось. Горечь сырая.
От ворот угасшего рая
День и голод жесткою плетью
Гонят нас в бетонные клети.

По ночам провидцы и маги,
Днем корпим над грудой бумаги,
Копошимся в листах фанеры —
Мы, бухгалтеры и инженеры.

Полируем спящие жерла,
Маршируем под тяжкий жёрнов,
По неумолимым приказам
Перемалываем наш разум.

Всё короче круги, короче,
И о правде священной ночи,
Семеня по ровному кругу,
Шепнуть не смеем друг другу.

Единимся бодрящим гимном,
Задыхаемся… Помоги нам,
Хоть на миг бетон расторгая,
Всемогущая! Всеблагая!