Архив стихотворений Бориса Поплавского

Призрак родился, призрак умрет
Остановится и лед разобьет
Это причуды
Зачем вам знать
Солнце Иуды
Зачем вставать
Истина, скройся
Не в силах вынести
Тихо закройтесь
Глаза пустыни
Зачем тревожишь
Сирени сон
Понять не сможет
Иуду он
Иуду чуда
Звездного блуда
Предательство вечного
Каждого встречного

Шар золотой святой пустой
Катится в вечность — вернись, постой
Нет, я являю вечную влагу
Пишу и стираю снова бумагу
В лучах свечи
Смейся, молчи
Ты знаешь много
И Богу страшен
Как тень дорогам
Огромных башен
Ты знаешь всё
Тайну храни
Никто не сможет ее убить
Забыть пустое ее лицо
Сомкнись, усни —
Тем только счастье
Кто призрак сам

Золотая пыль дождя и вечер
Вечность книг
Боль, усталость сердца, писем скуку
Ты уже постиг
Что ж, умри, забудь дела и горе
В золотой пыли дождей укройся
Или вновь живи не отвращаясь
Умирая думая не бойся
Всё равно ты скажешь всё что сможешь
Даже слишком много
Ведь достаточно чтоб пыль миров иных
Потемнев упала на дорогу
Тех кто их не поймут
Только раздражает это пенье
Им скучно и они твердят:
Ну хоть бы умер ты

Мчится вечер, лето на исходе
Пыль летит в закрытые сады
Странно жить на белом пароходе
Отошедшем в пении судьбы
Тихо, голос
Сна настает
Ты долго боролась
Склонись на лед
Башня качается
Мир упадет
Уснет, отчается
Проломит лед
Страшно и весело
Гибнуть до вечера
Поблизости вечности
И в неизвестности
Солнце вращается
Летит зима
Всё превращается
И ты сама

Вечером на дне замковых озер зажигаются разноцветные
луны и звезды; чудовищные скалы из папье-маше
под пенье машин освещались зеленым и розовым
диким светом; при непрестанном тиканье
механизмов из воды выходило карнавальное
шествие, показывались медленно флаги, тритоны,
умывальники, Шеллинг и Гегель, медный
геликоптер Спинозы, яблоко Адама, а также
страховые агенты, волшебники, велосипедисты,
единороги и дорогие проститутки — все,
покрытые тонкими рваными листьями мокрых
газет; глубоко под водою разгорается
фейерверк — там, в системе пещер, леса,
освещенные подводным солнцем, издают
непрестанно пение слепых граммофонов; только
в подвесных парках была ночь — там
останавливались старообразные дирижабли
и лучи и крались лучи слабых бутафорских
прожекторов и уже солнце всходило над
совершенно перестроенным пейзажем, полным
забытых стеклянных скелетов и промокших связок
оберточной бумаги.

Стеклянный шар, магический кристалл.
В нем-то и заключен замок, окруженный деревьями и
весь в вертикальном направлении, со сложной
системой рвов, яркого песку и флагов.
В сумраке розовых кустов открывается вход
в подземелье, где золото шумит на террасе и сотни
приглашенных любуются великанами и бросают
цветы, которые, вместо того чтобы падать,
медленно поднимаются на воздух, относимый теченьем.
Ночью все собираются вокруг волшебных фонарей. На
белом экране сперва вверх ногами, потом прямо
открываются гавани, где освещенные закатным
солнцем маленькие люди сидят на обломках
римских колонн у зеленоватой и подозрительной
воды. Мы восхищаемся их волосами.
Затем всё общество прогуливается между портовыми
сооруженьями и, задумавшись, уже никогда
не возвращается в замок, где тем временем
зажигается электричество, и, пьяное, поет
у раскрытых окон.

Ноги судьбы были сделаны из золота.
Живот — из бледных рассветных освещений.
Грудь — из стекла.
Руки — из стали.
Голова ее была вырезана из прошлогодней газеты,
а окули, окупи были открыты всем ветрам, и к ним
плыли уносимые теченьем воздушные шары,
флаги, церковные сооружения и огромные
игральные карты египетского происхождения.
Затем окули замыкались, и тысячу лет гром грохотал над
землею, в то время как ангелы, выглядывая из
окон дирижаблей и публичных домов,
многозначительно показывали палец.
И вдруг рождались стихи, всё шумело и плакало
под дождем, и мокли уличные плакаты, и листья
в уличном ручье забывали о преступлении
литературы.

Небо арктических цилиндров было наклонено к неземному
скольжению морей отражения. (Стихия Мореллы
и в солнечном измерении неизмеримая.)
Всё разрешалось у подножия философии Гегеля, где
субъективная и объективная логика согласно
играли на солнце- но с различных сторон —
нисходящие и восходящие гаммы.
Но когда руки их встречались на одной и той же ноте,
происходило томительное междуцарствие звуков
и одну секунду казалось: плоскости отражения
качались и смешивались, и если бы сомнения
продолжали быть, вся постройка обратилась бы
обратно в хаос.
Уж и так из запасных звуков вырывались черные руки
и ноги, высовывались языки и длинные мокрые
волосы периодически, как дождь, закрывали
горизонт.
Количество рвалось наводнить метрополию сумерками.
Качество, как огненный столб, всё выше и выше
ввинчивалось к рождению воды.
Но вот логики просыпались от оцепенения и сферы опять
ускоряли свой бег, из бездны вставал розовый
юноша исполинского роста в светло-зеленых
брюках.
Было скучно.

Стекло лазури, мания верблюдов
Соленая печаль орлов, огонь луны
И голова священника на блюде
Все были вы давно нам суждены
Мы только узнаём и вспоминаем:
Да, так бежал ручей из слабых рук
И что-то падало чего нельзя качаясь
Вернуть к исходу и закату мук
Как гири, души опускались к солнцу
Река текла во мраке наизусть
Рука рвала с себя наряд прекрасный
Парад прекрасных звезд не знал отца
Всё это помнит сердце подлеца
Он неумело руку поднимает
К плечу, но у плеча уж нет лица
Как быстро память счастье забывает.