Архив стихотворений Анисима Кронгауза

Когда я был здоровым и мускулистым,
Я предполагал,
Что за счастье можно бороться,
Что можно отвоевать его у других
Ценой синяков
И за счёт кулаков,
Ценой шрамов
И за счёт настойчивости.

Полвека я дрался за счастье,
Каждый раз понимая,
Что не прополз последнего сантиметра.
Но главное —
У счастья,
Взятого с бою,
Было столько ссадин, морщин
И кровоподтёков,
Что хотелось отдыхать, отдыхать и отдыхать
От борьбы за счастье.

Сейчас, конечно, оно от меня
Куда дальше, чем в молодости.
До него теперь не хватает
Километров и километров пути,
А иногда и целых кусков
Земной поверхности,
Которые я и не пытаюсь преодолеть,
Так как знаю,
Что всё равно не доползу.

И, может быть, за эту мою слабость, —
Скажу вам по секрету, —
Счастье иногда забегает ко мне,
Всего на минуту,
И мне, уставшему от давней борьбы за него,
Иногда хватает этих мгновений
До новой случайной встречи.

Я не могу описать,
Как оно выглядит.
Оно каждый раз другое:
То кусочек неба в окне
С качающейся веткой,
То беглый женский взгляд,
То зелёная вода бассейна,
Прошитая жёлтыми нитками
Солнечных лучей.

Да и бесполезно пытаться
Изобразить его.
Счастье всегда нематериально
И каждый раз приходит в новом облике.
Кто знает:
Может, не за нынешнюю слабость,
А за прошлое упорство
Оно стало иногда забегать ко мне?!..
Кто знает…

Как будто на пустынном берегу
Покинутая женщина родная —
Вернёшься ли — и знает и не знает.
До боли вглядывается в пургу
Зелёных брызг.
Я в них нырнул однажды.
Она одна,
Измучена от жажды,
Сидит на обесцвеченном песке,
Сидит под зноем
Три часа, не меньше…
Что три часа!
Коль женщина в тоске,
И разве есть предел терпенью женщин?..

Я поднял покрасневшие глаза,
Приподнялся и замер, по колено,
Пробормотав смиренно, покаянно:
— Неужто я проплавал три часа?
Я их воспринимал, как три минуты.
Там, в одиночестве небес и брызг,
Я третьим был,
Я счастлив был как будто…
Прости мне, что такой я эгоист.-

А может, и не женщина,
А домик,
Ветрами продуваемый насквозь,
Плетень,
Собака,
Алыча и, кроме,
Обломки шхун,
Отдельно или врозь.
Меня заждались,
Я не возвращаюсь,
В столичной хаотичности вращаюсь,
Как будто бы тружусь и не тружусь…
Не понимаю,
Существую так ли я,
Но ждёт меня пустынная Анаклия,
И ни на миг не покидает грусть.

Жил старожил около кладбища,
Неотделимый от лопат.
Копал, капал, в земле не клад ища —
Закапывая в землю клад.

Он сыт и пьян наверняка бывал,
Коль город мор одолевал.
Какие клады он закапывал,
Бедняга не подозревал.

Доволен зрелищем покойника,
Он обобрать умел вдову.
Как молоко о жесть подойника,
Монеты звякали: «Живу!»

«Живу!» — черна большая лапища.
Он пил на мраморе могил…
Жил старожил около кладбища,
Себя полвека хоронил.

Я не о той,
Которую имеет
Девушка с розовыми ногами,
С икрами, розовыми от морозца.
Увижу — и сразу душа немеет,
Едва она явится у колодца,
Девушка с розовыми ногами,
Как на раннем восходе солнце,
Как ещё не раздутое небо-пламя, —
Девушка с розовыми ногами,
С икрами, розовыми от морозца!

Я не о той,
Которую имеет
Мартовское молодое солнце
Над осугробленными дворами:
Сугробы разделит,
Лёд перемелет,
Всё переменят, чего коснётся.
Я не о власти его над нами,
Мартовского молодого солнца
С бахромой развевающимися лучами.
Я не о власти тепла и света,
Ума и страсти, —
Я не про это.
Я о напасти.

Я не о власти солнца над снегом
И не о власти юной любови —
А человека над человеком, —
Власти жестокой смерти и крови.
Власть —
Односложно жуткое олово,
Если глядит из ствола свинцово.
Из ствола смотрит власть:
Ствол вместо рта,
Стволы вместо глаз,
Из чугуна уста.
А без ствола
Властью она навряд ли б была.
Власть!
Можно всласть
Повторять это слово,
Если это души твоей часть.
Оно всегда будет ново,
Едва появится у колодца
Девушка с розовыми ногами,
С икрами, розовыми от морозца,
Как мартовское молодое солнце
Над осугробленными дворами.

У меня отекают ноги.
Как дойти до конца дороги?
А дороги конца всё нет.
Я шагаю уже полвека.
Тяжело —
По колено снега,
И плетусь не спеша —
След в след.

Улетели мои составы.
Захрустели мои суставы.
И пешком уже не дойти.
Видно, здорово сдал я, каюсь.
Через каждый шаг спотыкаюсь.
Я чуть-чуть посижу, прости.

Я довольствуюсь нынче малым:
Голосую лишь самосвалам,
Но меня ослепляет свет.
У меня отекают ноги,
Не дойти до конца дороги —
Ведь конца у дороги нет.

Что сделал я сегодня за день?
Его не прожил задарма:
Я не повесился, не запил
И даже не сошел с ума.

Окаменелостью такою
Не преградишь дорогу злу.
Лицо я с каменной тоскою
Прижал к холодному стеклу.

Над улицей стоял я долго,
Как будто камень над рекой.
Уверенный, что выше долга
Не существует в день такой —

День безвозвратного прощанья
С частицей самого себя…
А я — как ялик без причала,
Сейчас никто мне не судья!

Бывал я и к минуте жаден,
А нынче к суткам охладел.
Что сделал я сегодня за день?
Немало: прожил целый день.

Спать старики ложатся в рань такую,
Что тягость суток возвращает вспять.
Но спать не спят,
Толкуют не толкуют,
Сжимают веки ветхие вплотную,
Чтоб в сети их
Минуты сна поймать.

Невестка к сыну за стеной прижмется —
Постель мягка,
Двуспальная кровать:
«Ну что им, старым, до утра неймётся —
Корёжиться,
Ворочаться,
Ворчать».

Но не понять невестке их и сыну:
Срок наступил уже для этих двух,
Когда
Им не пуховую перину,
А только бы земля была как пух.

Не просто «руки умываю»,
Как скажут злые языки,-
Обыкновенно умираю.
И это знаем я и ты.

Не нарекут «самоубийца»,
Хоть я себя и не берёг.
Теперь тебе самой учиться
Плыть быстриною поперёк.

На теле не отыщут рану,
Хоть было б легче —
Наповал!
Я постепенно, постоянно,
Обыкновенно умирал.

Я не сдаюсь, не удираю,
А просто падаю в пути.
Прости меня — я умираю,
Теперь тебе самой идти.

Кукушка куковала за стеной.
Кукушка издевалась надо мной.
А нужно ли так много куковать
И птичьей ложью истину скрывать?

Врачи и те мне правду говорят,
А ты кукуешь сорок раз подряд.
«Ку-ку, ку-ку,- так сорок раз,-ку-ку»,-
А боль не унимается в боку.

Раскрыл я ставни.
Захотелось мне
Увидеть лес в некрашеном окне
В закатном непогашенном огне,
Где, может, скачет, листьями шурша,
Лесная лгунья —
Добрая душа.

Но там, где свет закатный не потух,
Большим бичом размахивал пастух:
Как рыжую корову на стерне,
Он солнце бил
По огненной спине.

Он был веснушчат и широк в кости,
Не стукнуло ему и двадцати.
И понял я:
Кукушка в тишине
Пророчит долголетие
Не мне.

Я долго прощался с тобой,
Прощался,
Прощался.
За пыльной вагонной скобой
Топтался,
Смущался.

За валом накатывал вал,
Толпой угрожая.
Дежурный звонков не давал.
Ты стала чужая.

Я трижды сказал,
Где лежат
Последние строки
И малая горстка деньжат
На долгие сроки.

Я больше сюда не вернусь,
На площадь большую.
Ты знаешь уже наизусть
Всё то, что скажу я.

Я вижу твой сомкнутый рот,
Спокойные брови.
Дежурный звонков не даёт…
Ну в чем я виновен?

Я долго уехать не мог,
Но необходимо
Растаять,
Как третий звонок,
Как пятнышко дыма.

Было время — я выглядел плохо:
Слишком был черноглаз и красив.
А теперь на лицо мое плотно
Лёг годов незабытых курсив.

Снился в шпорах себе, в эполетах,
Шёл, пружиня и тонко звеня.
А теперь не хочу, чтобы ретушь
Украшала на фото меня.

Старых снимков отбросил я груду —
Ложный след моего бытия.
Это я, безусловно, повсюду…
Безусловно, повсюду не я!

А на новом квадратике фото
Измочален, издёрган…
И всё ж
Я ничуть не похож на кого-то,
Разве чуть — на себя я похож.

Снеговыми карнизами брови
И зрачки, налитые свинцом…
Наступила гармония вроде
Между ликом моим и лицом.

Я живу на втором этаже
Старой дачи.
Две недели уже
За окошком стреляет мороз без отдачи,
И так странно легко на душе.

Узенькая лестница в двадцать три ступени
На мой Олимп ведёт,
Скрипит, поёт,
И я научился в два-три мгновенья
Узнавать, кто по мою душу идёт.

Ступени скрипят, себе подпевая:
— Сколько повидали мы вешек и вех!..
И пока я, прислушиваясь, размышляю,
Кто-то поднимается вверх, вверх, вверх.

То ль смертельный враг, обнаживший шпагу,
То ли лучший друг, что врага поверг?..
Но уже я отсчитал двадцать три шага,
А он всё поднимается
Вверх,
Вверх,
Вверх.

Вспоминаю о будущем.
Но и былое не стёрлось.
Сторож вспомнился — будочник, —
Я, его взявший за горло.

Ночь четвёртую маяться
В телячьей теплушке жутко —
Сапоги не снимаются.
Пустим на нары будку!

Напрягается левая.
Мокрый, будто в жарищу.
Что же это я делаю:
Правой беру топорище.

Где характер рассудочный,
Литинститут,
Семинары?..
Я убью тебя, будочник,
Чтоб смастерить себе нары.

На стоянке двухсуточной
В полкилометре от станции
Я убью тебя, будочник,
Чтобы хоть ночь отоспаться.

Прошлое, понимаете,
Вдруг поросло лебедою.
Мой колун,
Словно маятник,
Над головой седою.

Он озирается, суд ища:
«Будку руби!
Ваша сила!»
Тут я вспомнил о будущем.
Впрочем, не так это было.

Веки задёргались потные.
Мчался зрачок по орбите.
Просто он плюхнулся под ноги.
Просто он крикнул:
— Берите!

Просто, убийцей не будучи,
Шёл я откосом поросшим…
Но вспоминайте о будущем.
Это важней,
Чем о прошлом.