Того, кто, обезумевши от слёз,
Удар смертельный над собой занёс,
Мой голос беспощадный успокоит:
Ни счастию не веря, ни любви,
Я говорю несчастному: живи,
Живи лишь потому, что жить не стоит.
Ещё в небесном царстве рано
Ещё в небесном царстве рано.
Не пел петух у входа в рай.
Едва выходит из тумана
Христовой ризы алый край.
У розовеющего луга
Очнувшись, души молча ждут:
Супруга узнаёт супруга,
И дети хоровод ведут.
Зарёю счастия объяты,
Предсмертный забывая страх,
Глядят туда, где встал Крылатый
С пылающим мечом в руках.
Видел я во сне
Видел я во сне
Сумрачный вокзал.
В розовом огне
И буфет и зал.
Пусто всё вокруг.
Мы с тобой одни.
Воротились вдруг
Молодые дни.
На груди цветы,
На столе вино.
Отвернулась ты
И глядишь в окно.
С грохотом в окне
Катится гора.
Говоришь ты мне:
«Подали. Пора».
Сон
Будто у Купера или Жюль Верна
Вижу себя я в пустыне горячей.
Пальмы, кустарники, коршун и серна.
Кто-то под белой палаткою плачет.
С красным туземцем я в прятки играю,
Бегаю с ним у неведомых мест.
Оба кричим и смеёмся, но знаю:
Скоро меня он заколет и съест.
Долго ль носиться по солнечным долам?
Вот уж копьё пронизало мне спину,
Чёрный котёл над костром опрокинут,
Коршун кричит в нетерпенье весёлом.
Варяги
Старший поднялся на лодке:
Сходни народом кипят,
Лица радушны и кротки,
Зол и нерадостен взгляд.
Средний, угрюмый, как филин,
Руки сложил на груди.
Берег велик и обилен,
Только порядка не жди.
Младший, на острое падок,
Молвил, прищурясь на свет:
«Вот и дадим им порядок
Сразу на тысячу лет».
Цари и поэты
Екатерину пел Державин
И Александра Карамзин,
Стихами Пушкина был славен
Безумца Павла грозный сын.
И в годы, пышные расцветом
Самодержавных олеандр,
Воспеты Тютчевым и Фетом
Второй и Третий Александр.
Лишь пред тобой немели лиры
И замирал хвалебный строй,
Невольник трона, раб порфиры,
Несчастный Николай Второй!
Так Вышний повелел хозяин
Так Вышний повелел хозяин,
Чтоб были по своим грехам
Социалистом первым Каин
И первым демократом Хам.
Что мне взор, Мария, твой
Что мне взор, Мария, твой,
Что мне нож разбойника?
Я везде ношу с собой
Двойника-покойника.
Солнце жизнями кипит,
Солнце всепобедное!
А покойник говорит:
Солнце дело вредное.
Страсть весенняя горит,
Май плывёт торжественно,
А покойник говорит:
Это так естественно.
На плечо прильнув твоё,
Жажду вылить душу я,
А покойник всё своё:
Что за малодушие.
Мир, волнуйся!
Жизнь, лети!
А от рукомойника
Никуда мне не уйти.
Я двойник покойника.
Восьмидесятые годы
Тарарабумбия,
Сижу на тумбе я,
Домой не двинусь я —
Там теща ждет меня.
Боюсь изгнания,
Волосодрания.
Такая участь суждена,
Когда ученая жена!
Тарарабумбия,
Здесь не Колумбия:
Здесь наши гласные
Во всем согласные.
Дела доходные,
Водопроводные.
Все нам полиция решит,
Покуда Дума крепко спит.
Бежал я материнской ласки
Бежал я материнской ласки,
Чуждался я забот отца,
Почуяв в первой детской сказке
Весь ужас ночи и конца.
И вот, измученный калека,
К могиле ковыляя вспять,
Я вновь увидел человека,
Каким я был и мог бы стать.
Мой мальчик, стройный, светлоокий,
Я не отдам тебя судьбе.
На мне удар её жестокий,
Он не достанется тебе.
Я поддержу, когда ослабнешь,
Я укажу, куда идти,
И ты живым зерном прозябнешь
На гробовом моём пути.
Мой сын, нет в мире зла опасней
Дремоты полумертвеца.
Нет унижения ужасней:
Краснеть за своего отца.
Другой вариант стихотворения
Не знал я материнской ласки,
Не ведал я забот отца,
Почуяв в первой детской сказке
Весь ужас ночи и конца.
И вот измученный калека,
К могиле ковыляя вспять,
Я вновь увидел человека,
Каким я был и мог бы стать.
Мой мальчик стройный, светлоокий,
Я не отдам тебя судьбе,
На мне удар ее жестокий:
Он не достанется тебе.
Я поддержу, когда ослабнешь,
Я укажу, куда идти,
И ты живым зерном прозябнешь
На гробовом моем пути.
Мой сын, нет в мире зла опасней
Дремоты полумертвеца,
Нет унижения ужасней:
Краснеть за своего отца.
К тополям плывут белёсые туманы
К тополям плывут белёсые туманы,
По полям спешат смоленские уланы.
Я на небе оживу,
Я по небу поплыву.
Солнечные облаки,
Голубые яблоки.
Cамовар в Москве
Из сборника «Самовар»
Люблю я вечером, как смолкнет говор птичий,
Порою майскою под монастырь Девичий
Отправиться и там, вдоль смертного пути,
Жилища вечные неслышно обойти.
Вблизи монастыря есть домик трехоконный,
Где старый холостяк, в прошедшее влюблённый,
Иконы древние развесил на стенах,
Где прячутся бюро старинные в углах,
Среди вещей и книг, разбросанных не втуне,
Чернеются холсты Егорова и Бруни.
Там столик мраморный, там люстра, там комод.
Бывало, самовар с вечерен запоет
И начинаются за чашкой разговоры
Про годы прежние, про древние уборы,
О благолепии и редкости икон,
О славе родины, промчавшейся, как сон,
О дивном Пушкине, о грозном Николае.
В курантах часовых, в трещотках, в дальнем лае
Мерещится тогда дыханье старины,
И оживает всё, чем комнаты полны.
В картинах, в грудах книг шевелятся их души.
Вот маска Гоголя насторожила уши,
Вот ожил на стене Кипренского портрет,
Нахмурился Толстой, и улыбнулся Фет,
И сладостно ловить над пылью кабинетной
Былого тайный вздох и отзвук незаметный.
Студенческий самовар
Из сборника «Самовар»
Чужой и милый! Ты кипел недолго,
Из бака налитый слугою номерным,
Но я любил тебя как бы из чувства долга
И ты мне сделался родным.
Вздыхали фонари на розовом Арбате,
Дымился древний звон, и гулкая метель
Напоминала мне о роковой утрате;
Ждала холодная постель.
С тобой дружил узор на ледяном окошке,
И как-то шли к тебе старинные часы,
Варенье из дому и в радужной обложке
Новорождённые «Весы».
Ты вызывал стихи, и странные рыданья,
Неразрешённые, вскипали невзначай,
Но остывала грудь в напрасном ожиданьи,
Как остывал в стакане чай.
Те дни изношены, как синяя фуражка,
Но всё ещё поёт в окне моём метель,
По-прежнему я жду; как прежде, сердцу тяжко,
И холодна моя постель.
Город
В нечистом небе бесятся стрижи.
Тускнеют лица под налетом пыли.
Бесстыдно голосят автомобили.
Душа, очнись и время сторожи!
Пусть прошлое уходит: не тужи.
О нем лесные зори не забыли.
Там ландыши сияние разлили
И ястреб ждет над океаном ржи.
Туда перенеси свой вечный город
И, сбросив пошлость, как крахмальный ворот,
Ищи в полях единственных отрад.
Под шепот ветра нежно-терпеливый,
Под вздох лесной, под замиранья нивы
Взыскуемый тебе предстанет град.
Вижу, ты сидишь в постели
Вижу: ты сидишь в постели,
Распустила волоса.
За стеною свист метели
И колдуний голоса.
Ждёт метла тебя у печки,
И камин разинул рот.
У совы глаза как свечки.
Ощетинил спину кот.
Ты поёшь. Глухой истомой
Песня тайная звучит,
Птицей чёрной и знакомой
К моему окну летит.
Но, вернувшись утром, знаю:
Ты невинно отдохнёшь
И к родительскому чаю
Скромной девочкой сойдёшь.
Как ты пленил меня
Как ты пленил меня небрежною отвагой,
Суровый юноша в бобрах, со шпагой.
Заря пылала, щёки пламенели.
Ты помнишь: пир шумел, цыгане пели?
Вчера на улице ты собирал окурки,
Засаленный, опухший, в рваной куртке.
Я издали узнал твою походку
И, отвернувшись, дал тебе на водку.
Люблю я, утомясь обедом
Люблю я, утомясь обедом,
На кресле ждать под серым пледом,
Чтоб по обоям голубым
Вечерний заструился дым.
Медовой, липкою дремотой
Ласкает сумрак мне глаза,
Лампадный вздох на образа
Ложится тихой позолотой,
И в облаках субботней мглы
Чуть светят ножны и стволы,
Вечерним ладаном одеты;
Со стен, приветны и легки,
Глядят мечтательно портреты
И книг сафьянных корешки.
В заветный час привычной неги
Люблю следить борьбу теней
С тенями уличных огней,
Их пораженья и набеги.
Блаженный и спокойный жар
Под душным пледом сонно бродит,
И лишь ко всенощной удар
Из сладких чар меня выводит.