Архив стихотворений Даниила Андреева

Моею лодочкою
Река довольна.
Плыви лебедочкою
Быстра, привольна!

Пусть весла брошенные
Тобой не правят;
Лужайки скошенные
Ночлег доставят;

Уж не завидывая
Ничьей свободе,
На дно откидываюсь,
И в небосводе

Тону блаженнейшими
Для глаз и слуха
Наисовершеннейшими
Часами духа.

А копны сложенные —
Всё реже, реже…
Леса нехоженые…
Ни сел, ни мрежей.

Лишь птиц аукающих
Из бора клики…
Да струй баюкающих
Сквозные блики.

Может быть, тихою раковиной
Жил я в морях Девона;
Может быть, дикою вербою
В Триасе безлюдном жил;
Шептался листьями лаковыми
С вестниками небосклона…
Не первая жизнь,
о, не первая
Мчит
кровь моих жил.

Но были еще несказаннее
Другие блужданья духа, —
Медлительные созревания
Меж двух воплощений здесь…
Гул времени иномерного
Хранится в глубинах слуха;
От мира лилового, чермного
В глазах-слепота и резь.

Приоткрываясь минутами
Сквозь узкую щель сознанья,
Воспоминания смутные
Скользят из своей тюрьмы…
Те страны, моря и камни те,
Что знал я в древних скитаньях —
Вот тайны глубинной памяти!
Вот золото в толщах тьмы!

Мчатся гимны, звенят
метрами,
Порошит вихревой
снег…
Взвит метелями, смят
ветрами
Мой короткий, мой злой
век.

Засмотрюсь в зеркала
чёрные,
В блеск кромешный твоих
риз:
Вижу пики вершин
горные,
Опрокинутые зубцом
вниз.

В чёрном зеркале снуют
факелы,
Там зияет сквозь ночь
ночь,
В чёрных масках поют
ангелы.
Отражаемые
точь-в-точь.

В чёрной маске, твоим
вестником
Прохожу в снеговой
свист,
Пьян раденьями, полн
песнями,
Чёрною чистотой
чист.

Мы на завтрашний день
негодуем, и плачем, и ропщем.
Да, он крут, он кровав —
день побоищ, день бурь и суда.
Но он дверь, он ступень
между будущим братством всеобщим
И гордыней держав,
разрушающихся навсегда.
Послезавтрашний день —
точно пустоши после потопа:
Станем прочно стопой
мы на грунт этих новых веков,
И воздвигнется сень
небывалых содружеств Европы,
Всеобъемлющий строй
единящихся материков.
Но я вижу другой —
день далекий, преемственно третий,
Он ничем не замглен,
он не знает ни войн, ни разрух;
Он лазурной дугой
голубеет в исходе столетья,
И к нему устремлен,
лишь о нем пламенеет мой дух.
Прорастание сморщенных,
ныне зимующих всходов,
Теплый ветер, как май,
всякий год — и звучней, и полней…
Роза Мира! Сотворчество
всех на земле сверхнародов!
О, гряди! поспешай!
уврачуй! расцветай! пламеней!

Мы прикоснулись, как Антей,
К извечной Матери своей,
Чтоб
лира,
Звуча прозрачно, как свирель,
Запела про восторг и цель
Троп
мира, —

Зелёных, влажных троп, где нам
Открыла свой бездонный храм
Тишь
хвои,
Где сходятся на Отчий брег
Природа-мать и человек —
Лишь
двое.

О, мы не те, кто покидал
Гражданских битв бурлящий вал,
Вир
пенный,
Узрев во всём, что любим мы,
Соблазн греха, личину тьмы,
Мир
тленный,

Кто бледным схимником в скиту,
Благословляя нищету
Врат
узких,
Ценил лишь ангельский итог,
Творя Небесный Кремль — чертог,
Град
русских.

Да: цель как прежде — Вечный Град,
И не вернёт никто назад
К ней
званных,
Но путь не тот, из нас любой
Овеян ширью грозовой
Дней
бранных.

Нам внятны зарева идей,
Восстаний гул, тоска людей,
Боль
сирых;
Наш дух расширили века,
Нам сладкой горечью горька
Соль
мира.

Мы — над обрывом, у каймы
Народовластвующей тьмы
В час
судный.
Всечеловеческий простор
За ним, и слышен дальний хор,
Глас
чудный.

Тысячеслоен космос. Есть
Миры, откуда шлёт нам весть
Тень
Девы,
Но нам — молчать о слое том.
Пусть раньше отгрохочет гром —
День
Гнева.

О, этой книги странный стих —
Лишь знак о тайнах золотых, —
Пусть
первый, —
Рассказ, как сердце обрело
К богам стихий, сквозь их тепло
Путь
верный.

Круг стихиалей — цикл миров.
Их свет скользит в наш тесный кров,
Тих,
вечен.
Их дружба добрая чиста,
И нет вражды к словам Христа
В их
речи.

Да, Третий Рим лежит в золе,
Дорог в отшельнической мгле
Нет
дале.
Из тонких иноческих рук
Наперсники свободных вьюг
Свет
взяли.

…На берег вышла. Солнце тканью
Из света – стан ей облекло;
Над грудью влажно расцвело
Жасмина сонного дыханье,
И – обернулась… В первый раз
Забыл я снег и лёд в Непале,
И прямо в душу мне упали
Лучи огромных, тёмных глаз.

Я вздрогнул: там, под влагой чёрной
Индийских бархатных ночей,
Сиял цветок нерукотворный,
Как чаша золотых лучей.
Мерцала в этом детском взоре
Тысячелетняя тоска
Старинных царств, уснувших в море
Под золотым плащом песка;

Неуловимые для слуха,
В нем реки звёздные текли
Неизмеримых странствий духа
Ещё до солнца и земли…
Я видел путь наш в море мира,
Сквозь плещущие времена,
И звук, ликующий как лира,
Из сердца рос: – Она! Она!

На день восьмой открылся путь чугунный,
Лазурных рельсов блещущий накал:
Они стремились на восток, как струны,
И синий воздух млел и утекал.

Зной свирепел, как бык пред стягом алым:
Базарный день всех поднял ото сна,
И площадь добела раскалена
Была перед оранжевым вокзалом.

То морс, то чай в трактире под окном
Я пил, а там, по светло-серой пыли,
Сновал народ и женщины спешили
За ягодами и за молоком.

Мужчины, женщины — все были смуглы,
И, точно абиссинское шоссе,
Следами пальцев, маленьких и круглых,
В глаза пестрили мостовые все.

По рынку ли, у чайных, у застав ли
Я проходил — народ кишел везде,
Был выходной, и множество из Навли
Брело на пляж: к воде! к воде! к воде!

Плоть жаловалась жаждою и потом.
Когда же звёзды блёклые взошли,
Я услыхал глухую дрожь земли,
Свисток и гул за ближним поворотом.

Восторг мальчишеской свободы есть
В гремящей тьме ночного перегона:
Не заходя в дремотный чад вагона,
На мчащейся его подножке сесть,

Сощурившись от острых искр и пыли,
Сжав поручень, пить быстроту, как хмель,
Чтоб ветром злым в лицо хлестали крылья
Ночных пространств — небес, озер, земель.

Как весело, когда поют колеса,
Здесь, под рукой, грохочут буфера!
Едва заметишь — мост, огни, откосы,
Блеск лунных рек, как плиты серебра,

А из лесов — протяжный, дикий, вкусный
Росистый дух с лужаек и глубине…
…Ход замедляется: навстречу мне
Душмяным мраком дышит пост «Нерусный».

Кто знает, чем волнует нашу кровь
Такой полет в двоящемся пространстве,
И что за демон безрассудных странствий
Из края в край нас гонит вновь и вновь.

Но хорошо таёжное скитанье
Холодным лязгом стали пересечь,
Всех токов жизни дрожь и трепетанье
Пить залпом, залпом, и в стихе сберечь.

На орлиных высотах Непала,
Как цветок в снеговом хрустале,
Вся в заоблачных снах, увядала
Моя прежняя жизнь на земле.

Дольний мир, как отраву, отринув,
Собеседник седых ледников,
Принимал я от строгих браминов
Воду смерти – мудрость веков.

Праздно билась о горные стены
И, отхлынув, терялась вдали
Индостана народная пена,
Трубы войн, рокотанье земли.

Как гробница, короною белой
Надо мной возносился Непал,
Стыло сердце, душа леденела,
И блаженный покой наступал.

И я ждал в утихавшей печали,
Что кровавое сердце моё
Растворит непреклонная Кали
В безначальное небытие,

Что уж близок искомый веками
Лучший цвет её лучших гирлянд —
Этот режущий гранями камень,
Этот чёрный, как смоль, бриллиант.

На холм Демиург всероссийский ступил
В прадедовский век, первобытный и грубый,
Сквозь уханье бревен и скрежеты пил,
Сквозь первые, смолами пахшие срубы.

Размашистый бор неумолчно роптал
И день богатырский вставал в небосклоне,
Когда ослепительно-белый кристалл
Заискрился в полу воздушной ладони.

И в детское сердце дремучей страны,
Под росы и ливни, пургу и порошу,
Здесь, в черную землю у корня сосны,
Сложил он свою лучезарную ношу.

И снилось боярам по тесным дворам,
И чаялось инокам в крошечной келье,
Что здесь, на холме, воздвигается храм
И правит Заступница в нем новоселье.

И он воплотился, родился, возник
Прозреньем строителей в мир совершенный —
Небесных соборов телесный двойник
Из косного камня и глины смиренной.

Над Нерусой ходят грозы,
В Чухраях грохочет гром, —
Бор, стога, ракиты, лозы —
Всё украсив серебром.

Весь в широких, вольных взмахах,
По траве, сырой от рос,
Бродит в вышитых рубахах
Буйной поймой сенокос.

Только ты, мой холм безлесный,
Как раздел грозовых туч,
В синеве блестишь небесной
Меловым изгибом круч.

Плещут весла перевоза
У прибрежья: там, внизу,
Ярко-красные стрекозы
Плавно никнут на лозу.

А поднимешься на гребёнь —
Сушь, бурьяны, знойный день,
Белых срывов жгучий щебень,
Пятна дальних деревень…

Льнут к нему леса и пашни,
Как дружина к королю…
Я люблю его как башню:
Высь дозорную люблю.

Наитье зоркое привыкло
Вникать в грозящий рухнуть час,
В размах чудовищного цикла,
Как вихрь летящего на нас.

Увидел с горного пути я,
Зачем пространства — без конца,
Зачем вручила Византия
Нам бремя царского венца.

И почему народ, что призван
Ко всеобъемлющей любви,
Подменой низкой создал призрак,
Смерчем бушующий в крови.

Даль века вижу невозбранно,
А с уст — в беспамятстве, в бреду,
Готова вырваться осанна
Паденью, горю и суду.

Да, окоём родного края
Воспламенится, дрогнув, весь;
Но вижу, верю, слышу, знаю:
Пульс мира ныне бьется здесь.

И победитель — тот, что скоро
Смешает с прахом плоть Москвы —
Он сам подсуден приговору
Владык, сверкающих, как львы.

По-новому постигло сердце
Старинный знак наш — Третий Рим,
Мечту народа-страстотерпца,
Орлом парящую над ним.

Не блещут кремлевские звезды.
Не плещет толпа у трибуны.
Будь зорок! В столице безлунной
Как в проруби зимней, черно…
Лишь дальний обугленный воздух
Прожекторы длинные режут,
Бросая лучистые мрежи
Глубоко на звездное дно.

Давно догорели пожары
В пустынях германского тыла.
Давно пепелище остыло
И Новгорода, и Орла.
Огромны ночные удары
В чугунную дверь горизонта:
Враг здесь! Уже сполохом фронта
Трепещет окрестная мгла.

Когда ж нарастающим гудом
Звучнеют пустые высоты
И толпы в подземные соты
Спешат, бормоча о конце, —
Навстречу сверкают, как чудо,
Параболы звезд небывалых:
Зеленых, серебряных, алых
На тусклом ночном багреце.

Читай! В исполинском размахе
Вращается жернов возмездья,
Несутся и гаснут созвездья,
Над кровлями воет сполох, —
Свершается в небе и в прахе
Живой апокалипсис века:
Читай! Письмена эти — веха
Народов, и стран, и эпох.

Не из хроник столетий, не из дымки преданья
Это жгучее знанье разрушающих сил.
Сам я черпал из духа
этот опыт восстанья,
Терпкий оцет паденья
добровольно вкусил.

И, проплыв Ахероном к мировому низовью,
В лабиринте открыл я
предпоследнюю дверь:
Оттого — этот тяжкий
стих, сочащийся кровью,
Стих, влачащийся к дому,
как израненный зверь.

Плачь, Великое Сердце необъятной вселенной,
Плачь, родник состраданья беспредельного, — плачь.
Плачь о жалобных сонмищах,
о темницах геенны,
Где несчастнее пленников сам тюремщик — палач.

Плачь, Великое Сердце, о бездомных скорлупах,
Чей удел невозвратный
мог быть строг и велик;
О мятущихся хлопьях на последних уступах,
Обо всех, утерявших
человеческий лик!

Глубочайшая тайна — попущенье Господне
Мировому страданью и могуществу зла:
Не зажгутся созвездья в глубине преисподней
И секира возмездья
не разрубит узла.

Плачет клир серафимов, стонут в безднах химеры,
Воют звери-стихии в круговой ворожбе,
И ни совесть, ни разум — только жгучая вера
Чует дальнюю правду
в непроглядной судьбе.

Не как панцирь, броня иль кираса
На груди беспокойного росса,
Но как жизнетворящие росы —
Для народов мерцанье кароссы:
Для тевтонов, славян, печенегов,
Для кибиток, шатров и чертогов,
И для даймонов, и для раруггов —
От вершин до подземных отрогов.

Было раньше любых человечеств,
Раньше всех исторических зодчеств,
То, что брезжит в зерцалах провидчеств,
В отшлифованных гранях пророчеств:
В дни, когда первообразы спали
В пламенах, как в первичной купели,
Ей назначилось Богом — быть строгой
Первоангела первой подругой.
И ступить через этот порог
Не умел искуситель и враг.

Принимали крылатые духи
От нее светотканое тело,
И в любом ее смехе и вздохе
Само небо смеяться хотело.
О, не жегшее пламенем пламя!
Зла и мук не знававшее племя!
Красотою цвело это семя
И звучало Лилит ее имя.

Но творец сатанинского плана
Самозванцем проник в ее лоно.
И страшнее горчайшего плена
Стал ей плод рокового урона.
Человечества, стаи и хоры —
Все содружества Шаданакара
Понесли в себе ждущее кары
Семя дьявольское — эйцехоре.
И подпал, на отчаянье скор,
Мир закону мечей и секир.

И низверглась Лилит из сапфирных
Лучезарных высот светотворных
До геенн планетарных — пурпурных,
Рыжих, бурных, оранжевых, чермных.
Ее двойственный знак неизбежен
Над любым, будь он горд иль ничтожен;
Путь сквозь мир без нее невозможен,
С ней же — горек, извилист, мятежен.

Точно мех рыжеватого тигра,
Ее край — топко душный, как тундра…
На Руси же лицо ее — Дингра,
Дочерь Дня, но рабыня Гагтунгра.

Не мнишь ли ты, что эгоизм и страх
Пустынников в трущобу уводили?
Кто б ни был прав, но в ангельских мирах
Дивятся лучшие их неприметной силе.

Нет, не забыл я страшные века,
Гнетущий пласт нужды, законов, быта,
Куда людская жгучая тоска
Была судьбой, как семя в прах, зарыта.

Когда от битв дымился каждый дол,
Когда бедой грозились злые дали,
Одни лишь схимники свой наивысший долг
Своею жизнью молча утверждали.

Хмель естества дотла испепелив,
Приняв в народе имя страстотерпцев,
Страданье твари — птиц, людей и нив
Они впитали целокупным сердцем.

Ушкуйник, смерд, боярин и купец
Их, как владык таинственных, просили
Внести за них сокровище в ларец —
В незримый Кремль, в небесный Град России.

За грех царей, за буйства пьяных сел,
За кривду войн, за распри, за разруху,
Они за нас — за всех, за вся, за всё —
Несли страду и горький подвиг духа. —

В наш поздний век — кто смеет на Руси
Измерить мощь молитвы их смиренной,
Кто изъяснит, чья помощь в небеси
Её хранит над самою геенной?

Нет боле чуда? — Ложь! — Есть чудеса,
Я каждый миг их отголоскам внемлю,
Есть внутренний затвор, скиты, леса,
Есть тайные предстатели за землю.

Пусть многогранней стала вера их
И больше струй вмещает гибкий догмат,
Но древний дух всё так же твёрд и тих,
Необорим и грузом бед не согнут.

Не о комбайнах,
не о гидростанциях,
Не об оковах буйных стихий,
Но об игре их,
о дружбе,
о танце их,
О просветленье
эти стихи.

Я погружу тебя в мягкие мхи,
В марево гроз и дрожащего зноя:
Веруй со мною!
Слушай со мною
Вечное.
Это поют петухи,
Это невидимые стихиали
Жаждут с тобой говорить о себе;
Это качаются хвойные дали,
Сладко послушные их ворожбе.
Это — в твоей многострастной судьбе
Час откровенья готовится ими.

Мощь их,
обычай их,
царственность,
имя —
Все приоткроется завтра тебе.
Дивной созвучности,
мудрой способности
Их ощущать —
твое тело полно.
О, подготовь себя ясной беззлобностью,
Дни беспечальные пей, как вино:
Всюду в природе разлито оно —
Духам стихий золотое причастье!
Разум не знает этого счастья.
Их постигать
только телу дано.

Неистощим, беспощаден
Всепроникающий зной,
И путь, мимо круч и впадин,
Слепит своей желтизной.

Но тело все еще просит
Идти по полям, идти
Изгибами — в ржи и просе
Змеящегося пути.

Люблю это жадное пламя,
Его всесильную власть
Над нами, как над цветами,
И ярость его, и страсть;

Люблю, когда молит тело
Простого глотка воды…
…И вот, вдали засинело:
Речушка, плетни, сады,

И белая церковь глядится
Из кленов и лип — сюда,
Как белоснежная птица
Из мягкой листвы гнезда.

Нет, — то не тень раздумий книжных,
Не отблеск древности… О, нет!
Один и тот же сон недвижный
Томит мне душу столько лет.

Ансамбль, еще не превзойденный,
Из зданий, мощных, как Урал,
Сомкнувших в сини полуденной
Свой беломраморный хорал.

И белоснежным великаном
Меж них — всемирный Эверест:
Над облаками, над туманом
Его венцы и странный крест.

Он — кубок духа, гость эфира,
Он веры новой торжество:
Быть может, храмом Солнца Мира
Потомство будет звать его.

Но поцелую ль эти камни,
В слезах склонясь, как вся страна,
Иль только вещая тоска мне
Уделом горестным дана?

Но если дух страны подвигнут
На этот путь — где яд тоски?
Гимн беломраморный воздвигнут
В урочный срок
ученики!

Нет, не боюсь языческого лика я:
Шмель, леший, дуб —
Мне любо все, — и плес, и чаща тихая,
И я им люб.

Здесь каждый ключ, ручей, болотце, лужица
Журчат мне: пей!
Кричат дрозды, кусты звенят и кружатся,
Хмелит шалфей,

Спешат мне тело — дикие, невинные —
В кольцо замкнуть,
Зеленым соком стебли брызжут длинные
На лоб, на грудь,

Скользят из рук, дрожат от наслаждения,
Льют птичий гам,
Касаясь, льнут, как в страстном сновидении,
К вискам, к губам,

Живые листья бьют об плечи темные…
В проемы чащ
Кидают под ноги луга поемные
Медвяный плащ,

Бросают тело вниз, в благоухание,
Во мхи, в цветы.
И сам не знаешь в общем ликовании:
Где — мир, где — ты.

Нет:
Втиснуть нельзя этот стон, этот крик
В ямб:
Над
Лицами спящих — негаснущий лик
Ламп,
Дрожь
Сонных видений, когда круговой
Бред
Пьешь,
Пьешь, задыхаясь, как жгучий настой
Бед.

Верь:
Лязгнут запоры… Сквозь рваный поток
Снов
Дверь
Настежь — «Фамилия?» — краткий швырок
Слов, —
Сверк
Грозной реальности сквозь бредовой
Мрак,
Вверх
С шагом ведомых совпавший сухой
Шаг,
Стиск
Рук безоружных чужой груботой
Рук,
Визг
Петель — и — чинный, парадный, другой
Круг.

Здесь
Пышные лестницы; каждый их марш
Прям;
Здесь
Вдоль коридоров — шелка секретарш —
Дам;
Здесь
Буком и тисом украшен хитро
Лифт…
Здесь
Смолк бы Щедрин, уронил бы перо
Свифт.

Дым
Пряно-табачный… улыбочки… стол…
Труд…
Дыб
Сумрачной древности ты б не нашел
Тут:
Тишь…
Нет притаившихся в холоде ям
Крыс…
Лишь
Красные капли по всем ступеням
Вниз.

Гроб?
Печь? лазарет?.. — Миг — и начисто стерт
След,
Чтоб
Гладкий паркет заливал роковой
Свет.