Архив стихотворений Алексея Ганина

Братья и сестры — холодные Дети
угасшей Земли,
Что Вы блуждаете по темным
долинам?
В похотях бренных,
В ветхих одеждах веселья,
Вскиньте Глаза — потухшие Солнца
И будьте Богами отныне.
Вам я принес искупление
огненным словом, восставший
из топей земли.

Уши зашейте от мертвых речей.
Что вам молитвы и крики
Зловонием и смертью растленных?
Звездными стали мильоны веков.
Полночь не вам ли взывает
из бездны вселенной?
День, одеваясь в зарю, не для вас ли
С певучих встает берегов,
С голосом ветра,
С речью журчливой, как вешний ручей?

Слышите, Братья? Мертвые встали
из тесных гробов.
Пыль под ногами их — огненный
взлет Ураганов.
Тучами, тучами алыми мечутся
крылья в ночи,
Взорваны кладбища, рухнули трупы
столетий поганых…
Муками скорби моей
сестры
Для вас я все оправдал
и очистил…
Разве Вам мало
любви моей?
Встаньте, живые,
из тесных
гробов.

Заря в грозе. Помедли, путник смелый.
Вкуси мой труд — ячменный хлеб
и квас.
Войди под кров. Смотри, как
вьются стрелы.
Храни Господь в беде — не ровен час.
Немало шло в таком же
светлом платье,
Был чист их лик и вера горяча,
Но где они? Нагрудное распятье
Хранит ли их от глада и меча?
Ревнивый пыл и юное убранство
Щадит ли червь — текучая пора,
Все так ли мудр, в чьи кудри
годы странствий
Светло легли налетом серебра.

Войди под кров. У радостной
Божницы
Сложи поклон о всех, кто сир и мал,
Вон мчится Гром на синей Кобылице.
Лампады Свет больней затрепетал.

Тоскует лес. В гнездо под тихой кровлей
Летят птенцы, в реке черней вода.
Во плоти Дух, и Дух не песнь ли
крови?
Войди и Ты, пока молчит Беда.

Липуче зло. А лютым козням
Змея
Дан некий час в затишье и Грозы.
Страшись в пути огонь Отцов
развеять,
В глазах у матери не запыли слезы.

Иль скорбь и гнев, взыскующие
ноги,
Прожгут, как гвоздь. С пути
сойдут глаза,
И мертвый прах, и след твоей дороги
Склюют дожди и вытопчет
Гроза.

И будет Дух, как смерть,
в одежде прелой
Блуждать во тьме.
Совьется путь в клубок.
Храни Господь! Смотри, как
вьются стрелы,
Находит Ночь. Помедли
малый срок.

Рожденные в веках дыханьем
звездных сфер.
С холодной высоты, где носятся
кометы,
Я снова прохожу незримо вашу дверь,
Священное зверье — провидцы и поэты.

Питомцы вечных тайн, узнайте:
я ваш брат.
Мне служат восемь крыл и смертная
секира.
В глазах моих семь свеч, семь звезд,
семь центров мира,
Великого судьи великая печать.

Давно в моих клыках гнездятся
песни бури,
В напевах языка цветет словесный
сев,
И стаей золотой на облачную шкуру
И молнии, и гром садятся зорить гнев.

Венцом вкруг головы, как вкруг земли
восход,
Горят мои рога излучинами радуг.
Гляди в мои глаза и взор свой
темный радуй —
Коснувшийся меня, вовеки не умрет.

Познавший речь мою, поймет глаголы
света
И в возгласах стихий услышит
голос мой,
Священное зверье — провидцы и поэты,
Дыханье звездных сфер принес
я в хлев земной.

И в час, когда заря пробьет колоколами,
Звериный образ мой я дам в наследье вам,
Чтоб прах и певчий бред вы жадными зубами
До срока своего терзали по углам.

Когда ж настанет день
и глянет лик крылатый,
На ваших головах вострубят
песнь рога,
И пестрый мой полет в звенящем
сонме братий
Хвалою огласит вселенной берега.

Уж твердь темна и искрится огнями.
Мой мирный кров давно покинул я
И за тобой незримыми путями
Опять пришел к черте небытия.
И все гляжу: над белою страною
Мелькнет ли вновь сияющий твой лик,
Войдешь ли вновь сладчайшею женою
В мой тихий сад, в мой огненный цветник?
Закат в ночи. С восхода до заката,
Таясь тщеты, я пил сладчайший мед.
И песнь любви тебе, быстрокрылатой,
Слагал в тиши, чтоб славить твой приход.
Таясь тщеты и бренных ликований,
От торжищ зла неистовой земли
Певучий жар чистейших воздыханий
Мои уста устам твоим несли.
Моя душа под ливнем злых мгновений
Взрастила вновь стыдливые цветы
И в пляске бурь сквозь крик смердящих теней
Ревниво шла,— но что же медлишь Ты?
Что медлишь Ты, священные колосья
Я сжал с холмов, где в злаках жизнь вечна,
И в дар Тебе на Солнечного Лося
Навьючил тюк отборного зерна.
И все гляжу: над белою страною,
Где стянут мир последнею чертой,
Мелькнет ли вновь багряною зарею
Твое кольцо, твой пояс золотой.
Явись скорей! На малый счет мгновений
В оглохший слух пролей небесный звон…
Во имя ласк Твоей воздушной Тени
Не я ль отверг земные ласки жен:
В земных путях, где звездной нет печати,
Где нет тебя, я все отверг, как зло,
И за Тобой в твой белый круг объятий
Иду в края, где солнце расцвело.

Гору скорби День взвалил на плечи,
В суете душа весь день купалась,
И людские речи, будто мухи,
О тщете с полуденья жужжали.

Но свалился шумный день, и зноем
Суета и скорбь с души ниспали.
А слова — их звездный луч коснулся
На Устах, идущих в сон, почили.

И душа, омытая слезами,
Обнесла над миром песни-очи,
Зацвела, как облако златое,
Погружаясь в тайны мирозданья.

И узрел мой взор преображенный
По заре ходящих Серафимов,
И в заре, целующую землю,
Золотые пальцы Саваофа.

О судьбе, о чадах неразумных
В этот час прамать-Земля грустила,
И в устах, как жертвенная чаша,
Голубое озеро дымилось.

К аналою — солнечному камню —
Простирала в неге рощи-руки,
И лила из пригоршней зеленых
За день собранные птичьи песни.

И иную речь мой косный слух учуял,
Я учуял голос Саваофий,
Повелевший силам яснокрылым
За любовь пронятую утешить.

Чтоб в земном во чреве-океане
Всяка тварь отныне веселилась,
И вовек, как злак, произрастали
В человеках мир, благоволение.

И, взмахнув узорными крылами,
Поднялись с надзорья Серафимы
И укрыли восковую Землю
Божьей ризой — твердью звездотканной.

Спустился Ангел смуглолицый
От семицветных райских врат
В долины мук к лесной божнице
О чем-то тайном погадать.

Вдали тоскующую просинь
Окутал бархатом полы
И разбросал по сучьям сосен
Охапки предвечерней мглы.

Пожаром золотым расправил
Шесть крыл на даль закатных стран
Озерным вздохом закудрявил
На пожнях розовый туман.

Заворожил по плесу речки
Молочных чаек синий крик,
Горящий воск незримой свечки
Накапал на небесный лик.

Пошел по сизым косогорам,
Занес в избенки райский сказ.
И не заметил в тихом горе,
Как золотой пожар угас.

И васильковый сон сплетая,
По морю задремавшей ржи
Хотел умчаться снова к раю,
Но умер на цветах межи.

Сегодня целый день я пил Твое дыханье,
я — радостный гусляр таинственного сна.
и дивно было мне в бреду очарований
твердить священное — Весна.

В ответ на лепет мой река взыграла пеной,
с зеленого холма откликнулся родник;
и золотом текли блуждающие тени,
и радовался День. И первый цвет возник.

О имени Твоем сегодня Вечность спряла
в душе моей любви Тебе крылатый стих;
и слушал разум мой, и сердце повторяло
узорную молву влюбленных губ моих.

И слушали леса. И хвойными глазами,
закинув шлем, глядели в небеса,
как жаворонок вил певучими крылами
певучее гнездо у тучи в волосах.

Все ждет Твоих чудес. Незримое обличье
яви скорей Земле, оденься в плоть и кровь.
Да будет весела земля в весельи птичьем,
в цветах произрастив зеленую любовь.

Да снидет на поля Твой голос ароматом,
чтоб корня горький сок во злаке медом стал;
и мир о имени Твоем крылатом
взывать не уставал.

И снова горящие звуки
Я брошу на бездны морей.
И в камень от боли и муки
Моя превратится свирель.

Луна упадет, разобьется.
Смешаются дни и года,
И тихо на море качнется
Туманом седым борода.

Под небо мой радужный пояс
Взовьется с полярных снегов,
И снова, от холода кроясь,
Я лягу у диких холмов.

Шумя протечет по порогам,
Последним потоком слеза,
Корнями врастут мои ноги,
Покроются мхами глаза.

Не вспенится звездное эхо
Над мертвою зыбью пустынь,
И вечно без песен и смеха
Я буду один и один.

В поле безлюдно. Я в поле один.
Вижу: от Севера встал Исполин;
Вырос до неба, дохнул на поля,—
Вытекла мутная синяя мгла.

Космы взметнулись вихрями вьюг.
Солнце без света зачёртилось в круг.
Песни, чье имя — Любовь и Мечты,—
Льдами легли в снеговые цветы.

Мерно качаясь, идет Великан,
Стынет под гулкой пятой океан.
Вечной пустыней легли следы,
В ладонях — колючие облаки-льды.

Звездные птицы уснули в кудрях,
Снежные горы на хвойных бровях,
Мутно воззрились с вышины
Синие бельма — две мертвых луны.

Тянется, зыблется смертная мгла,
В синем огне цепенеет Земля.
В поле безлюдно. Я в поле один,
Здравствуй, мой добрый, мой злой Господин.

Все под снегами утихнет, умрет,
Звездной птицей мой дух вспорхнет,
Льдами покроется солнечный лик.
В поле никто не услышит крик.

Косматым лесным чудотворцем
С печальной луной в бороде
Пойду я и звездные кольца
Рассыплю по черной воде.

Из сердца свирель золотую
Я выкую в синей тоске
И песнь про тебя забытую
Сплету на холодном песке.

И буду пред небом и морем
Сосновые руки вздымать,
Маяком зажгу мое горе
И бурями-песнями звать.

Замутится небо играя,
И песню повторит вода,
Но ветер шепнет умирая:
Она не придет никогда.

Не правда ль, добрый Бог?
А стал, как пес бродячий.
Не радость мне дает лучей
Твоих тепло —
Сильней зудится грязь
и горше крест собачий.
Ах, где конец беде и кто
утешит плоть?

Омыть теперь, омыть бы
ноющее тело
Заботливой рукой, прозрачною
водой.
Счесать с волосьев пыль
и в ласковой постели
Шептать, что пройден путь
и кончен бой с нуждой.

Как сладко бы теперь
сквозь окна голубые
Смотреть, как гаснет день,
и звезды-воробьи,
Проклевывая твердь, о недоступной
были
Серебряную песнь сбираются пролить.

И слушать до Утра, как с тихою
молитвой
Блуждает за окном весенняя
капель,
И знать, что новый день,
неомраченный битвой,
Мне солнечный калач
положит в колыбель.

О, дай мне, дай мне Бог,
Ты в ризах белотканных,
Покоем и теплом единый миг дышать,
Как тихо бы Тебе, избитая пинками,
Не помня горьких ран, молилася
Душа.
Певуче бы расцвел за долгий путь
в награду,
Как лилии озер, на сердце скорбный
час,
А мысли улеглись приятней
винограда,
Успевшего созреть и вовремя
упасть.

Ах, где же, где конец моей
собачьей доле?
Продлись хоть ты, мечта, с тобой
мне легче зло.
Совсем больна душа, и от зудящей
боли
Затасканным щенком
расплакалася плоть.

В Твоем ли чреве зрели боги,
Тебя ли раб свободный звал,
Зачем мне знать Твои Дороги
И Имя знать в долинах зла?

Из тайных стран ко мне
пришла Ты,
Играя ложью в глуби глаз,
Но мудрый яд глухих заклятий
Лила в вечерний, пьяный час.

Был дик и страшен час свиданья.
Мои два радостных крыла
Ты опалила злым дыханьем
И к черным башням увела.

Мы шли по смрадным переулкам,
Две грозных тени — Смерть
и Зло.
И где-то дверь стонала гулко,
И где-то плакало стекло.

Смеялось небо желтым смехом,
И смех, как твой, был нагл и жгуч.’
Заря кровавою прорехой
Зияла из-за черных туч.

Хвостом Дракона вился в небо
Зловещий дым фабричных труб.
Из каменных конур о хлебе
Взывали миллионы губ.

По улицам в слепой затее
Бродил невидимый палач.
Клубился змей на каждой шее,
И раздирались смех и плач.

Трубили медным ревом трубы,
И грыз глаза смердящий дым.
И в страхе Город скалил зубы
И в корчах был тупым и злым.

Мы к темной башне подходили,
Глухая дверь была пуста.
И вот во мраке изловили
Мой рот тлетворные Уста.

И огненной тоской распятый,
Молясь гудящей темноте,
Я гас с отравленным закатом
На холодеющей плите.

А Ты с огнем моих лобзаний,
Бросая в небо звездный плат,
Ушла прекрасной в отсвет
ранний
Иных влюбленных целовать.

Отгони свои думы лукавые,
полуденного беса молву,
что-то светятся тучки кудрявые,
чьи-то тени ложатся в траву.

Тает в воздухе поступь неверная,
не кукует горюша в лесу,
на стволах позолота вечерняя,
и ясней на туманном мысу.

Небеса опоясались зорями.
Промелькнул белоснежный наряд.
Погляди, вон опять над сугорами
наш Учитель и ласковый Брат.

Море свеч в небесах засветилося,
сходят сонмы крылатых Гостей.
И на скорби с небесного клироса
льется пенье бесплотных детей.

Близок Свет. Перед радостной встречею
причащаются травы росой.
Поклонись — и мольбой Человечьего
не смути голубиный покой.

Чу, горний благовест.
Купаясь в синеве,
Серебряные крылья раскинул Звук.
Журча, рассыпались по облачной траве
Ручьями звезды из чьих-то рук.

Молясь на тихий свет,
сидит Туман-старик
Над синим озером у камыша.
За рощей голубой нежней
свирель зари.
Все в крыльях звука.
Проснись, душа.

Багряное крыло раскинула заря,
роняя в тучи золотые перья.
Вот так всегда бы, как иду теперь я,
без устали идти, идти без цели, зря…

У мудрых цели нет, у мудрых нет беды.
Мой путь еще высок. Лицо еще в играющем
румянце.

Пускай к закату склон. Певуче льются с
пальцев
в нехоженный песок
веселые следы.

Был страшен долгий век. И вот спокоен час:
Дано мне каждый миг изжить тысячелетья.
Я прожил тридцать лет. О чем еще жалеть?
Печаль моя нежна, как крик вечерней чайки.
Душе легко. Растаяли года,
как едкий чад, как стон любви докучной…
Из волчьих ям не выпрыгнет беда,
не изгрызет серебряные будни,
что виснет над рекой туманом голубым…
Пусть снова вороном хлестнется ночь в поля,
и в добрых снах меня забудут люди,
мой голос в ветре, в звездах слышен будет…
Я в вечность отхожу с тропинки бытия.

Сойди, сойди огнем, Рассвет!
Уж близок грозный Час.
У звезд мерцанья нет.
И черен лунный глаз.

Блуждает древний Страх —
сбылись глухие сны.
Как выкидыш, Земля забыта в колыбели,
И правнуки ребра на жернов Сатаны,
Ломая меч о меч, несут за телом тело.

Трехдневный Гроб Любви
За смертным камнем спит.
От рева Бурь и Битв
Шатаются Кресты.

Из каждых рук и ног
глядит звериный лик.
Чадит от языков смолой и серой жженой…
А в небе хмурь и хлябь,—
там Богу Ночь скулит,
И тучами плывут рыдающие жены.

Упал, кто глух и слеп,
В ком разум — сухлый плод.
О день, чрез смертный склеп
Пролей нам звездный мед.

Ревет язык громов,
что сгинет семь колен
В морях своей крови, в болотах и туманах…
Но Зверя Зверь пожрет,
и Сын расторгнет плен,
Сосавший Бури грудь устами Ураганов.

Сойди, сойди, Заря!
Над солнцем в высях гор.
Мы в песенных нарядах,
Мы песней вскинем Скорбь.

Мне гребень нашептал,
что волосы редеют,
Что скоро заблестят, как иней седины,
И тише за окном,
на старых сучьях рдея,
Тоскует солнцепек о радостях Весны.

В холодной синеве природа онемела,
Поднялся белый сон
над стынущим ручьем.
И где-то далеко за рощей прозвенела
Осенняя печаль отлетным журавлем.

По скошенным лугам
блуждает желтый ветер,
Взмахнет седым крылом,
поплачет у куста,—
И роем золотым от сгорбившихся ветел
Взовьется к облакам
засохшая листва.

И чудится Душе, встревоженной мечтами
Безглазый лик времен
дохнул из прошлых бурь,
Ветлою гнется жизнь,
и мчатся дни за днями
Певучей желтизной в предвечную лазурь.

По выцветшим холмам
в туманном синем поле
И юность, и мечты
с ватагами страстей
Летят куда-то прочь
в последней буйной воле
На огненных хребтах
взбесившихся коней.

Клубятся в небесах пылающие гривы,
Все дальше звон копыт,
все дальше красный скач, —
И синяя печаль в природе молчаливей,
И в сердце, как любовь,
таится тихий плач.
Бледнеет Солнцепек,
Лучом опавший волос
Сквозь гребень проскользнул
с открытого чела,
И где-то за спиной
понятней шепчет Голос,
Что нет уже Весны и Юность отошла.

Буйным вихрем к забытому дому
я на Буре-коне прискакал.

И опять на родимой соломе
под божницей резной задремал.

И открылось глазам зачерствелым
в полусвете меж явью и сном:

Конь мой огненный сумраком белым,
белым вечером встал за окном.

А с божницы синее поречья
глянул светлый и ласковый Бог,
И с мудреной безгласною речью
улеглась тишина на порог.

Золотым херувимом в лампаде
засиял золотой огонек;

О какой-то небесной награде
прошептался с избой ветерок.

И с полатей любимого Деда,
с бородой, как снег и пурга,
Свел дорогой по зорнему следу
сенокосить на божьи луга.

Взоржал конь многострунным молчаньем,
чуя корм неотцветших лугов,
И откликнулось мудро речами
на приступках златых облаков.

Вышла бабка из красна чулана,
встала в небе сребристой луной,
Чтоб на избу, на внука-Буяна
заглянуть в вырезное окно.

Поглядела, поникнула долу —
в злых годинах я стал уж не тот,
И прикрылася тучкой-подолом,
и рассыпала звезд решето.

И грустила, не злом ли я спутал
золотистых кудрей моих лен,
Не на слабых ли буйную удаль
разносил огнехрапый мой конь.

Только утром, под солнечным стогом
слышал я между явью и сном,
Ей рассказывал Дед босоногий
о слепом лихолетьи земном.