Наперсник трав, сутулый лесопыт
Искусно лжет, ища себе опоры:
Коричневый топаз его копыт
Оправлен кем-то в лекарские шпоры.
Лужайка фавнов; скорбно предстоит
Ареопагу равных скоровзорый:
«Южнее Пса до времени сокрыт
Канун звезды, с которой вел я споры».
Умолк и ждет и знает, что едва
Ль поверят фавны правде календарной,
Бессмертие — удел неблагодарный,
И тяжела оранжевая даль,
Но он, кусая стебель в позолоте,
Уже вздыхает о солнцевороте.
Нине Табидзе
За горами рыжеватыми,
Обступившими Тифлис,
За оранжевыми скатами,
Где осенний воздух сиз,
Не одно тысячелетие
Этой ясною порой
В чашу синюю Кахетии
Сок струится золотой.
Но, советам трезвым следуя,
В виноградную страну
Поклониться не поеду я
Желторотому вину.
Нет, я слишком старый пьяница,
Чтобы бить ему челом:
Я могу нателианиться
За любым и здесь столом.
И Б Тифлисе, как в Кахетии,
Буду с горя пить вино,
Если карих глаз соцветие
Вспыхнет гневом у Нино.
Арбениной-Гильдебрандт
Что это: заумная Флорида?
Сон, приснившийся Анри Руссо? —
Край, куда ведет нас, вместо гида,
Девочка, катящая серсо…
Слишком зыбок профиль пальмы тонкий.
Розоватый воздух слишком тих-
Слишком хрупки эти квартеронки,
Чтобы мы могли поверить в них.
На каком земном меридиане,
Под какой земною широтой
Есть такая легкость очертаний
И такой немыслимый покой?
Знаю, знаю: с каждым днем возможней
Видимого мира передел,
Если контрабанды на таможне
Сам Руссо и тот не разглядел!
Если обруч девочки, с разгона
Выскочив за грань заумных Анд,
Новым спектром вспыхнул беззаконно
В живописи Ольги Гильдебрандт!
Ночь после смерти пана
О ночь священного бесплодия.
Ты мне мерещишься вдали!
Я узнаю тебя, мелодия
Иссякшей, радостной земли!
За призрак прошлого не ратуя,
Кумир — низверженный — лежит.
В ночную высь уходит статуя
Твоих побед, гермафродит.
Обломком мертвенного олова
Плывет над городом луна,
И песня лирика двуполого
Лишь ей одной посвящена.
Влюбленные следят на взморий
Преображенный изумруд,
А старики в лаборатории
Кончают свой привычный труд:
Шипят под тиглями карбункулы,
Над каждым пар — как алый столб,
И вылупляются гомункулы
Из охлаждающихся колб…
Обетование
Еще не день, но ты — растаяв —
Из тени в тень, из плена в плен,
Кружишь полями горностаев
Над черными плечами стен.
Ни воздыханий, ни погони:
Не полюбив печальный хор,
Паду ли в дольние ладони,
Опальный гиацинтофор?
Слабеют знаки Люцифера,
Траву колышут голоса,
И на земле твой перстень. Вера.
Блестит, как божия роса…
Полдень
Из двух цветочных половин
Я выбрал царствие пчелиной
И — как Адом в кругу — один
Замкнут созревшею долиной.
О, полурай, где нежный шаг
Еще не источает ковы,
Где ангелоподобный враг
Хранит мой облик лепестковый!
Слегка согбенное дитя,
Приникшее к благоуханным
Оградам, падай, очертя
Чело моим венком медвяным.
Победа
Смотри на пятна, свежим златом
Светящиеся на мече:
Он побывал в плече крылатом,
В его слепительном плече!
Покорный черной благодати,
Союзную я принял дань
И чувствовал на рукояти
Твою испытанную длань.
И что мне темный день расплаты,
Дыхание тяжелых рек,
Когда противник мой крылатый
Рекою солнечной истек?..
Первое закатное Рондо
Когда бесценная червонная руда
Уже разбросана по облачным Икариям,
И в них безумствует счастливая орда
Златоискателей, и алым бестиарием
Становится закат, для нас одних тогда
Восходит бледная вечерняя звезда,
И в синей комнате, расплывшейся в аквариум,
Мы пробуждаемся… «Ты мне расскажешь?»—
«Да…
Когда…
Но ты не слушаешь!» — «Ах, я ушла туда,
Где. реет хоровод по дьявольским розариям,
В лощины Брокена…» — и к нежным
полушариям
(Сам Леонард на них оставил два следа)
Прижав мою ладонь, лепечешь без стыда:
«Когда?»
Предчуствие
Расплещутся долгие стены,
И вдруг, отрезвившись от роз,
Крылатый и благословенный
Пленитель жемчужных стрекоз,
Я стану тяжелым и темным.
Каким ты не знала меня,
И не догадаюсь, о чем нам
Увядшее золото дня
Так тускло и медленно блещет,
И не догадаюсь, зачем
В густеющем воздухе резче
Над садом очертится шлем,—
И только в изгнанье поэта
Возникнет и ложе твое,
И в розы печального лета
Архангел струящий копье.
Приемлю иго моего креста
Приемлю иго моего креста,
Трех измерений сладкую обиду,
Пусть ведая, что в райские врата.
Вовнутрь вещей, я никогда не вниду,
Но не гордынею душа полна,
Хотя уходит в сторону от Рима:
На что мне истина, пока она
С поющим словом несоизмерима?
Вдоль Божьих уст ложатся русла рек.
И Дух витает по пустыням водным,
Но хорошо, что каждый человек
Отягощен проклятьем первородным;
В тишайший час, иль в бурю и грозу,
Когда Господь является пророкам,
На Патмосе, в неведенье высоком,
Я золотое яблоко грызу.
Приобщение
Спеша, срываешь ты запястия с лодыжек
И — вся нагая — ждешь, чтоб дикий дух огня
Свой тяжкий поцелуй на нас обоих выжег
И пламенным кольцом сковал тебя — меня.
От бронзы вечера коричневеет кожа,
И, нежно слитая зеленоватой тьмой
С лесными травами, с землею, ты похожа
На бугорок земли, на часть ее самой.
Я знаю: ты — ее уста? Я обессмерчу
Свою любовь, себя,—прильнув к твоим устам
И на твоей груди прислушиваясь к смерчу
Страстей самой земли, бушующему Там!
Провинциальное Рондо
Печальный лик былой любви возник
В моей душе: вечерняя неистовая
Фантазия влечет меня в тайник
Минувшего, и, тихо перелистывая
Страница за страницею дневник,
Я вновь, любовь, твой робкий ученик,
Я вновь тебе подвластен, аметистовая
Звезда любви, явившая на миг
Печальный лик…
И вновь легки неверные пути к
Былому, в сад, где соловей, насвистывая,
Узорит тишь, где занавесь батистовая
Дрожит в окне и, при луне, в цветник
Склоняется в простом венке гвоздик
Печальный лик…
Решетка Казанского Собора
Уйдя от ясных аллегорий
И недомолвок чугуна,
На хитром виноградосборе
Ты осторожна и скромна.
В зародыше зажатый туго,
Смиренен змий, и замысл прост:
По равным радиусам круга
Внизу сбирать за гроздом грозд;
При каждом веточном уклоне
Лукавый сдавливать росток,
Да всходит на змеином лоне
Цветка внезапный завиток.
А к вечеру—призыв небесный,
И циркуля последний взмах,
И ты на молнии отвесной
Недавний покидаешь прах,
Где суемудрого барокко
Увертливый не встанет змий,
Когда промчишься ты высоко
Над фугой бешеных острий.
Сентиментальная секстина
Он угасал в янтарно-ярком свете.
Дневное небо, солнечный виссон.
Земля в цвету, властительные сети
Земной весны — в мечтательном поэте
Не пробуждали песен. Бледный, он
Всегда был замкнут в свой любимый сон.
Когда-то близкий, невозвратный сон:
В колеблющемся сумеречном свете—
Заглохший сад, скамья, она и он.
Молчание. Предчувствия. Виссон
Поблекших трав. На ней и на поэте —
Плакучей ивы пепельные сети.
И чьи-то руки — сладостные сети —
Его влекут в любовный тихий сон.
Старинная легенда о поэте
И девушке, забывших все на свете,
Отвергнувших и пурпур и виссон!
Безмолвный сод, где лишь она и он!
Мечты, мечты!.. Как рыбарь сказки, он
Проспал улов. и разорвались сети,
И он глядит: идет ко дну виссон
Златых чешуи, и тает, тает сон
В безжалостном янтарно-ярком свете:
Проклятье дня почиет на поэте.
Увы, нельзя все время о поэте
Грустить и ждать: когда, когда же он
Поймет тебя?.. Нельзя в вечернем свете,
Сквозь тонкие, как паутина, сети
Глядеться вечно в свой заветный сон,
Где — ложе страсти, пурпур и виссон.
Шурши, осенний царственный виссон,
Нашептывай секстину о поэте.
Ушедшем в свой любимый давний сон,
В забытый сад, где грустно бродит он,
Больной поэт, где чуть трепещут сети
Плакучих ив, застывших в сером свете.
При свете дня и пепел, и виссон,
И сети ив, и строфы о поэте
Смешны, как он, но это — вещий сон.
Сентябрь
Воспоминанья стольких маев
(Мы жили маями!)
Кольцо твоих последних уст
(Не будет этих легких уст!)
Они уйдут с лица, растаяв
(Они уже почти растаяли!).
О, золото сентябрьских узд,
Неверных узд!
Предательский сентябрь! Нефритом
Волнуется мое окно,
И каменеет недопитым —
В стаканах — тяжкое вино…
И все настойчивей и пристальней
Мечи вина,
Тяжелые мечи вина,
И пристальней из-за окна
Встревоженные мачты пристаней.
— Ах, я должна…
— Останься, сжалься… —
Волна окна…
Волна нефритового вальса…
Унесена… унесена ты
Нефритовым вином окна…
Сентябрь проклятый!
Скорпионово Рондо
Не вея ветром, в часе золотом
Родиться князем изумрудных рифов
Иль псалмопевцем, в чьем венке простом
Не роза — нет! — но перья мертвых грифов,
Еще трепещущие от истом.
Раздвинув куст, увидев за кустом
Недвижный рай и кончив труд сизифов.
Уснуть навеки, ни одним листом
Не вея…
О, мудрость ранняя в саду пустом!
О, ветр Гилей, вдохновитель скифов!
О, веер каменный, о, тлен лекифов!
Забудусь ли, забуду ли о том,
Что говорю, безумный хризостом.
Неве я?
Смерть пана
Нас месть увлекала вперед сатурналиями;
Сомкнувши стеною щиты,
Мы шли, как чума, и топтали сандалиями
Земные соблазны — цветы.
Скрывая навеки под глыбою каменною
Поломанный стебель, мы шли,
Пока поднялась шаровидною храминою
Гробница потухшей земли.
И, мстительный подвиг достойно заканчивая,
Последнее действо творя,
Мы Пана убили — о, месть необманчивая! —
На пеплах его алтаря.
Он умер с землею. Мы шкурою козиею
Украсили бедра свои.
Почти незаметно пьянея амврозиею
Еще невкушенной любви:
То Эрос, то Эрос — мы это почувствовали —
О, радость! о, сладкий испуг! —
Покинувши ложе любви — не прокрустово ли? —
Натягивал найденный лук…
Соседи
В сиреневом лете, в сиреневом дыме
Я вижу! я вижу! — соседи
(В просвете прошедшая леди
Была в диадиме)
Возносят бокалы.
Но я ли, усталый
От этой расплаты,
Приму их увядшие крылья
И каждый горбатый
Язык воскового вина?
Я знаю, что каждая леди
Уже в диадиме;
Ей снится: в сиреневом дыме
Она возноситься должна.
И мне ли — сухие копытца
По лестнице? Мальчик глядится
В таблицу из меди,
Коричневый, широкоскулый,
В измятом венке бересклета:
Как плещется круглое пламя!
Как множатся трубные гулы
Иного, широкого лета!
Но никнут всё ниже крылами
Соседи — и только одна,
Высокая, в узкой одежде,
Рукой, удлинившейся в стебель,
Рукой, расцветающей в небе,
Возносит, как прежде, как прежде,
Бокал воскового вина!
Степной знак
И снова — четырехконечный —
Невеста неневестных звезд,
О Русь, приемлешь ты заплечный
Степных широт суровый крест.
И снова в поле, польском поле,
Возведена на пламена,
Сокровищница тайной воли
И четырех ветров страна.
Ты видишь: на зверином стержне
Вращающийся небосвод?
Ты слышишь, слышишь: безудержней
Плескания балтийских вод?
Не на Царьград и не на Вавель —
Но Торн ведет твой торный путь:
В болотный мох, в лесную завяль
Тебе ли плеч не окунуть?
И не тебя ль, на диком взъезде,
Прошедшую свинцеворот
Бичей, и вихрей, и созвездий,
Десница всадника влечет?
В закат, где плещет плащаница
Тебе завещанных зыбей,
Где легче слова водрузится
Суровый знак степных скорбей?
Степь
Раскруживайся в асфодели.
В рябые сонмища галчат:
По пелене твоей звучат
Упорные виолончели.
И луковицы взаперти
Забудь тепличными цветами —
Вздыбясь щербатыми крестами,
На повороте расцвети.