Собрание редких и малоизвестных стихотворений Бертольда Брехта. Здесь мы сохраняем тексты, которые ищут реже, но они дополняют картину его поэтического наследия и подходят для детального изучения творчества. Больше известных текстов — на главной странице поэта.
* * *
Посещение изгнанных поэтов
Когда — во сне — он вошел в хижину
Изгнанных поэтов, в ту, что рядом с хижиной
Изгнанных теоретиков (оттуда доносились
Смех я споры), Овидий вышел
Навстречу ему и вполголоса сказал на пороге:
«Покуда лучше не садись. Ведь ты еще не умер.
Кто знает,
Не вернешься ли ты еще назад? И все пойдет
по-прежнему, кроме того,
Что сам ты не будешь прежним». Однако подошел
Улыбающийся Бо Цзюй-и и заметил, глядя
сочувственно:
«Любой заслуживает кары, кто хотя бы однажды
сказал о несправедливости».
А его друг Ду Фу тихо промолвил: «Понимаешь,
изгнание
Не место, где можно отучиться от высокомерия».
Однако куда более земной,
Совершенно оборванный, Вийон предстал перед ними
и спросил: «Сколько
Выходов в твоем доме?» А Данте отвел его в сторону,
Вял за рукав и пробормотал: «Твои стихи,
Дружище, кишат погрешностями, подумай
О тех, в сравненьи с которыми ты — ничто».
Но Вольтер прервал его: «Считай каждый грош,
Не то тебя уморят голодом!»
«И вставляй шуточки!» — воскликнул Гейне.
«Это не помогает, —
Огрызнулся Шекспир. — С приходом Якова
Даже мне запретили писать».
— «Если дойдет до суда,-
Бери в адвокаты мошенника! —
посоветовал Еврипид. —
Чтобы знал дыры в сетях закона». Смех
Не успел оборваться, когда из самого темного угла
Послышался голос: «А знает ли кто твои стихи
Наизусть? И те, кто знает,
Уцелеют ли они?» — «Это забытые, —
Тихо сказал Данте, —
Уничтожили не только их тела,
их творения также».
Смех оборвался. Никто не смел даже переглянуться.
Пришелец
Побледнел.
О стихотворении Шиллера «Порука»
В такие дни нам с вами процветать бы!
Дамон у Диониса был в долгу.
Тиран сказал: «Я потерпеть могу».
И смертника он отпустил на свадьбу.
Заложник ждет. Должник, стрелой лети!
Ты, даже зная, что тому, кто ловок,
Проститься может множество уловок,
Вернешься, чтоб заложника спасти.
Святым тогда считался договор,
Тогда еще блюли поруку верно.
И пусть должник летит во весь опор,
Жать на него не следует чрезмерно.
Нам Шиллером урок достойный дан:
Тиран-то был добряк, а не тиран!
О стихотворении Шиллера «Колокол»
Читаю: пламя — благо для того,
Кто смог набросить на него узду,
А без узды оно страшней всего.
Не знаю, что поэт имел в виду.
В чем суть столь необузданной стихии
И столь полезной — если автор прав?
Как прекратить ее дела лихие,
Смирить ее неблагонравный нрав?
О пламя, пламя, о природы дочь!
В фригийской шапке шествуя мятежно,
По улицам она уходит в ночь.
Прошли повиновенья времена!
С прислугой обращались слишком нежно?
Так вот чем отплатила вам она!
О пьесе Шекспира «Гамлет»
В ленивом и обрюзглом этом теле
Гнездится разум, словно злой недуг.
Тут блеск мечей, и шлемов, и кольчуг,
А он тоскует о разумном деле.
Пока над ним не загремит труба
И Фортинбрас под грохот барабанов
Не поведет на бой своих болванов,
Чтоб Данию покрыли их гроба.
Вот наконец объят негодованьем
Так долго колебавшийся толстяк.
Пора покончить с жалким колебаньем!
О, если бы, избавясь от химер,
Он водрузил над Данией свой стяг,
Явил бы всем он царственный пример.
О приветливости мира
1
На пустой земле, где ветер лют,
Каждый поначалу наг и худ,
Зябко ждет, когда придет черед:
Женщина пеленкой обернет.
2
Не желал никто его, не звал
И за ним повозки не послал,
Был он не известен никому,
Но мужчина руку дал ему.
3
И с пустой земли, где ветер лют,
В струпьях и коросте все уйдут.
Наконец, полюбят этот свет:
После горсть земли им кинут вслед.
Нелегкие времена
Стоя за письменным пультом,
Я вижу через окно в саду моем куст бузины —
Смешение черного с красным.
И мне вспоминается вдруг
Куст бузины моей юности, в Аугсбурге.
Много минут я стою в самом серьезном раздумье:
Пойти ли к столу за очками,
Чтобы еще раз увидеть
Черные ягод на ярко-красных ветвях?
О критическом отношении
Критическое отношение
Некоторые считают бесплодным.
Это потому, что в государстве
Ихней критикой многого не достигнешь.
Но то, что считают бесплодной критикой,
На самом деле слабая критика. Критика оружием
Может разгромить и государство.
Изменение русла реки,
Облагораживание плодового дерева,
Воспитание человека,
Перестройка государства —
Таковы образцы плодотворной критики
И к тому же
Образцы искусства.
Научи меня
Когда я был юн, для меня по моей просьбе
Вырезали ножом на деревянной доске и разрисовали тушью
Портрет старика, скребущего покрытую коростой грудь.
Взгляд его был преисполнен мольбы и надежды на поученье.
Но другой доски, что должна была висеть рядом с первой,
С изображением молодого человека, поучающего старика,
Так для меня и не сделали.
Когда я был юн, я надеялся
Найти старика, согласного, чтоб его поучали.
Когда я состарюсь, меня, я надеюсь,
Найдет молодой человек,
Согласный меня поучать.
За каждым декретом режима
Тенью тянутся
Слухи.
Правители голосят,
Народ шепчется.
Год за годом
Сегодня в той ночи, где я тебя люблю,
Беззвучно на небе белеют тучи,
В сухом бурьяне вздрагивает ветер,
И воды закипают с кручи.
Год за годом рушатся
Пена и вода,
А на небе вдосталь
Туч, как и всегда.
Будут тучи белые еще видны
Поздней, в те одинокие года,
И будет ветер вздрагивать в траве,
И будет рушиться с камней вода.
Германия в 1952 году
Германия, ты в раздоре
С собой, и не только с собой.
Тебя не тревожит горе
Твоей половины второй.
Но горя б ты не знала
В теперешней судьбе,
Когда бы доверяла
Хотя б самой себе.
О пьесе Клейста «Принц Гомбургский»
О бранденбургский парк былых времен!
О духовидцев тщетные мечтанья!
И воин на коленях — эталон
Отваги и законопослушанья!
Лавровый посох очень больно бьет,
Ты победил наперекор приказу.
Безумца оставляет Ника сразу,
Ослушника ведут на эшафот.
Очищен, просветлен, обезоружен
Опальный воин — и крупней жемчужин
Холодный пот под лаврами венка.
Он пал с врагами Бранденбурга рядом,
Мерцают пред его померкшим взглядом
Обломки благородного клинка.
Тайфун
Во время бегства от маляра в Соединенные Штаты
Мы внезапно заметили, что наш маленький корабль стоит на месте.
Всю ночь и весь день
Он стоял неподвижно на уровне Луцона в Китайском море.
Некоторые говорили, что виною тому — тайфун,
свирепствующий на севере,
Другие опасались немецких пиратов.
Все
Предпочитали тайфун немцам.
Реквизит Елены Вайгель
Скамейка, зеркало в надтреснутом овале
И штифтик грима: с ролью на коленях
Она садилась здесь; и невод — опускали
Его в оркестр во время представленья.
А вот глядите — из времен гоненья
Доска для теста, стоптанный башмак
И медный таз — черничное варенье
Варила детям в нем; продавленный дуршлаг.
Все на виду, чем в радости и в горе,
Своем и вашем, правила она.
О драгоценная без гордости во взоре!
Актриса, беженка, служанка и жена.
После смерти моей сотрудницы
1
На девятый год бегства от Гитлера,
Изнуренная скитаниями,
Холодом, голодом зимней Финляндии,
Ожиданием визы на другой континент,
Умерла товарищ Штеффин
В красной столице Москве.
2
Погиб мой генерал,
Погиб мой солдат.
Ушел мой ученик.
Ушел мой учитель.
Умер мой опекун,
Умер мой подопечный.
3
Когда час наступил и не столь уж непреклонная смерть,
Пожав плечами, мне показала пять истлевших легочных долей,
Бессильная жизнь залатать шестой, последней,
Я поспешно собрал пятьсот поручений,
Дел, которые надо исполнить тотчас и завтра, в грядущем году
И в ближайшее семилетие,
Задал множество важных вопросов, которые
Разрешить могла лишь она, умирающая.
И, поглощенная ими,
Она легче приняла смерть.
4
В память хрупкой моей наставницы,
Ее глаз, пылавших синим гневным огнем,
Ее поношенной накидки, с большим
Капюшоном, с широким подолом, я переназвал
Созвездие Ориона в созвездие Штеффин.
Глядя теперь в небо и грустно покачивая головой.
Я временами слышу слабеющий кашель.
5
Руины.
Вот еще деревянная шкатулка для черновиков,
Вот баварские ножички, конторка, грифельная доска,
Вот маски, приемничек, воинский сундучок,
Вот ответы, но нет вопрошающего.
Высоко над деревьями
Стоит созвездие Штеффин.
Неуловимые ошибки комиссии по делам искусств
Приглашенные на заседание Академии искусств
Большие начальники из Комиссии по делам искусств,
Платя дань доброму обычаю признавать свои ошибки,
Бормотали, что они тоже
Признают свои ошибки. Правда,
Когда их спросили, какие ошибки они признают,
Они, как ни старались, не могли припомнить
Никаких определенных ошибок. Все,
Что ставили им в вину, оказывалось
Как раз не ошибкой, потому что комиссия зажимала
Только произведения, не представляющие интереса, и то, собственно,
Не зажимала, а просто не продвигала.
Несмотря на усерднейшие размышления,
Они не смогли вспомнить
Ни одной определенной ошибки, однако
Твердо стояли на том,
Что допустили ошибки,— как и требует добрый обычай.
Ведомство литературы
Ведомство литературы, как известно, отпускает
Издательствам республики бумагу,
Столько-то и столько-то центнеров дефицитного материала
Для издания желательных произведений.
Желательными
Являются произведения с идеями,
Которые ведомству литературы знакомы по газетам.
Такой подход
Должен был бы, учитывая особенности наших газет,
Привести к большой экономии бумаги, если бы
Ведомство литературы на каждую идею наших газет
Пропускало по одной книге. К сожалению,
Оно легко посылает в печать все книги, пережевывающие
Одну идею наших газет.
Таким образом,
Для произведений некоторых мастеров
Бумаги не хватает.
О сподвижниках Кортеса
Прошло семь дней. Повеял легкий ветер,
Поляны посветлели. Встало солнце,
И отдохнуть они решили. Вскрыли
Бочонки с водкой, выпрягли быков.
И к ночи часть зарезали. Когда же
Прохладно стало, нарубили веток
В болоте, жестких, толщиною с руку.
Потом глотали на закате мясо,
И запивали водкою, и пели.
А ночь была свежа и зелена.
Охрипнув, вдоволь водки наглотавшись,
С холодным взором, в звезды устремленным,
Они заснули в полночь у костра.
И спали крепко, но под утро слышал
Иной из них сквозь сон мычанье бычье.
Они проснулись в полусне — в лесу.
Отяжелев, со взором остеклелым,
Они встают, кряхтя, и в изумленье
Над головами видят свод из сучьев,
Сплетенных тесно, листьями покрытых
И мелкими пахучими цветами.
И начинает свод уже давить
И, кажется, густеет. Душно. Солнца
Не видно, неба тоже не видать.
— Где топоры? — взревел начальник дико.
Их не было. Они лежали дальше,
Там, где быки мычали. Спотыкаясь,
Проклятья изрыгая, рвутся люди
Сквозь поросль, обступившую стеной.
Руками ослабевшими, рыча,
Кустарник рвут, — а он слегка дрожит,
Как будто бы колеблем легким ветром.
Два-три часа бесплодно потрудившись,
Они угрюмо приникают лбами,
Блестящими от пота, к жестким сучьям.
А сучья разрастаются, теснее
Сплетаясь. Позже, к вечеру, который
Был темен, — листья сверху разрослись, —
Они сидят, как обезьяны в клетке,
В молчании, и голод их томит.
В ночь гуще стала поросль. Но, должно быть,
Взошла луна. Светло довольно было.
Они друг друга видели еще.
Лишь к утру лес разросся так, что больше
Они уж ничего не различали.
Днем раздалось в лесу как будто пенье,
Но глухо. Перекличка, может быть.
Потом затихло. И быки молчали.
Под утро словно долетел до слуха
Их рев, но издалека. А потом
И вовсе стало тихо. Не спеша,
При легком ветре, под лучами солнца,
Лес поглотил в короткий срок луга.