Архив стихотворений Даниила Андреева

И воздух, поющий ветрами,
И тихо щебечущий колос,
И воды, и свищущий пламень
Имеют свой явственный голос.
Но чем ты уловишь созвучья
Лужаек, где травы и сучья,
Все выгибы, все переливы
Беззвучной земли молчаливой?

Язык ее смутен, как пятна,
Уста ее жаркие немы;
Лишь чуткому телу понятны
И песни ее, и поэмы.
Щекотным валежником в чаще,
Дорогою мягко-пылящей,
На стежке — листом перепрелым
Она говорит с твоим телом.

И слышит оно, замирая
От радости и наслажденья,
В ней мощь первозданного рая
И вечного сердца биенье.
Она то сурово неволит,
То жарко целует и холит,
То нежит тепло и упруго, —
И матерь твоя, и супруга.

Ее молчаливые волны,
Напевы ее и сказанья
Вливаются, душу наполня,
Лишь в узкую щель осязанья.
Вкушай же ее откровенье
Сквозь таинство прикосновенья,
Что скрыто за влагой и сушей —
Стопами прозревшими слушай.

И гудели вьюжными зимниками
Боры
в хвойные
колокола…
Преставлялись великими схимниками
Истончившие плоть дотла;

Поднимались в непредставляемую,
Чуть мерцавшую раньше синь,
Миллионами душ прославляемую
Из лачуг, из дворцов, пустынь;

Исполнялись силой сверхчувственною,
Невмещаемою естеством,
Мировою,
едва предчувствуемою
На широком пути мирском;

Обращались долу — в покинутую,
Обесчещиваемую
страну,
Обескрещиваемую,
отринутую
За таинственную вину;

Братски связывались
усилиями —
Тем усильям прозванья нет;
Серафическими
воскрылиями
Простирались над морем бед —

Душу бурной страны рождаемую
Ризой солнечною убеля
У взыскуемого,
созидаемого,
У Невидимого
Кремля.

И отошел Он
от юной Навны
С мукой, с надеждой, с ярой мечтой, —
Страстный, божественный,
своенравный,
Все еще веруя
цели той.

— Сына! младенца!..
Пусть он, похожий
Силой
на эту драконью стать,
Сможет пред демоном желтокожих
За бытие России предстать!

Сына!
через любые мытарства!
Сына! царя подземной глуши!
В бут, в нерушимые глыбы царства
Втиснуть текучесть народной Души!

И ураганом
в лоно кароссы
Вторгся неистовый
смерч огня,
С туч Рангарайдра
жгучие грозы
До всклокотавших лав наклоня.

Так
русский демон великодержавья
Зачат был
у чистилищных рек
В горестную годину бесславья,
В мечущийся
Тринадцатый Век.

Из обездоленности,
Сирой оставленности —
Силою веры стяжав ореол,
Полон намоленности,
В волны прославленности,
Белым ковчегом собор отошел.

Вся вековая моя
Русь, просветляемая
Столько столетий в несчетных сердцах,
Молит о крае моем,
Плачет о крае моем
И не утешится в райских венцах.

Выйди на кровлю свою!
Встань надо всхолмиями!
Веси и грады очами измерь:
— Все это — кровью вспою!
— Все это — молниями
Испепелю, — говорит этот Зверь.

Встань над разводинами
Иль на откос пойди,
Землю целуй в тишине гробовой:
Час бьет над родиною.
Смилуйся, Господи.
Срок ее мук сократи роковой.

Из шумных, шустрых, пестрых слов
Мне дух щемит и жжет, как зов,
Одно: бродяга.
В нем — тракты, станции, полынь,
В нем ветер, летняя теплынь,
Костры да фляга;

Следы зверей, следы людей,
Тугие полосы дождей
Над дальним бором,
Заря на сене, ночь в стогу,
Посвистыванье на лугу
С пернатым хором.

Быть может, людям слово то,
В речь обыденную влито,
Напомнит даже
Совсем другое: тайный лаз,
Угрюмый взгляд свинцовых глаз,
Нож, ругань, кражи…

Ну что ж! В бродяжье божество
Любовно верить никого
Я не неволю,
Слоняюсь только да слежу
Сорок, стрижей, ручей, межу,
Курганы в поле.

Безделье? Нет. Труд был вчера
И будет после. Но пора
Понять, что праздник
Есть тоже наш священный долг:
В нем безотчетно знает толк
Любой проказник.

Да и потом, какой ханжа
Прикажет верить, будто ржа
Наш разум гложет,
Когда с душой природы связь
Мы углубляем, развалясь
На хвойном ложе?

Вот и валяюсь в пышном мху,
Рад то напеву, то стиху,
Игре их граней,
И в чудных странах бытия
Мне путеводна лишь моя
Звезда Скитаний.

Исчезли стены разбегающиеся,
Пропали городские зданья:
Ярчеют звёзды зажигающиеся
Любимого воспоминанья.

Я слышу, как в гнездо укладываются
Над дремлющим затоном цапли,
Как сумерки с лугов подкрадываются,
Роняя голубые капли;

Я вижу очертаний скрадываемых
Клубы и пятна… мошки, росы…
Заречных сёл, едва угадываемых,
Лилово-сизые откосы;

Возов, медлительно поскрипывающих,
Развалистую поступь в поле;
Взлет чибисов, визгливо всхлипывающих
И прядающих ввысь на воле…

И в грёзе, жестко оторачиваемой
Сегодняшнею скорбной былью,
Я чувствую, как сон утрачиваемый,
Своей души былые крылья.

Как не любить мне колыбели
Всех песен, скорби, торжества,
Огни твои, мосты, панели,
Тысячешумная Москва!

От игр в песке, в реке, в газонах,
Войдя мне в душу, в кровь и плоть,
Всегда со мной ты в снах бессонных
И уз твоих — не побороть.

Всех вечеров твоих — пьянящий,
Упруго-брызжущий настой,
Народа шорох шелестящий
По неостывшей мостовой,

И над домами, в мгле воздушной —
Малинно-тусклый полукруг, —
Как не любить твой облик душный
Всем существом, от глаз до рук?

В часы любви к тебе — не помню,
Какому знамени служу,
С душой, опять блаженно-темной,
По стогнам знойным прохожу.

Когда с вокзалов мутно-синих
Поют протяжные гудки,
Я слугам сумрачной богини
Внимаю чутко, — и легки

Клубящиеся предвечерья,
Их лиловатый, сизый дым,
И весь мой город — лишь преддверье
Миров, маячащих за ним.

Бросаю жизнь в толпу, как в россыпь,
В поток вливаюсь, как ручей,
И с каждым шагом — легче поступь,
А кровь густая — горячей.

И на заре, когда задерну
Гардину светлого окна,
в голос твой упорный
Вникаю на границе сна,

Как в ропот мощный океана, —
И мысль прощальная остра,
Что хмель беспутства и обмана
Назавтра будет, как вчера.

Как участь эта легка:
Уйти от родного порога…
Дорога! Птица-дорога!
Волнующиеся облака!

Как мед, я пью этот жребий:
Воительницу-грозу,
Склоненную в зыбь лозу
И радугу в вечном небе.

Мелькают межи, столбы,
Деревни у перелога…
Дорога! Песня-дорога!
Песня моей судьбы!

Как не любить — телеги,
Поскрипывающие в колее,
Неспешную речь в жилье,
Гул хвои на лесном ночлеге?.

Лети же, светла, легка,
На зов голубого рога,
Дорога! Птица-дорога!
Кочующие облака!

Как чутко ни сосредотачиваю
На смертном часе взор души —
Опять всё то же: вот, покачивая
Султаном, веют камыши,

И снова белый флигель — келейка
Сентябрьским солнцем залита,
Крыльцо, от смол пахучих клейкое,
И ты: такая ж — и не та.

Такими хрупко-невесомыми
Цветы становятся к зиме;
Так лес предсмертною истомою
Горит в червонной бахроме.

Пока не хлынет море вечности,
Пока над нами — бирюза,
Смотреть, смотреть до бесконечности
В ещё лазурные глаза.

Ещё раз нежностью чуть слышною
Склонись, согрей, благослови,
Неувядающею вишнею
Расцветшая в стране любви.

Какое благовоние
От этих скал нагретых,
От древних парапетов
И крепостной стены!
Ты хочешь пить? — в колонии
У сонного платана
Журчит вода фонтана —
Святая кровь страны.

Испей её! И сразу же
Туман многовековый
Из влаги родниковой
В глубь сердца перейдёт
Поверьями, миражами,
Легендами пустыни
И грезами, что ныне
Едва хранит народ.

Он тек тысячелетьями
Бесшумно и незримо
По тёмным жилам Крыма,
У старых гор в груди…
Испей его. Ответь ему
Молчаньем и доверьем
Его седым преддверьем
В дух этих стран войди!

Сольются в мощном образе
Ладьи, дворцы, литавры,
Прохлада хижин, лавры
В полдневных городах,
В Отузах, Ялте, Форосе
Сады, как кущи рая,
И с крыш Бахчисарая
Протяжный стих. «Аллах!»

И жизни ритм властительный,
Державный и широкий
Почуешь ты в потоке
Мимолетящих дней,
Вот в этом утомительном
Подъёме в город знойный
И в горечи спокойной
Кладбищенских камней;

В дрожащей сини воздуха
Над будничным базаром,
Где некогда хазарам
Послушен город был,
И в шумном доме отдыха
Где мчится мяч летучий,
Где жизни пульс кипучий
Не стынет, и не стыл.

Когда былых миров оранжевые зори
Заронят узкий луч на небеса стиха,
Я вижу – где? когда? – на ровном плоскогорьи
Моря лилового, как плащ старинный, мха.

Два солнца пристальных сменялось надо мною,
И ни одно из них затмиться не могло:
Как ласка матери сияло голубое,
Ярко-оранжевое – ранило и жгло.

Когда лазурный шар, грустя прощальной славой,
Сходил на мягкий шёлк лилового плаща —
Пронзительный восход, кровавый, рыжий, ржавый,
Я ждал в смятении, молясь и трепеща.

Тот мир угас давно – бесплодный, странный, голый…
Кругом – Земля в цвету, но и в земной глуши
Не гаснут до сих пор два древних ореола
Непримиримых солнц на небесах души.

Когда на нас военная зима
Грядет — растить курганы новым скифам,
И вырваться из колб грозит чума
В глубь городов, мученья сократив им,
И древней Велги ропщущая тьма
Встает из недр — тогда крылатым мифом
Над током дней уму яснеешь Ты
Сквозь окна снов и творческой мечты.

Текли века усобиц, гнева, горя,
Падений, подвигов, — но никогда
Твой смутный образ в призрачном уборе
Не оставлял в уме людском следа.
Наш русский дух влекла в небесном хоре
Иных светил, иных властей чреда,
И что дано Твоей любви и силе,
Мы, в слепоте, на них переносили.

Наш разум юный расслоить не смел,
Кто тягу вдаль внушал великим дедам,
Кто чудной целью полнил наш удел,
Кто помогал и битвам, и победам;
Ты пребывал за мглой державных дел —
Неразличим, нечувствуем, неведом,
Сам преклонясь пред именем Христа,
И вера в Русь была еще пуста.

Из века в век, с восхода до восхода,
Труждался Ты, как пахарь, над страной,
Бросая зерна и лелея всходы
Живой тоски о вере мировой.
С Душой Соборной русского народа
Ты близил миг желанной цели той,
И тщетно высил свой чертог бесславья
Над нами демон великодержавья.

Ковчег России Богом дан Тебе,
Ты — наше солнце, старший брат в Синклите,
Водитель душ в бушующей судьбе!
Народовождь! Народоисцелитель!
Ты — в вере мудрых и в простом рабе,
В пыли дорог и в грозовом зените,
В народных подвигах, мечтах, трудах, —
Во всем, где прах — уже не только прах!

Слепящий смысл уже сквозит за мглою
И драгоценностей былых не жаль,
И все грядущее, и все былое —
Твоей рукой чертимая скрижаль.
Слоится век, и в каждом грубом слое —
Твой легкий след, ведущий вдаль и вдаль, —
О, друг страны, судом веков судимой,
Богоотступной — и боголюбимой!

Учи же нас — груз ноши не кляня
Читать завет долженствований наших,
Нести огонь в живой цепи огня
Культур грядущих и культур угасших —
Ты, воздевающий к престолу Дня
Всю нашу боль в нерукотворных чашах,
Как боль вселенной — гор, лесов, морей —
К Отцу возносит Вечный Иерей.

Когда не ради наслаждения,
Не для корысти, не для славы,
Гранить тяжёлые октавы
Я буду вновь в последний раз,
Какие образы, видения,
Пожары, вихри, катастрофы
Блеснут в глаза, ворвутся в строфы
И озарят мой смертный час?

Нет, не бушующие зарева
Измен, падений и восстаний,
Не демона кровавых браней
Сведу к прощальному стиху:
Я уберу простой алтарь его
Дарами солнечного мира,
Чем блещет дикая порфира
В лесах, на пажитях, во мху.

От детства, зрелости и старости
Плоды бесценные приемля,
Я поцелую землю, землю,
И, верный солнцу и огню,
Теплом великой благодарности
Вселюбящему Назарею
И слово каждое согрею
И каждый стих воспламеню.

Не петыми никем прокимнами,
Не слышимой никем хвалою,
К божественному аналою
Они взойдут, как фимиам,
И, может быть, такими гимнами
Ещё наполнит век грядущий
Верградов каменные кущи
И Солнца Мiра первый храм.

Увижу ль новый день отечества,
Зарю иной всемирной эры,
Когда в творенья новой веры
Осуществятся наши сны,
Когда Завет Всечеловечества
Прольётся над пустыней нашей,
Избрав своею первой чашей
Верховный град моей страны?

А если пряха вечнобдящая
Обрежет нить мою до срока
И я уйду, шагов пророка
Сквозь гул людской не угадав, —
Утишь, Господь, тоску палящую
Последних дней — последним знаньем,
Что, жизнь наполнив упованьем,
Я был твоею правдой прав.

Когда не разделишь в клокочущем шторме
Пучину от материков,
в ночь бед,
Одна лишь Заступница гибнущим в скорби,
И на берегах — маяков
нам нет.

Не молим об утре, о тихом причале,
О мирных закатах
в конце
всех дней,
И полн неумолчной, как море, печали
Наш клир, наш суровый псалом —
зов к Ней:

Свершить непостыдно
завещанный Богом
Наш путь в океане мирском
дай сил!
Дай сил — не растратить по бурным дорогам
Даров, для которых Он жизнь
нам длил!

Дай всем, кто лелеет свой жемчуг небесный,
Кто в крестном боренье
творит
свой храм,
Свершить до конца его подвиг безвестный
Пред темным отходом
к иным
мирам.

Шторм бьет, и чугунное небо все ниже,
Разбросан, развеян и глух
наш хор,
Но Ты ему внемлешь,
Ты можешь, —
склони же,
Печальница темной земли,
Свой взор.

Когда несносен станет гам
И шумных дней воронки жадные,
Ты по уютным городкам
Полюбишь семьи многочадные.

Хозяйка станет занимать
И проведет через гостиную,
Любовна и проста, как мать,
Приветна ясностью старинною.

Завидев, что явился ты —
Друг батюшки, знакомый дедушки,
Протянут влажные персты
Чуть-чуть робеющие девушки.

К жасминам окна отворя,
Дом тих, гостей солидно слушая,
И ты, приятно говоря,
Купаешься в реке радушия.

Добронадежней всех «рагу»,
Уж на столе шипит и пышнится
Соседка брату — творогу —
Солнцеподобная яичница.

Ни — острых специй, ни — кислот…
Но скоро пальцы станут липкими
От шестигранных сладких сот,
Лугами пахнущих да липками.

Усядутся невдалеке
Мальчишки в трусиках курносые,
Коричневы, как ил в реке,
Как птичий пух светловолосые.

Вот, мягкостью босых подошв
Дощатый пол уютно щупая,
С реки вернется молодежь
С рассказом, гомоном и щукою.

Хозяин, молвив не спеша:
«А вот — на доннике, заметьте-ка!»
Несет (добрейшая душа!)
Графин пузатый из буфетика.

И медленно, дождем с листа,
Беседа потечет — естественна,
Как этот городок, проста,
Чистосердечна, благодейственна…

Как будто, воротясь домой,
Лежишь — лицом в траве некошеной..
Как будто обувь, в жгучий зной,
С ног истомленных к черту сброшена.

Когда уснёт мой шумный дом
И тишь вольется в дортуары,
Я дочитаю грузный том
О череде грехов и кары…
Тогда уснёт мой шумный дом.

Пройду по красному ковру
И пред огнём забудусь молча…
А духи вьюжные в бору
Вдали тоскуют воем волчьим,
Виясь по снежному ковру.
Бесшумная, подходишь ты,
Высокая седая леди.
Ночь впереди — в огнях, в беседе,
Судьбы прощальные листы…
Кладешь на плечи руку ты.
Чуть розовеет в полутьме
Просторный холст — твоя работа:
Вершины гор и позолота
Зари по ледяной кайме…
Сон Альп в рассветной полутьме.

В твоих чертах бесплотный свет
Огня сквозь хрупкость алебастра,
Тончайший иней белой астры,
Чьим лепесткам увяна нет…
В твоих чертах знакомый свет.

Лёвушка! Спрячь боевые медали,
К черту дела многоважные брось:
Только сегодня апрельские дали
По лесу тонкому светят насквозь.

Ясени, тополи, дикие груши,
Семьи березок у юных полян —
Нет, не деревья: древесные души,
Тихий, чистейший, зеленый туман,

Не существа ли в зеленом виссоне
Нежно окутали сучья и пни?
С каждой зарею — плотнее, весомей
И воплощённее будут они.

Только сегодня очам достоверен
Этот нездешне-зеленый эфир,
Таинство странных, не наших вечерен,
Ранней весной наполняющих мир.

Только сейчас очевиден Господний
Замысел горнего града в лесу…
Лев! Тебе лень шевелиться сегодня?
Ладно. Я добр, — я тебя донесу.

Лес не прошумит уже ни жалоб, ни хвалы:
Штабелями сложены безрукие стволы.

Устланный бесшумными и мягкими как пух
Белыми опилками, песок горяч и сух.

Долго я любуюсь, как из мёртвого ствола
Медленно, чуть видимо является смола,

Мёда благовоннее и ярче янтаря,
Жёлтая, как тёплая июльская заря,

Каплю останавливает ринувшийся зной,
Всю её подергивая легкой белизной.

Если бы такой же непорочной, как смола,
Кровь моя густая, беспокойная была:

Как мне было б радостно лелеять этот сок!
Как мне было б горестно пролить его в песок!

Леший старый ли, серый волк ли —
Все хоронятся в дебрь и глушь:
Их беседы с людьми умолкли,
Не постигнуть им новых душ,
Душ, сегодня держащих власть,
Чтобы завтра уйти иль пасть.

Но меня приняла Россия
В свое внутреннее жилье;
Чую замыслы потайные
И стремленье, и страсть ее,
И звезду, что взошла в тиши
Непрочтенной ее души.

Только этой звезде покорен,
Только этой звездой богат,
Прорастание древних зёрен
И вселенский грядущий сад
Слышу в шорохе хвойных ваий,
В вольных хорах гусиных стай,

В буйной радости непогоды,
В беззаконной ее гульбе,
И в лучистых очах народа,
И в кромешной его судьбе,
И в ребятах, кто слушать рад,
В век каналов, про Китеж-град.

И учусь я — сквозь гул машинный,
Говор, ругань, бескрылый смех,
Шорох бабьей возни мышиной,
Спешку графиков, гам потех —
Слушать то, что еще народ
Сам в себе не осознает.

И друзей-не чванливых, грубых,
Но таких, кто мечтой богат,
Не в правленьях ищу, не в клубах
И не в теплом уюте хат,
Но в мерцании встречных глаз,
В недомолвках случайных фраз.

Люди любили не нашей любовью,
Страстью не той:
Мощной волной их клонил к изголовью*
Мрак золотой.

Сквозь поколения нас породила
Древняя плоть.
Есть её час. Её рок. Её силу
Не побороть.

Поздних потомков тревожат призывы
Сгинувших рас…
Вспомни: удушливый вечер, обрывы
Красных террас;

В прорезь ворот – лиловатые горы,
Топи… Туман…
В ближнем святилище – хмурые хоры
И барабан.

С кровли я видел, как, жриц суеверней,
В зное густом
Ты проходила по стогнам вечерним
В красный мой дом.

Ты приближалась, как чёрные волны,
Тканью звеня,
Будто сама первозданная полночь
Шла на меня.

Шла, чтобы вновь колдовать под двурогой,
Гневной луной,
Мчаться всё ниже звенящей дорогой
Только со мной…

Эти стихи – лишь намёк, только веха,
Сумрачный знак,
Твёрдый язык охлаждённого века
Точен и наг;

Слепо распнёт он на числах железных
Сказку мою —
Повесть о незапамятных безднах
В лунном раю.

Но уходя по излучине синей
В солнечный край,
Царств, усыплённых дремучей пустыней,
Не забывай.