Архив стихотворений Бориса Поплавского

A Paul Fort

Нездешний рыцарь на коне
Проходит в полной тишине,
Над заколдованным мечом,
Он думает о чем, о чем?

Отшельник спит в глухой норе,
Спит дерево в своей коре,
Луна на плоской крыше спит,
Волшебник в сладком сне сопит.

Недвижны лодки на пруде,
Пустынник спит, согрев песок,
Мерлэн проходит по воде,
Не шелохнув ночных цветов.

Мерлэн, сладчайший Иисус,
Встречает девять муз в лесу.
Мадонны, девять нежных Дев,
С ним отражаются в воде.

Он начинает тихо петь,
Гадюки слушают в траве.
Серебряные рыбы в сеть
Плывут, покорствуя судьбе.

Ночной Орфей, спаситель сна,
Поет чуть слышно в камыше.
Ущербная его луна
Сияет медленно в душе.

Проклятый мир, ты близок мне,
Я там родился, где во тьме
Русалка слушает певца
Откинув волосы с лица.

Но в темно-синем хрустале
Петух пропел, еще во сне.
Мерлэн-пустынник встал с колен,
Настало утро на земле.

За стеною жизни ходит осень
И поет с закрытыми глазами.
Посещают сад слепые осы,
Провалилось лето на экзамене.

Все проходит, улыбаясь мило,
Оставаться жить легко и страшно.
Осень в небо руки заломила
И поет на золоченой башне.

Размышляют трубы в час вечерний,
Возникают звезды, снятся годы,
А святой монах звонит к вечерне,
Медленно летят удары в горы.

Отдыхает жизнь в мирах осенних
В синеве морей, небес в зените
Спит она под теплой хвойной сенью
У подножья замков из гранита.

А над ними в золотой пустыне
Кажется бескраен синий путь.
Тихо реют листья золотые
К каменному ангелу на грудь.

Темен воздух. В небе розы реют,
Скоро время уличных огней,
Тихо душный город вечереет.
Медленно становится темней.

Желтый дым под низкою луною
Поздний час, необъяснимый свет.
Боже мой! Как тяжело весною
И нельзя уснуть и счастья нет.

Ясно слышно, как трещит в бараке
Колесо фортуны в свете газа.
Запах листьев. Голоса во мраке,
А в окне горят все звезды сразу.

Боже мой, зачем опять вернулись
Эти листья в небе ярких дней,
Эта яркость платьев, шумность улиц,
Вечер — хаос счастья и огней.

Выставки у городской заставы,
На ветру плакаты над мостами
И в пыли, измученный, усталый,
Взгляд людей, вернувшихся с цветами.

Вечером в сиянии весеннем,
Мостовых граниты лиловей.
Город тих и пусть по воскресеньям,
Вечером сияет соловей.

В поздний час среди бульваров звездных
Не ищи, не плачь, не говори,
Слушай дивный голос бесполезный,
К темной, страшной правде припади?

Мир ужасен. Солнце дышит смертью,
Слава губит, и сирени душат.
Все жалейте, никому не верьте,
Сладостно губите ваши души1

Смейся, плачь, целуй больные руки,
Превращайся в камень, лги, кради.
Все здесь только соловьи разлуки,
И всему погибель впереди.

Все здесь только алая усталость,
Темный сон сирени над водой.
В синем небе только пыль и жалость,
Страшный блеск метели неземной.

Вращалась ночь вокруг трубы оркестра,
Последний час тонул на мелком месте.
Я обнимал Тебя рукой Ореста,
Последний раз мы танцевали вместе.

Последний раз труба играла зорю.
Танцуя, мы о гибели мечтали,
Но розовел курзал над гладким морем,
В сосновом парке птицы щебетали.

Горели окна на высокой даче,
Оранжевый песок скрипел, сырой,
Душа спала, привыкнув к неудачам,
Уже ей веял розов мир иной.

Казалось ей, что розам что-то снится.
Они шептали мне, закрыв глаза,
Прощались франты. Голубые лица
Развратных дев смотрели в небеса.

Озарена грядущими веками,
Ты с ними шла, как к жертвеннику Авель.
Ты вдалеке смешалась с облаками,
А я взошел на траурный корабль.

Голубая душа луча
Научила меня молчать.
Слышу сонный напев ключа,
Спит мой садик, в лучах шепча.

Замолчал я, в песок ушел,
Лег на травку, как мягкий вол,
Надо мной жасмин расцвел,
Золотое успенье пчел.

Я спокоен, я сплю в веках,
Призрак мысли, что был в бегах,
Днесь лежит у меня в ногах,
Глажу я своего врага.

Я покорен, я пуст, я прост,
Я лучи отстраняю звезд,
Надо мною качанье роз,
Отдаленное пенье гроз.

Все прошло, все вернулось вновь,
Сплю в святом, в золотом, в пустом.
Боже мой! Пронеси любовь,
Над жасминным моим кустом.

Пусть минуют меня огни,
Пусть мой ангел в слезах заснет.
Все простилось за детства дни
Мне на целую жизнь вперед.

Древняя история полна
Голубых и розовых звезд,
Башен, с которых заря видна,
Бабочек, сонно летящих на мост.

Тихо над Римом утро встает,
Ежась, солдат идет,
Блещет в море полярный лед,
Высоко над землей соловей поет.

Так высоко, так глубоко, так от земли далеко,
Медленно в траурном небе белый корабль плывет.
Мертвое солнце на нем живет,
Призрак с него поет:

«Воздуха лед потеплел,
Это весна пришла.
Радуйся тот, кто сегодня умрет на земле,
Кто не увидит, что в парке сирень расцвела».

Так далеко, так глубоко, так от земли далеко,
Черные трубы поют на мосту,
Белые флаги подняв в высоту,
Римское войско идет.

Бабочки тихо летят над ним,
А над каждым железный нимб.
Тихо над статуей солнце встает.
Будут новые дни

— «Слава тому. кто не ждет весны,
Роза тому. кто не хочет жить»,
Змей-соловей в одеяньи луны
В розовом парке свистит.

— «Спите и ждите, дети-цари,
Полночь, отыди, утро, прийди.
Все будет так, как снилось в море,
Все будет так, как хотелось в горе»

Вечность поет на заре.
В розах молчит Назарет.

Георгию Иванову

В холодных душах свет зари,
Пустые вечера.
А на бульварах газ горит,
Весна с садами говорит.
Был снег вчера.

Поет сирень за камнем стен,
Весна горит.
А вдалеке призыв сирен,
Там, пролетая сквозь сирень,
Автомобиль грустит.

Застава в розовом огне
Над теплою рекой.
Деревня вся еще во сне,
Сияет церковь на холме,
Подать рукой.

Душа, тебе навек блуждать
Средь вешних вьюг.
В пустом предместьи утра ждать,
Где в розовом огне года
Плывут на юг.

Там соловей в саду поет,
Клонит ко сну.
Душа, тебя весна зовет,
Смеясь, ступи на тонкий лед,
Пойди ко дну.

Сирени выпал легкий снег
В прекрасный час.
Огромный ангел на холме,
В холодном розовом огне
Устал, погас.

Свет из желтого окна
Падает на твердый лед,
Там душа лежит больна.
Кто там по снегу идет?

Скрип да скрип, ах, страшно, страшно
Это доктор? Нет, чужой.
Тот, кто днем стоял на башне,
Думал с чашей золотой,

Пропадает в темноте.
Вновь метель с прохожим шутит
Как разбойник на Кресте,
Головой фонарь покрутит.

И исчезнет, пробегая,
Странный свет в глазах, больной ,
Черный, тихий ожидает
На диване ледяной.

А она в бреду смеется,
Руку в бездну протянув,
То молчит, то дико бьется,
Рвется в звездную страну.

Дико взвизгнул в отдаленьи
Черный гробовой петух.
Опускайтесь на колени.
Голубой ночник потух.

Томился Тютчев в темноте ночной,
И Блок впотьмах вздыхал под одеялом
И только я, под яркою луной,
Жду. улыбаясь, деву из подвала.

Откуда счастье юное ко мне,
Нелепое, ненужное, простое,
Шлет поцелуи городской луне,
Смеется над усердием святого.

В оранжевых и розовых чулках
Скелет и Гамлет, Делия в цилиндре.
Оно танцует у меня в ногах,
На голове и на тетради чинно.

О, муза, счастье ты меня не знаешь
Я. может быть, хотел бы быть святым
Растрачиваешь жизнь и напеваешь
Прозрачным зимним вечером пустым.

Я, может быть. хотел понять несчастных,
Немых, как камень, мелких, как вода,
Как небо, белых, низких и прекрасных К
Как девушка, печальных навсегда.

Но счастие не слушалось поэта,
Оно в Париже проводило лето.

На город пал зеленых листьев снег,
И летняя метель ползет, как пламя.
Смотри, мы гибель видели во сне,
Всего вчера, и вот она над нами.

На лед асфальта, твердый навсегда,
Ложится день, невыразимо счастлив.
И медленно, как долгие года,
Проходят дни, солдаты синей власти.

Днесь наступила жаркая весна
На сердце мне до нестерпимой боли,
А я лежал водою полон сна,
Как хладный труп; раздавлен я, я болен.

Смотри, сияет кровообращенье
Меж облаков, по венам голубым,
И я вхожу в высокое общенье
С небесной жизнью, легкою, как дым.

Но мир в жару, учащен пульс мгновений,
И все часы болезненно спешат.
Мы сели только что в трамвай без направленья,
И вот уже конец, застава, ад.

Шипит апрельской флоры наважденье,
И пена бьет из горлышка стволов.
Весь мир раскрыт в весеннем нетерпеньи,
Как алые уста нагих цветов.

И каждый камень шевелится глухо,
На мостовой, как головы толпы,
И каждый лист полураскрыт, как ухо,
Чтоб взять последний наш словесный пыл.

Темнеет день, весна кипит в закате,
И музыкой больной зевает сад.
Там женщина на розовом плакате,
Смеясь, рукой указывает ад.

Восходит ночь, зеленый ужас счастья
Разлит во всем, и лунный яд кипит.
И мы уже, у музыки во власти
У грязного фонтана просим пить.

А. С. Гингеру

Синий, синий рассвет восходящий,
Беспричинный отрывистый сон,
Абсолютный декабрь, настоящий,
В зимнем небе возмездье за все.

Белый мир поминутно прекрасен,
Многолюдно пустынен и нем,
Безупречно туманен и ясен,
Всем понятен и гибелен всем.

Точно море, где нежатся рыбы
Под нагретыми камнями скал,
И уходит кораблик счастливый,
С непонятным названьем «Тоска».

Неподвижно зияет пространство,
Над камнями змеится жара,
И нашейный платок иностранца
Спит, сияя, как пурпур царя.

Опускается счастье, и вечно
Ждет судьбы, как дневная луна.
А в тепле глубоко и беспечно
Трубы спят на поверхности дня.

Путешественник хочет влюбиться,
Мореплаватель хочет напиться,
Иностранец мечтает о счастье,
Англичанин его не хотел.

Это было в стране синеглазой,
Где танцуют священные крабы,
И где первый, первейший из первых,
Дремлет в розовых нежных носках.

Это было в беспочвенный праздник,
В отрицательный, високосный,
День, когда говорят о наборе,
В день. когда новобранцы поют.

И махают своими руками,
Ударяют своими ногами,
Неотесанно голос повыся,
Неестественно рот приоткрыв.

Потому что над серою башней
Закружил алюминьевый птенчик,
И над кладбищем старых вагонов
Полыхнул розовеющий дым.

Потому что военная доля
Бесконечно прекраснее жизни.
Потому что мечтали о смерти
Души братьев на крыше тайком.

А теперь они едут к невесте
В красной кофте, с большими руками,
В ярко-желтых прекрасных ботинках
С интересным трехцветным флажком.

Хоть известно, что мир сепаратный
Заключили министры с улыбкой,
Хоть известно, что мирное время
Уж навеки вернулось сюда.

И прекрасно женат иностранец,
И навеки заснул англичанин,
Путешественник не вернется,
Мореплаватель мертв давно.

Я шаг не ускоряю сквозь года,
Я пребываю тем же, то есть сильным
Хотя в душе большие холода,
Охальник ветер, соловей могильный.

Так спит душа, как лошадь у столба,
Не отгоняя мух, не слыша речи.
Ей снится черноглазая судьба,
Простоволосая и молодая вечность.

Так посредине линии в лесу
На солнце спят трамвайные вагоны.
Коль станции — большому колесу
Не хочется вертеться в час прогона.

Течет судьба по душам проводов,
Но вот прорыв, она блестит в канаве,
Где мальчики, не ведая годов.
По ней корабль пускают из бумаги.

Я складываю лист — труба и ванты.
Еще раз складываю — борт и киль.
Плыви, мой стих, фарватер вот реки,
Отходную играйте, музыканты.

Прощай, эпическая жизнь,
Ночь салютует неизвестным флагом
И в пальцах неудачника дрожит
Газета мира с траурным аншлагом.

Георгию Адамовичу

Священная луна в душе
Взойдет, взойдет.
Зеленая жена в воде
Пройдет, пройдет.

И будет на пустом морозе
Кровь кипеть,
На тяжкой деревянной розе
Птица петь.

Внизу вращается зима
Вокруг оси.
Срезает с головы сама
Сирень власы.

А с неба льется черный жар,
Мертвец сопит,
И падает на нос ножа
Актер, и спит.

А наверху кочует лед,
И в нем огонь
И шелест золотых колод
Рукой не тронь!

Прозрачный, нежный стук костей,
Там игроки.
Скелеты с лицами гостей,
Там дно реки.

Утопленники там висят
На потолке,
Ногами кверху входят в сад
И налегке.

А выше черный странный свет
И ранний час.
Входящий медленно рассвет
Из-за плеча.

И совершенно новый день
Забвенье снов,
Как будто и не пела тень,
Бренча без нот.

Жизнь наполняется и тонет
На дно, на дно,
И входит белый смех в хитоне,
Мертвец в окно.

Там ложно зеркало светает
В земной тюрьме,
И лето в гости прилетает
К нагой зиме.

Стоит недвижно над закатом
Скелет весов,
Молчит со звездами на платье
Душа часов.

Кто может знать, когда луна
Рукою белой,
Как прокаженная жена,
Коснется тела.

В саду проснется хор цветов
Ключ заблестит.
И соловей для темных слов
Во тьму слетит.

Огонь спускается на льдину
Лица жены.
Добро и зло в звезде единой
Сопряжены.

Вокруг нее сияют годы,
Цветы и снег,
И ночь вращается к восходу,
А солнце к тьме.

Как непорочная комета
Среди огня
Цари, невеста Бафомета,
Забудь меня.

Ты в полночь солнечный удар,
Но без вреда.
Ты в море серая вода,
Ты не вода.
Ты в доме непонятный шум,
И я пляшу.
Невероятно тяжкий сон.
Ты колесо:
Оно стучит по камням крыш,
Жужжит, как мышь,
И медленно в огне кружит,
Во льду дрожит,
В безмолвии на дне воды
Проходишь Ты,
И в вышине, во все сады,
На все лады.
И этому леченья нет.
Во сне, во сне
Течет сиреневый скелет,
И на луне
Танцует он под тихий шум
Смертельных вод.
И под руку я с ним пляшу,
И смерть, и черт.

Я люблю, когда коченеет
И разжаться готова рука,
И холодное небо бледнеет
За сутулой спиной игрока.

Вечер, вечер, как радостна вечность,
Немота проигравших сердец,
Потрясающая беспечность
Голосов, говорящих: конец.

Поразительной тленностью полны
Розовеют святые тела,
Сквозь холодные, быстрые волны
Отвращенья, забвенья и зла.

Где они, эти лунные братья,
Что когда-то гуляли по ней?
Но над ними сомкнулись объятья
Золотых привидений и фей.

Улыбается тело тщедушно,
И на козырь надеется смерд.
Но уносит свой выигрыш душу
Передернуть сумевшая смерть.

Вячеславу Иванову

Идет Твой день на мягких лапах,
Но я не ведаю, смеюсь.
Как тихий звук, как странный запах,
Вокруг меня витает жуть.

О, мстительница! Долго, долго
Ты ждешь наивно и молчишь.
Так спит в снегу капкан для волка
И тихо вьется сеть для рыб.

Поет зима. как соловей,
Как канарейка, свищет вьюга.
Луна восходит, а правей
Медведица подходит с юга

И сытый мир счастливый Твой
Не знает, что уже натянут
Прозрачный лук над головой,
Где волосы еще не вянут.

Иль, может быть, через эфир,
Как песня быстрая о смерти,
Уже стрела кривую чертит
По кругу, где стоит цифирь.

Лицо судьбы доподлинно светло,
Покрытое веснушками печали,
Как розовое тонкое стекло,
Иль кружевное отраженье шали.

Так в пруд летит ленивая луна,
Она купается в холодной мыльной пене,
То несказаемо удивлена,
То правдой обеспечена, как пенье.

Бормочет совесть, шевелясь во сне,
Но день трубит своим ослиным гласом,
И зайчики вращаются в тюрьме,
Испытанные очи ловеласов.

Так бедствует луна в моем мешке,
Так голодает дева в снежной яме,
Как сноб, что спит на оживленной драме,
Иль черт, что внемлет на ночном горшке.