Архив стихотворений Бенедикта Лившица

Когда, о Боже, дом Тебе построю,
Я сердце соразмерить не смогу
С географическою широтою,
И севером я не пренебрегу.
Ведь ничего действительнее чуда
В обычной жизни не было и нет:
Кто может верно предсказать, откуда
Займется небо и придет рассвет?
И разве станет всех людских усилий,
Чтоб Царствия небесного один —
Один лишь луч, сквозь зейденбергской пыли,
На оловянный низошел кувшин?
Кто хлебопашествует и кто удит
И кто, на лиру возложив персты,
Поет о том, что времени не будет,—
Почем нам знать, откуда идешь Ты?
Во всех садах плоды играют соком.
Ко всем Тебе прямы Твои стези:
Где ни пройдешь. Ты всё пройдешь востоком —
О, только сердце славою пронзи!

Мне ль не знать, что слово бродит
Тем, чего назвать нельзя,
И вовнутрь вещей уводит
Смертоносная стезя?
Что в таинственное лоно
Проникать нельзя стиху,
Если небо Вавилона
Есть не только наверху?
Но, очаровать не смея
Явной прелестью ланит.
Ты зовешь меня, алмея.
В мой возлюбленный гранит.
И мой дух, нарушив клятву,
В сумрак входит роковой,
В соблазнительную сатву,
В мертвый город над Невой.
И лечу—отныне камень,
Позабывший о праще,
Отдаю последний пламень
Тайной сущности вещей.

Насущный хлеб и сух и горек,
Но трижды сух и горек хлеб,
Надломленный тобой, историк,
На конченном пиру судеб.
Как редко торжествует память
За кругозором наших дней,
Как трудно нам переупрямить
Упорствующий быт камней!
Безумное единоборство —
И здесь, на берегах Днепра:
Во имя мертвой Евы торс твой,
Адам, лишается ребра.
Не признавая Фундуклея
И бибиковских тополей,
Таит софийская лилея
Небесной мудрости елей.
Растреллием под архитравы
Взметен, застрял на острие
Осколок всероссийской славы —
Елизаветинское Е.
Но там, где никнет ювелира
И каменщика скудный бред,
Взгляни — в орлином клюве лира
Восхищена, как Ганимед.
Скользи за мною — над затором
Домов, соборов, тополей —
В зодиакальный круг, в котором
Неистовствовал Водолей.
Чу! Древне-женственной дигамме,
Ты слышишь, вторит вздох спмца:
Чу! Не хрустит ли под ногами
Скорлупа Ледина яйца?
Ты видишь: мабель и дилговий
Доступны, как разлив Днепра,
Пока звенит в орлином клюве
Лировозникшее вчера.
Оно — твое! И в кубке Гебы,
На дне ли скифского ковша —
Одна и та же вечность, где бы
Ее ни обрела душа.

Не обо мне Екклезиаст
И озаренные пророки
Вам поклялись, — и не обдаст,
Когда окончатся все сроки,
Меня ни хлад небытия,
Ни мрак небесныя пустыни:
Пред Господом предстану я
Таким, как жил, каков я ныне.
Расторгнув круг семи планет,
Куда от века был я вброшен,
Не о делах моих, о нет,
Я буду в оный час допрошен.
Но в совершенной тишине
Первоначального эфира,
В прамусикийском слиты сне,
Мимо пройдут все лиры мира.
И если я свой дольний стих
Всегда слагал во славу Божью,
Не опорочив уст моих
Люциферическою ложью,—
На страшном для меня суде,
Приближен к лирному Синаю,
В богоявленной череде
Я пиру милую узнаю.
Но если в мире я нашел
И пел лишь хаос разделенья,
Одни разрозненные звенья
Да праздных радуг произвол,—
К немотствующему туману
Вотще я слухом стану льнуть
И, отрешен от лиры, кану
В прамусикийский Млечный Путь.

Ни в сумеречном свете рая,
Где то, что ныне стало «я»,
Дремало, еле лоборая
Соблазны полубытия;
Ни в нежном долге левирата,
Где, родолюбец-ибраим,
Я обладал вдовою брата,
Кровосмесительствуя с ним;
Ни там, где, незнаком с Гименом,
Подъяв вакхический бокал,
Я легкомысленным изменам
Без счета сердце предавал,—-
На мусикийском небоскате,
Еще не взысканный судьбой,
Не ведал я ни благодати,
Ни муки быть самим собой.
Но вот—завесы роковые
Разорвались, и — сон во сне
И пламя в пламени — впервые
Богоявилась муза мне.
И в том. что духу предлежало
Как новый образ бытия,—
Люциферического жала
Смертельный яд воспринял я.
Но если, Господи, недаром
Среди осенних позолот
Его особенным загаром
Ты отмечаешь каждый плод,
Не осуди моей гордыни
И дай мне в хоре мировом
Звучать, как я звучал доныне,
Отличным ото всех стихом.

Покуда там готовятся для нас
Одежды тяжкие энциклопедий,
Бежим, мой Друг, бежим сейчас, сейчас,
Вслед обезглавленной Победе!
Куда не спрашивай: не все ль равно?
Все злаки золоты, все овцы тучны.
На площадях кипящее вино
И голос лиры — неразлучны.
О милая, как дивно по волнам
Твоим нестись за облачную овидь
И эту жизнь, дарованную нам.
И проклинать, и славословить!
Все истина—о чем ни запоем,
Когда, гортанное расторгнув пламя,
Мы захлебнемся в голосе твоем,
Уже клокочущем громами.
Куда ни глянь—курчавый произвол
Водоворотов, и в окно ковчега
Ветхозаветным голубем глагол
Опять врывается с разбега.
Масличное дыхание чумы
И паводью воркующая слава,—
Бежим, мой друг, покуда живы мы,
Смертельных радуг водостава!
Бежим, бежим! Уже не в первый раз
Безглавая уводит нас победа
Назад, в самофракийский хризопраз
Развоплотившегося бреда.
Все — только звук: пенорожденный брег,
Жена, любовь, судьба родного края,
И мы, устами истомленных рек
Плывущие, перебирая.

Так вот куда, размыв хребты
Прамузыки материковой.
О дилювическое слово,
Меня приподымаешь ты!—
В безмолвие, где ты само
Уже не существуешь боле,
И мне богоподобной воли
Предопределено ярмо.
О, Господи, подай хоть знак
Твоей отеческой досады,
Что в лирных небесах не так
Уселся звук широкозадый,
Что слишком много в нем росы
И тяжести земного мая.
Чтоб, зодиака не ломая.
Возлечь на звездные весы,—
И это будет неспроста,
Но по любви твоей небесной,
Когда рукой в перчатке тесной
Мне муза заградит уста.

Чего хотел он, отрок безбородый,
Среди фракийских возлагая гор
На чресла необузданной природы
Тяжелый пояс девяти сестер?
Преображенья в лире! Урожая
Полуокеанического дна —
Чтоб, новый небосвод сооружая,
Спустилась долу вечная весна?
Но—предопределенною орбитой
Ты двуединый совершаешь ход,
И голова над лирою разбитой
Плывет по воле сумасшедших вод.
Так в чем же, наконец, живет простая,
Неразложимая твоя душа,
То Парфеноном полым прорастая,
То изнывая в жерди камыша?
И где же сердцевина небосвода.
Когда, фракийским ужасом полна,
Захлестывает пояс хоровода
Твоей свободы дикая волна?
И все-таки — и все-таки, немея
В последний час, зову тебя: Психе!
И все-таки системы Птоломея
Не признаю ни в жизни, ни в стихе!..