Архив стихотворений Александра Востокова

Гонимы сильным ветром, мчатся
От моря грозны облака,
И башни Петрограда тмятся,
И поднялась река.

А я, в спокойной лежа сени,
Забвеньем сладостным объят,
Вихрь свищущ слышу, дождь осенний,
Биющий в окна град.

О как влияние погоды
Над нами действует, мой друг!
Когда туманен лик природы,
Мой унывает дух.

Но буря паки отвлекает
Меня теперь от грустных дум;
К великим сценам возбуждает,
Свой усугубив шум.

Не зрю ль в восторге: Зевс дождливый, 6)
Во влагу небо претворя,
С власов и мышц водоточивых
Шумящи льет моря?

Меж тем к Олимпу руки вздела
От наводняемых холмов
Столповенчанная Цибела,
Почтенна мать богов.

В глубоком сокрушенье зрится,
В слезах и в трепете она;
Ее священна колесница
В водах погружена:

Впряженны в ону львы ретивы
Студеный терпят дождь и град;
Глаза их блещут, всторглись гривы,
Хвосты в бока разят.

Но дождь шумит, и ветры дуют
Из сильнодышащих устен;
Стихии борются, бунтуют,
О ужас! — о Дойен!

Изящного жрецы священны,
Художник, музыкант, поэт!
О, будьте мной благословенны!
В вас дух богов живет.

Стократно в жизни сей печальной
Благодарить мы вас должны;
Вы мир физический, моральной
Перерождать сильны.

Мой друг! да будет и пред нами
Раскрыта книга естества:
Прочтем душевными очами
В ней мысли Божества.

Прочтем, и будем исполняться
Святым ученьем книги той,
Дабы не мог поколебаться
Наш дух напастью злой.

Как бурных волн удар приемлет
Невы гранитный, твердый брег
(Их шум смятенный слух мой внемлет,
Обратный зрю их бег), —

Так праведник, гонимый роком,
В терпенье облачен стоит;
Средь бурь, в волнении жестоком,
Он тверд, как сей гранит.

Смотри, Теон, как все горюет!
Все чувствует зимы приход;
Зефир цветков уж не целует,
И вихрь сшиб с древа плод.

Смотри, как ветви обнаженны
Гнет ветер на древах, Теон!
Не слышится ль во пне стесненный
Гамадриадин стон?..

Лишь, кровля вранов, зеленеет
Уединенна сосна там;
Все блекнет, рушится, мертвеет
Готовым пасть снегам.

О, сетуйте леса, стенайте;
Морозами дохнет зима!
Из устьев реки утекайте:
Вас льдом скует она!

Но трон ее растает снова
Как придет милая весна;
Совлекшись снежного покрова,
Воспрянет все от сна.

И обновится вид природы
И в рощах птички запоют.
В брегах веселых Невски воды,
Сверкая, потекут.

Тогда с тобой, Теон любезный,
Пойдем мы на поле гулять!
Оставим скучный город, тесный,
Чтоб свежестью дышать.

Тогда примите, о Дриады,
Под тень древес поэтов вы —
Воспеть весну среди прохлады,
На берегах Невы!

Огнекрылаты кони Феба
Спустились в западны моря,
С сафиром голубого неба
Слилася алая заря.
Прострясь холодными крылами,
Уснули ветры над валами;
Один в кустах Зефир не спит:
Кристальна зыбь чуть-чуть струится,
В нее лесистый брег глядится,
И с травок теплый дождь слезит.

Я, в размышлении глубоком
Вступив на моря брег крутой,
Носился восхищенным оком
По рдяной влаге золотой.
Мой дух светлел, как вод зерцало,
И сердце у меня играло,
Как яркая в струях заря.
«Очаровательные сцены!
Минуты сладки и бесценны! —
В восторге духа вскликнул я. —

Питомцы муз, сюда теките!
Сюда, изящности сыны!
И души ваши насладите,
Вам виды здесь посвящены.
Пусть дух, мечтами обольщенный,
Пусть сластолюбец пресыщенный
Без чувств при виде красоты;
Досуг божественный! питаешь
В пиитах жар…. и открываешь
Всегда им нову прелесть ты!

Блажен, в ком сердце не хладеет
Ко ощущенью сих красот;
Предохранять себя умеет
От скуки и разврата тот.
Коль дух в изящное вперяет,
Он истинную жизнь вкушает
И живо чувствует себя;
Он презрит злато, пышность, чести,
Не будет он поэтом лести,
Прямую красоту любя.

Он льет в согласны, звонки струны
Гармонию души своей.
Любим, гоним ли от фортуны,
Не раболепствует он ей;
Его природа не оставит,
Отрады сладкие доставит:
О благе чад, послушных ей,
Пекущаяся матерь нежна
И им всегда, во всем споспешна
От детства до преклонных дней.

Природа! днесь перед тобою
И я обет святый творю,
Что лжевествующей трубою
Вовек похвал не вострублю
Кумирам золотым, бездушным,
И что потщусь всегда послушным
Тебе, чистейшая, пребыть;
Что добродетель, правду вечну,
Ум, доблесть, мир, любовь сердечну
И дружбу стану я хвалить.

И ах, когда бы я стопою
Беспреткновенной мог пройти
Стезю, начертанну тобою,
И мог отверстую найти
Дверь храма твоего святого!
Всего бы, что красно и благо,
Упился жаждущий мой дух:
Я стал бы счастлив и спокоен,
Любви избранных душ достоин,
Всем Грациям, всем Музам друг!»

Я так вещал, — и опустился
В тени дерев на косогор;
Мой дух в забвенье погрузился,
На влаге опочил мой взор.
Она еще едва мерцала
В подобье тусклого зерцала,
И мгла синелася вдали
На гор хребте уединенном.
В безмолвном торжестве священном
Дубравы и поля легли.

Крылами мягко помавая,
Зефир прохладу в грудь мне лил;
С ветвей на ветви он порхая,
Тихонько листья шевелил:
Цветов ночных благоуханья
Вносил мне в нервы обонянья, —
Мои все чувства нежил он.
А с ним, скользнув под сени темны
И мне смежив зеницы томны,
Объял все чувства сладкий сон.

Лишь вдался я ему, чудесным
Меня восхитил он крылом
И перенес к странам безвестным.
Я смутный кинул взор кругом:
Везде равнины; лишь к востоку
Увидел гору я высоку
И к оной множество путей;
Из них одни вели лугами,
Другие блатами, буграми —
Сквозь дичь лесов, сквозь зной степей.

При оных мне путях стоящу
Предстала некая жена;
И я ее узрел, держащу
Обвитый крином скиптр. Она
В двуцветну ткань была одета,
На коей нежно зелень лета
Спряглась с небесной синетой.
Ступая ж поступью свободной,
Соединяла в благородной
Осанке важность с простотой.

Как нивами покрыты холмы
Волнуются от ветерков,
Так точно груди млекополны,
Которых скрыть не смел покров,
Дыханьем кротким воздымались,
И реки млечны изливались
Из оных, всяку тварь поя.
По прелестям ее священным
Блуждал я оком восхищенным
И в ней узнал Природу я.

Толико благолепна взору
Она явившись моему
И скиптром указав на гору,
Рекла: «Стремленью твоему
Ты видишь цель; по сим долинам,
Сквозь те леса, по тем стремнинам
Достигнешь на священный верх,
На верх возможного блаженства,
Изящности и совершенства,
Который лучше тронов всех».

«Но возвести мне, о Природа! —
Дерзнул я обратить к ней речь, —
На высоту сего восхода
Равно ли трудно всем востечь?
Или мне думать, что пристрастье
К иным ты кажешь; вечно счастье
И вечно им успехи шлешь?
Что ты, лишь только их рождаешь,
Любимцами предъизбираешь
И все таланты им даешь?

Ах нет! как смертному возможно
Тебя в неправости винить!
Открой мне, не сужу ль я ложно,
Потщись сомненье разрешить!»
На то богиня отвечала:
«Я всем живущим даровала
Органы, свойственные им,
Органы те благонаправить
Или в бездействии оставить —
Даю на волю им самим.

Дух смертных пашне есть подобен;
Он может все произрастить,
Лишь только б пахарь был способен
Его возделать, угобзить.
Предметов разных впечатленье
И разных случаев стеченье,
При воспитанье первых лет,
Нередко душу тлит, стесняет,
Иль в ней таланты развивает
И направленье ей дает.

Но человек не будет прямо
Во храм изящности введен,
Хотя б достиг к преддверью храма
Счастливым направленьем он.
Дальнейшее он воспитанье
И вящее образованье
Дать должен сердцу и уму,
Науку важную постигнуть,
Без коей никогда достигнуть
Нельзя в святилище ему.

Без коей все, тобою зримы,
Ведущи на Парнасс пути,
Опасны, трудно восходимы:
Лишь может тот один идти
Стезей, усыпанной цветами,
Между приятными кустами
В прохладе тихих, светлых рек,
Кто ту науку постигает:
Она все знанья заменяет,
Ее предмет есть человек!

Он сам, и дел мирских теченье,
Которы, все до одного,
Причину и происхожденье
Имеют в сердце у него.
Вперяй же очи изощренны
В изгибы сердца сокровенны.
Терпением вооружась;
И в естество вещей вникая,
Сличая их и различая
Взаимну сыскивай в них связь.

Когда получишь разуменье
Во глубине сердец читать.
Их струны приводить в движенье.
Во все их сгибы проницать:
Тогда твой мощный дух обнимет
Все в мире вещи, — ум твой примет
Устройство лучшее и свет.
Чем больше мысль твоя трудится,
Тем правильнее становится
И тем яснее настает.

Итак, имеешь ли стремленье
На верх изящности взойти:
На нужное сие ученье
Себя во-первых посвяти!
Тогда представится дорога
Неутомительна, отлога,
В цветах и злаке пред тобой;
Тогда ты вступишь в храм священный,
И Слава возвестит вселенной
Поэта звучною трубой!»

Рекла, — и с кротостью воззрела.
«Хочу, — примолвила она, —
Чтоб райского того предела
Была вся прелесть явлена
Твоим, о смертный, взорам бренным».
Я пал — и с духом восхищенным
Благодарить ее хотел.
Но божество внезапно скрылось,
Все вкруг меня преобратилось
И я — Парнаса верх узрел.

Там лавров, пальм и мирт зеленых
Кусты благоуханье льют;
В брегах цветущих, осененных,
Ручьи кристальные текут.
Там вечно ясен свод небесной.
В лугах и в густоте древесной
Поэтов сонмы я встречал;
Сотворший Илиаду гений
Над вечным алтарем курений
Во славе тамо председал.

Клопшток, Мильтон, в короне звездной,
Сияли по странам его.
Там Геснер, Виланд, Клейст любезной —
Поэты сердца моего.
Там Лафонтен, питомец Граций,
Анакреон, Насон, Гораций,
Виргилий, Тасс, Вольтер, Расин,
О радость! зрелись и из россов
Великий тамо Ломоносов,
Державин, Дмитрев, Карамзин.

В приятной дебри, меж холмами,
Отверстый отовсюду храм,
Огромно подпертый столпами,
Моим представился очам.
Во оном трон младого Феба,
И муз, прекрасных дщерей неба.
Во оном славные творцы,
Друзья людей, друзья природы,
Которых память чтят народы,
Которы были мудрецы, —

Прямые мудрецы, на деле,
Не только на словах одних, —
В эфирном мне являлись теле,
В беседах радостных, святых,
Красно, премудро совещали
И взор любови обращали
На просвещенный ими мир.
Блаженством их венчались чела,
Божественность в очах горела,
Их голос — звон небесных лир.

Средь дивного сего чертога.
В соборе девственных сестер,
Изящности я видел бога.
На арфу персты он простер.
Из струн звук сребрен извлекая,
И с оным глас свой сопрягая,
Воспел бессмертноюный бог.
Я взор не мог насытить зреньем
Его красот, — ни ухо пеньем
Насытить сладким я не мог.

Власы его златоволнисты
Лились по статным раменам,
И благогласный тенор чистый
Звенящим жизнь давал струнам:
Он пел — и все вокруг молчало,
И все вокруг вниманьем стало;
Из алых уст его текла
Премудрость, истина и сладость,
И неизменна чувствий младость
В речах его видна была.

То вопль Сизифов безотрадный,
То зов Сирен, то Зевсов гром
Ловил в той песни слух мой жадный.
Воскликнуть, пасть пред божеством
Готов я был во исступленье,
И вздрогнул — сильное движенье
Меня отторгло вдруг от сна
На утренней траве росистой. —
То пели птички голосисты
Восшедшему светилу дня.

Огонь божественный, живящий
Пиитов силою своей,
В священный трепет приводящий!
Днесь в душу мне свой жар пролей:
Да вспыхнет оный со стремленьем,
Да излетит с таким же рвеньем,
Как из чреватых громом туч
Перуны грозны, прорываясь,
С усилием ветров сражаясь,
Струистый свой к нам мещут луч.

Пусть гласу хладных наставлений
Послушен будет робкий дух,
Но мой высокопарный гений
К сим тщетным увещаньям глух —
Над зевом страшных бездн несется!
То узря, слабый ужаснется,
Зане во прахе он ползет.
А мне, в жару святого рвенья,
Нельзя терпеть порабощенья,
Направлю выспрь орлин полет.

Празднолюбивый муж, проснися!
Ты в неге, в лености погряз;
Моим восторгом оживися,
Внуши мой вдохновенный глас!
На крыльях гения взнесенный,
Окинь очами круг вселенный
И виждь порядок чудный сей:
Сии огни, шары блудящи,
Миры, друг друга содержащи
Взаимной силою своей.

Узри под светло-синим сводом
Прекрасного царя планет,
Который неизменным ходом
Дню с ночию раздел кладет;
Зеленой ризой украшает
И златом жатв обогащает
Лицо лугов, полей, долин;
Супруг природы плодоносной,
На колеснице светоносной
Влечет сонм дней, недель, годин.

Се нощь покров свой расширяет,
На черных к нам крылах паря,
Лазурь небесну затмевает,
Объемлет сушу и моря.
Зрю звезд бесчисленных сверканье,
И метеоров облистанье
Почасту взор мой веселит;
В дремоту ж погрузяся мертву,
Земля паров нощную жертву
Из недр своих горе дымит.

А там теченьем неприметным
Выходит из-за гор луна.
По тучам катит бледноцветным
Колеса сребрены она
Своей жемчужной колесницы;
И меркнут звезды, блеск зарницы
На мрачном севере потух.
Луна во всей красе сияет…
Но в сени туч она вступает,
И паки мгла простерлась вкруг.

Но се уже заря, алея,
Из солнцевых исходит врат;
Хоть сладостная лень Морфея
Еще одержит пышный град.
Как утром Душенька младая,
От Лелева одра вставая,
Горит, стыдливостью полна,
Так нежная заря пылает,
Ковер цветистый расстилает
До самых полюсов она.

При взорах красныя денницы,
Струящих по эфиру свет,
Угрюма ночь, закрыв зеницы,
Во преисподняя течет.
Цветки возникли, оживились,
Лишь только светлой насладились
Улыбкою лица ея;
Сосудцев их полузакрытых,
Росою утренней налитых,
Блестят эмальные края.

И солнцем реки засверкали
В цветущей зелени брегов,
Листки дерев затрепетали
В объятье тонких ветерков.
Поля оживлены стадами;
И в воздухе, и над водами
Ликуют птичек голоса!..
Кто даст, кто даст мне кисть Апелла!
Но нет, — и та бы не умела
Сии предоставить чудеса!

Природа! сколько удивляешь
Меня в величии своем,
Когда громами ты вещаешь
И молнийным дождишь огнем!
В благоговенье созерцаю,
В восторге выше бурь взлетаю,
Пою светил теченье, блеск,
Живописую черны тучи,
Глашу шум волн и ветр ревучий,
Стихий мятежных грохот, треск.

О вы, что песнями своими
Очаровали древний мир,
Бессмертных муз сыны любимы!
Кто строил тоны ваших лир?
И сей небесный огнь священный,
С Олимпа вами похищенный,
Скажите, кто из вас исторг?
Природа. Вам она раскрылась,
И искра гения вспалилась,
И излился души восторг!

Се есть священное рожденье
Искусств приятных и драгих,
В которых смертным услажденье
От горестей житейских злых.
Так живописец нас пленяет,
Когда природе подражает
В ее изяществах для нас,
И стихотворец вдохновенный
Со звуком лютни сладкопевной
Спрягает свой высокий глас.

Однажды на Цитерском острове
Шалун Амур с своею братьею
Резвился целый день до устали,
И наконец унес у матушки
Тихонько пояс — побежал с ним в лес
И, скомкавши его подушечкой,
Постлал под голову и лег уснуть.
Случись гулять тут Хлое с Дафнисом,
И набрели они на спящего:
Дивятся мальчику прекрасному,
Который под кустом на травке спит
С полузакрытыми глазенками.
Он на бок лег; одна щека его
В подушку мягку погрузилася,
Другая ж выкатилась яблочком,
На коем пурпур разливается;
И, кротко ротик растворивши свой,
Он дышит сладостной амврозией.
Пастушка и пастух не знают, что
Начать! — уйти ли им, остаться ли!
Дитя такое миловидное,
Как он зашел сюда?.. какие он
Имеет золотые крылышки!
Тут обратились взоры Хлоины
На пояс — ах, какой узорчатый!
Что, если б ближе разглядеть его,
Но тише, чтоб не разбудить дитя.
Она тихонько наклоняется
С сильнотрепещущею грудию,
Но в замешательстве дотронулась
Не до подушки, до щеки его.
Он вздрогнул, встрепенулся крыльями,
Поспешно встал, взял пояс матушкин
И пастуха связал с пастушкою;
Потом с усмешкой торжествующей,
Ликуя, прыгая от радости,
Повел своих к Венере пленников,
Которые, познав приятность уз,
Без всякого сопротивления
Текли за милым победителем.

Драйденова кантата

I

В тот царский, громкий день, когда Филиппов сын
Низверг Персеполь в прах,
Во славе видим был ирой богоподобный,
Судеб, народов властелин,
Седящ на троне, пиршества в лучах;
Вокруг его священный страх.
Стесненный сонм вождей облег степени трона,
Все в розовых и миртовых венках
(Сей льготы требуют победоносцев чела).
По сторону царя
Таиса милая сидела,
В расцветшей младости, как нежная заря,
И тысячью приятств владела.
О блаженная чета!
Ироя одного достойна красота!

Хор

О блаженная чета!
Ироя одного,
Его, его сия достойна красота!

II

Выходит на среду певец,
Всего гремяща хора вождь.
Еще перстом слегка перебирает струны,
Вдруг воскриляются симфонии перуны
И грудь восторгом дмят.

От Зевса начал песнь певец,
Оставльшего свое небесное селенье
(Толико мощно есть любви влеченье!):
Пламенордяного приемь дракона вид,
Отец богов свое парение стремит
К Олимпиаде благолепной,
Приник на лебедину грудь.
Сугубо обвивает
Ее прекрасный стан,
С любовию впечатлевает
Подобие свое, — второго по себе
Царя вселенной.

Весь в упоении сонм от дивной песни.
— Се бог! мы бога зрим! — мятежный шум возник,
И паки: — Се наш бог! — раздался громкий зык.
Царь же склоняет
Гордо слух.
Чтит себя богом,
Главой помавает
И мнит, что мир поколебал.

Хор

Гордым ухом
Царь внимает,
Чтит себя богом,
Главой помавает,
И мнит, что мир поколебал.

III

Но песнопевец гимн заводит Вакху
Вечномладому, вечнопрекрасному Вакху.

Веселий бог исходит в триумфе,
Трубы и бубны, возвысьте глас!
Имеяй в ланитах
Смеющийся пурпур,
Гремите валторны! идет! идет!

Юный и прекрасный Вакх
Дал нам чашу круговую!
Наше наследие в Вакховой чаше,
Пить из нее утешение наше!
Что же и краше,
Что же и слаще
Сей нам утехи по ратных трудах!

Хор

Наше наследие в Вакховой чаше,
Пить из нее утешение наше:
Что же и краше,
Что же и слаще
Сей нам утехи по ратных трудах!

IV

Возликовал тут мыслию ирой,
Ряды побед своих воображает
И в памяти опять трикраты побеждает
Врага, которого сразил на трех боях.

Певец искусный примечает,
Как ярость в нем растет, ретивый дух кипит
И очи мещут огнь, — переменяет
Вдруг песней тон, неистовство кротит.

Теперь игрой унывной
Льет в сердце нежну жалость.

Монарха персов он поет;
Велик и добр, но ах, гоним судьбою.
Пал, пал, пал, пал,
С вершины самой пал,
Тонул в крови позорно.
Оставлен в крайности от всех, кого любил,
Во прахе он лежал простерт,
Доколе взор его без друга, без отрады,
Померк.

Ирой сидит, склонив печально
Главу на перси, в мысль приводит
Фортуны быстрый оборот;
Извлекся тут усильный вздох,
Затмился взор туманом слез.

Хор

Поникши скорбно, в мысль приводит
Фортуны быстрый оборот.
Извлекся тем усильный вздох —
И полны очи слез.

V

Художник тонко улыбнулся,
Он видит, что любовь под сим покровом дремлет.
Чтоб возбудить ее, меняет тон;
Лишь шаг от жалости к любви.

Троньтесь, гусли эолийски!
Нас лелейте в сладку роскошь!

Брось, о витязь, бранну тягость.
Слава не пузырь ли мыльный?
Все растет, не наполняясь,
Все борьба и разрушенье.
Трудно мира покоренье!
О, прими ж за то награду!

Близ тебя сидит Таиса:
В ней прими награду неба.

Единогласный слышен плеск:
Хвала, хвала любви! музыке честь и слава!

Тут царь, свое уже скрывая тщетно пламя,
На прелести, которыми пленен,
Вздохнув, взирает,
И паки смотрит, и паки вздыхает:
Сугубо ж обуян любовью и вином,

Победитель к Таисе на грудь упал побежден.

Хор

Тщетно пламя скрыть желает.
Коим тает;
К той, которою пленен,
Страстны взоры посылает
И вздыхает;
И любовью и вином
Неудержно быв влеком,
К ней на лоно упадает.

VI

Грянь, грянь, златыя арфы строй!
Шуми звучней, раздайся гласом бури!
Расторгни дремоту его,
Взбуди, всколебни его ударом грома!

Чу! чу! его огромил
Ужасный пробуд.
Восстает, как из недр могилы,
Недвижный простирая взор.

— Мщения! мщения! мщенья давай! — все громко вопят.
Виждь, как Фурия к нам приближается,
Виждь, увита змеей,
Крутится, шипит,
Искры огня из очей летят!

Что за бледные тени
Грозно в руках потрясают факел?
Духи сраженных воев
На ратном поле от вражья меча,
Лишенны чести погребальной,
Вы жалуетесь нам на свой плачевный рок.

Мщенья, мщенья дай
Храброму войску, царь!
Смотри, как факел в руках раздувают обиженны тени!
Манят пожар на гордый Персеполь!
На домы Сатрапов, на храмы ложных богов!

Воспрядали с неистовым криком вожди,
И царь сам бедоносные факлы схватил.
Таиса предводит,
Подстрекает пожар;
Для новой Елены
Горит Илион.

Хор

И царь сам бедоносные факлы схватил.
С ним Таиса предводит,
Подстрекает пожар;
И для новой Елены
Горит Илион.

VII

Так учреждал,
Когда мехи еще не дышали.
Уста же органов были немы,
Древний эллин вздохи своих свирелей
С хором струн,
Киченье рода, и гнев, и жалость, и сладку любовь.

С небес же к нам нисшед, Цецилия,
Изобрела многогласный строй;
Любимице святой фантазии,
Ей тесны прежние художества пределы:
Распространяет пышно песнь хвалебну,
Воспламененна духом свыше,
В звуки и в трели, в тысящегласный хор.
Дай преимущество, о Тимотей,
Перед собою ей!
Но нет; венец делите оба!
Тот смертных воскрилил до неба,
Та бога к нам свела гармонией своей.

Большой хор

Блаженная Цецилия
Изобрела органов строй.
Внимавша лики ангельски,
Нашла предел земной музыки тесным,
И, духом горним пламенея,
Распространила пышно песнь хвалебну
В звуки и в трели, в тысящегласный хор.

Дай преимущество, о Тимотей,
Перед собою ей!
Но нет; венец делите оба!
Тот смертных воскрилил до неба,
Та бога к нам свела гармонией своей.

Во время, впору, кстати —
Вот счастия девиз. —
Иванов, что есть счастье?
Иметь покров в ненастье,
Тепло во время стужи,
Прохладну тень от зною;
Голодному хлеб-соль,
А сытому — надежду
На завтрашнее благо;
Сегодня ж — уверенье,
Что совесть в нем чиста,
Что он приятен людям,
Друзьям своим любезен,
Младой подруге мил;
Что он, не зная рабства,
Не обинуясь, может
Работать, отдыхать,
Копить и расточать,
Во время, впору, кстати.

Но кто научит нас
Все делать впору, кстати?
Никто иной как сердце,
Как собственное сердце;
Оно должно вести
Нас бережно и ловко,
Как хитрых балансеров,
По оной тонкой нити,
Которая зовется:
Во время, впору, кстати.
Протянута над бездной
Сия чудесна нить;
Над темной бездной скуки,
Душевной пустоты,
Где примет нас зевота,
Положат спать болезни,
И отвращенье в льдяных
Объятиях морит.

Но как нам уберечься,
Чтобы туда не пасть?
Спроси у философов;
Один тебе твердит:
«Не слушайся ты сердца,
А слушайся ума;
Сего имей вождем!»
Другой велит напротив,
А третий… Но не станем
Одни слова их слушать,
Посмотрим, как они
С хвалеными вождями
В пример пред нами пойдут —
Ах, бедные! в болото
На кочки, в грязь лицом!

Кто вел их — ум без сердца?
Иль сердце без ума?
Ах, может быть, и оба;
Но, омраченны лживым
Внушением Сирен,
Внутръюду заглушили
Природы глас — инстинкт,
Закон поры и кстати.

А мой совет таков:
Ум с сердцем согласи,
Но более второму
Всегда послушен будь,
За тем, что в нем природа
Свой внедрила инстинкт.

Конечно, ум есть жезл,
К которому должны
Привязывать мы сердце,
Как виноградну лозу
К тычинке, — чтобы вверх
Росла, не в прахе б стлалась:
Но может ведь лоза
Прожить и без тычинки,
Хотя и дико, криво,
И плод нести, хоть горький!
Тычинка ж без лозы —
Дреколье лишь сухое,
Таков без сердца ум.

Но мы ума не презрим, —
Когда ведет нас сердце
Естественной стезею,
Тогда идти уму
Пред нами со свечою —
Авось либо мы эдак
С пути не совратимся,
Держась поры и кстати,
На том балансируя.

Прими, любезный друг,
Сие мое кропанье
Без связи, без начала
И без конца — ты видишь!
Но мне какая нужда;
Я вылил на бумагу
Все то, о чем с тобою
Вечор мы толковали.

Пусть другие хвалят Киев-град,
Или матушку Москву белокаменну,
Или Тулу, или Астрахань,
Или низовски края хлебородные;
Не прельстит меня ни тихий Дон,
Ниже Волга, сто градов напаяюща;
Всех приятнее Нева река:
На берегах ее живет моя Полинька,
И струи ее лазоревы
Часто Полиньке моей служат зеркалом;
Днем ли черпает прохладу в них,
Или утром красоте омовение —
Встав с зарей, она к окну идет
Между розами вдохнуть свежесть утренню;
Днем из терема отцовского
В легком платьице спешит в зелен сад гулять;
Тихим вечером любуется
Вдоль по каменным мосткам. Но охотнее,
В тишине тенистой рощицы,
На цветущих островах ходит Полинька,
То с любезными подругами,
То задумчиво одна одинешенька;
В светло-русых волосах ее,
Перехваченных венком, легкий резвится
Ветерочек, навевает их
На прекрасные плеча, на высоку грудь;
Прохлаждает щечки алые,
И дерзает — о, когда б ветерком я был! —
Но на травку села Полинька,
Устремила, вздохнув, на Неву свой взор.
Ах, по ком вздыхаешь, милая!
Отчего сия слеза в воду канула? —
Не о суженом ли думаешь,
Не гадаешь ли уже о златом кольце?..
Если б мне судьба позволила
Сцеловать с твоих ланит слезы девичьи
И, прижав мое ретивое
Сердце к сердцу твоему, перенять твой вздох!

Счастливых вымыслов краса всегда младая,
Которая, не увядая,
Являет памятник изящного ума!
Лучами своего бессмертного сиянья
О древность, озари меня!
Ты силою очарованья
Умеешь все одушевлять
И все цветами украшать.

Не беспорочная ли дева есть священный
Сей лавр, из коего венцы нам слава вьет!
А здесь янтарны слезы льет
В кору соснову жрец Кибелин заключенный!
Сей ранний Гиацинт, исполненный красот,
Есть милый отрок тот,
Любовью Фебовой прославленный красавец.
На розах Флориных блестящий сей румянец
Зефир напечатлел,
И от Помониных лобзаний плод созрел.
Леса и недро вод, и горы, и долины
Метаморфозами обильны:
Я звероловца познаю
Младого в легком сем олене Актеона;
Склоняю слух мой к соловью:
Рожденная от Пандиона,
Мне Филомела часть плачевную свою
Вещает в трелях сих и в переливах тона.
Спустилось солнце в понт — с Фетидой опочить.
Венеры ль светлая покажется планета, —
В объятиях ее прекрасный Адонид.
А там, над полюсом, с Персеем Андромеда,
Средь вечных зим огонь любовный их горит.
Ирои влюбленны все небо населяют.
Какое зрелище они мне представляют.
Какой волшебный вид!
Сколь феология мила мне Гезиода!
Началом всех вещей он полагал Эрота;
По мнению его, любовь всему отец,
Всему источник и творец;
Сквозь огнь и воздух пролетает,
Несется по водам
И хаос вещества всесильно расточает…
Но с постным видом скажет нам
Несносный Пустосвят: «Вы чтете студ и срам,
Сих книг диавольских зело опасно чтенье!
Дивлюся, како их совсем не истребят
И како не наложат запрещенье
На всех читающих: они-то к нам разврат,
Они язычество и богохульство вводят…»
Не от невежества ль и злости происходят
Такие речи, Пустосвят!
Ты умственных забав отнюдь не ощущаешь
В душе стесненной и пустой,
И сладкой нам мечтой питаться запрещаешь
Желая нас сравнить с собой…
Но не бывать тому, хлопочешь ты напрасно:
Тебе ли то затмить, что искони прекрасно?
Сотрешь ли гения бессмертного печать?
Любить Омира будем страстно
И музам эллинским внимать,
А от твоих речей дремать.

Стесняющих времен оковы,
О муза! ныне сотряси;
Сквозь одержания суровы
Поэта своего неси,
Куда его желает сердце!

Когда уж кроткий гений мира
От нас невольно отлетел,
Греми войну, златая лира!
Вторь шуму копий, свисту стрел,
Летящих в сердце супостата.

Хочу еще воспеть достойных
И твердогрудый россов род,
Там, на брегах Эвксинских знойных,
Здесь, у янтарных Бельта вод,
Стоявший за свою отчизну.

Огромна мочь Наполеона
Разбилася о камень сей.
Несокрушима оборона
Противу сил Европы всей
Здесь были русские, России.

А тамо варвары познали
Победоносную их длань.
Полки и грады упадали
Пред их оружием, и — брань
На суше, на море кипела.

Эгейский понт и Адриатский
Свидетель русских был побед.
Седой Кавказ и Араратский
От грома их дрожал хребет,
Юсуфова свидетель бегства.

Завистный рок чем боле ставит
Препятствий россам и трудов,
Тем боле только он прославит
Отважных севера сынов
И укрепит их добродетель.

Призрите, небеса благия,
На дом великого Петра!
Его любезная Россия
Была б цветуща и бодра,
И паче, паче б возвышалась!

Она достойнейших питает
От лона своего сынов.
Народ в ней добрый обитает,
Который жертвовать готов
Отечеству именьем, жизнью.

Се зрят в ней Мининых повсюду,
И не один Пожарский есть.
Сребро свое и злато в груду
Несут, себе оставя честь,
Любовь к отечеству и веру.

Но вы их доблесть наградите,
О небеса! желанный мир
Европе наконец дадите:
Весенний пусть дохнет Зефир
На всех приязнью, примиреньем!

В стремнинах дальних (веру дадите мне!)
Я видел Вакха, песноучителя,
Дриад и Нимф, и козлоногих
Сатиров, внемлющих ухом острым.

Эвое! смутным дух мой веселием
Объят. Волнуюсь; Вакхом исполнена,
Моя трепещет грудь… пощады,
Либер)! пощады, грозящий тирсом!

Теперь я в силах петь о ликующей
Фиаде); петь, как млечные, винные
Ручьи в брегах струятся тучных,
Каплют меды из древесных дупел.

Венец супруги), в звезды поставленный,
Чертог Пенфеев в тяжких развалинах,
Фракийскому за злость Ликургу
Смертную кару воспеть я в силах.

Ты держишь реки, море в послушности;
Тобой внушенна, в дебрях Вистонии)
Свои власы дерзает Нимфа
Связывать туго змией, как лентой.

Когда Гиганты горды воздвигнулись,
Тогда, защитник отчего царствия,
Вонзил ты львины когти в Рета,
Лютым его отразил ударом.

Хотя дотоле всякому мнилося,
Что ты рожден лишь к играм и пиршествам,
Но ты явился сколько к мирным,
Столько и к бранным делам способен,

Златым украсясь рогом, нисходишь ли
Во ад — внезапно Кербер смиряется;
Ползет к тебе, хвостом ластяся,
Ногу тремя языками лижет.

О, краснобай Меркурий, внук Атлантов!
Ты диких был людей образователь;
Устам их подал речь, телодвиженьям
Приятну ловкость.

Ты будешь мной воспет, богов посланник,
Чрепаховую изобретший лиру;
Ты все, что взглянется тебе, меж шуток
Искусно крадешь!

Тебе, дитяте, грозно рек Аполлон:
«Не скрылась же татьба волов».. Но видя
Что и колчан пропал с рамен — от гнева
Прешел ко смеху.

Не чрез тебя ли мог Атридов гордых
Богатый обмануть Приам под Троей,
Сквозь вражий стан, сквозь все огни и стражи
Идущ к Ахиллу.

Благочестивых ты ведешь усопших
В поля блаженны — легким сонмам теней
Претишь златым жезлом; любезен в горних
И в преисподних.

«Беспечально теки, Волга матушка,
Через всю святую Русь до синя моря;
Что не пил, не мутил тебя лютый враг,
Не багрил своею кровью поганою,
Ни ногой он не топтал берегов твоих,
И в глаза не видал твоих чистых струй!
Он хотел тебя шлемами вычерпать,
Расплескать он хотел тебя веслами;
Но мы за тебя оттерпелися!
И дорого мы взяли за постой с него:
Не по камням, не по бревнам мы течем теперь,
Все по ядрам его и по орудиям;
Он богатствами дно наше вымостил,
Он оставил нам все животы свои!» —
Так вещали перед Волгою матушкой
Свобожденные реки российские;
В их сонме любимы ее дочери:
Ока, с Москвой негодующей,
И с чадами своими сердитый Днепр,
Он с Вязьмой, с Вопью, с Березиной,
И Двина терпеливая с чадами,
С кровавой Полотой и с Улою.
Как возговорит им Волга матушка:
«Исполать вам, реки святой Руси!
Не придет уж лютый враг вашу воду пить;
Вы славян поите, лелеете!»

О Хариты! ныне ко мне склонитесь,
Афродитин радостный трон оставив;
Вы к Фаону милому понесите
Сафины вздохи!

Музы! вас прошу я, Сирен Пермесских!
Дайте Сафе вашего пенья сладость! —
Ты, уныла лира! служи мне ныне
Отзывом сердца!

Омраченну грозною тучей небу,
Дуб нагорный столько ударам вихря
Не подвержен, сколько мое — биемо
Страстию сердце.

Где девались красные дни, когда я
Зрела друга милого, мной плененна?
Ах! теперь не только любви лишает,
Даже воззренья.

Я подруге верила и любила,
А она мне лютой изменой платит;
Льстит в глаза, но сердцу наносит рану
Неисцелиму.

Но пускай Фаону в ее объятьях
Будет рай! — не все ли сердца под властью
Держишь ты, мой милый! вкушай блаженство,
Чуждое Сафе.

Мне любить тебя, а тебе быть милым
Жребий дан: однажды, еще быв отрок,
Ты в венке из роз по водам кристальным
Лодочку правил.

Вдруг Киприда с берегу в виде смертной
Просит, чтоб ее превезли на тот брег,
Ты ей место дал и повез с ней Граций,
Игр и Амуров.

Взором ты своим приманил Амуров,
На уста к тебе прилетели смехи,
Окружив, Хариты тебя приятно
Поцеловали.

Красоту тогда ты приял в награду.
«Мальчик милый, — молвила Афродита, —
Умащен амврозией, будь отныне
Всех пригожее!»

Слыша то, Эрот воздохнул ревниво;
Я случилась там, он стрельнул мне в сердце:
«Красоту Фаона превзойдет, — рек он, —
Сафина нежность!»

Ах, а ты жестокий меня покинул
В злой тоске; скажи мне, чего желаешь?
Чем любовь тебе доказать? пуститься ль
В дикие степи?

В волны морь?.. Пойду и на край вселенной;
Я на все готова тебе в угодность.
Для тебя дерзну Цитереин пояс
С неба похитить;

Чтоб сплестися нам неразрывной цепью,
Сердце с сердцем сжать и уста с устами.
Ах! по всем моим протекает жилам
Пламя любови!

Горе мне! Несчастная, льстишься втуне:
Ты не сыщешь счастья, ищи покоя;
Здесь он ждет тебя, усыпитель скорбей,
Камень Левкадский.

Как древле, бегствуя израильский народ
К обетованному покою,
Пустыню, понт Чермный невлажною стопою
Прошел, — так мы, прошед, оставим за собою
Сей лютый, но и славный год!

И на краю его, как на брегу спасенья,
Отцу всесильному алтарь соорудим;
И жар на нем благодаренья
В сторичных жертвах воскадим,
Что мы средь хлябей Им избыли потопленья,
От ига вражия освободились Им!

Уже текла на нас шумящими волнами
Пучина пагубы с той и с другой страны:
Но Бог десницею и шуйцею пред нами
Раздвигнул море в две стены
Кутузовым и Витгенштейном;
Мы идем живы посреде, —
Протекшей мимо нас взираем вслед беде,
Не зная, верить ли очам!.. В благоговейном
Ко Богу чувстве днесь колена преклоня,
Воскликнем все: Господь Россию не оставил,
Неслыханных побед трофеями прославил,
Умножил радость нам торжественного дня,
Во онь же некогда ущедрил нас рожденьем
Любезна отрока, держаща росский трон.
Бог рек: да будет сей полсвета утешеньем!
Да будет адския каратель злобы он!

Исполнилось! и ты, о Александр счастливый,
Смиривши двадесят враждебных нам племен
И честолюбия сломивши рог кичливый,
Днесь будешь от самих врагов благословен.
Облобызают все твой скипетр справедливый;
Искорененные Беллоной, насадишь
Повсюду мирты и оливы:
Мир, мир Европе возвратишь!

И с человечества спадут постыдны узы.
Оно из рук твоих назад свои права
Приимет, как из рук благого божества,
И выше звезд твое поставят имя музы!

Заря вечерня угасает,
Агатну урну ночь склоняет,
Росу и мраки льет.
При слабом свете звезд дрожащих,
Мечтаний, призраков парящих
Толпу с собой ведет.

Те радуют и забавляют,
А те дивят и изумляют
Меня в чудесных снах.
Другие ж в платье погребальном,
И в виде мертвом и печальном,
Наводят чувствам страх.

Царица тихих размышлений
Богиня тьмы и привидений,
О ночь, боязни мать!
Приятен мне покров твой темный,
Я вздохи, завыванья томны
Ветров люблю внимать!

Когда в густейшие туманы
Оденешься и ураганы
Ты катишь по скалам, —
Волна клокочет подо мною,
Дробится с бурею глухою,
И нравится ушам.

Мила ты и в спокойных сценах,
Когда в летучих феноменах
Сверкает твой фосфор,
И легки молньи не опасны,
И северны сиянья ясны
Мой занимают взор.

О, сколь ты в те часы любезна,
Как зыблется пучина звездна
Огнем несчетных волн!
Луга, тропинки мне являешь,
Во мраке рощу обнажаешь,
В парах стоящий холм.

Тогда в кругу предметов разных,
Безъименных, страннообразных,
Теряюсь взором я;
Давая волю кисти смелой,
Волшебное им пишет тело
Фантазия моя!

Под кровом мрака заблуждаюсь,
В пустынях… на гору взбираюсь,
Сажуся и внемлю:
Унылый ветер то вздыхает,
Он завыванием пронзает
Всю внутренность мою.

Сколь меланхолия небесна
Тогда душе моей любезна!
Лью сладких слез поток…
Так! — духи вкруг меня порхают,
Вздохну ль — мне также отвечают
Чрез трогательный вздох.

О, чада теней и молчанья,
Бесчисленны очарованья!
Вас кто не предпочтет
Существенным картинам бедным,
Которых взором охлажденным
Узрю, как рассветет?

Телема живостью и красотой блистает,
Нетерпелива лишь она;
Собою никогда довольна не бывает,
Всегда какой-нибудь мечтой ослеплена.

Телеме юноша понравился прекрасный,
Но только нрав имел он с нею несогласный;
Всегда в чертах его лица,
Веселость чистая яснеет,
Влекущая сердца;
В очах его любовь сама свой трон имеет,
Который тихою улыбкой озарен.
За то уже печаль при нем и быть не смеет,
И даже от забав он шумных удален.
Ах, как его спокоен сон!
Ах, как приятно пробужденье!
Всечасно новое вкушает услажденье,
Зовется же Макаром он.

Нескромная его невеста,
Когда-то, очень не у места,
Пастушку страстную задумала играть.
Заахала некстати и замлела,
Быть обожаемой хотела,
И ну в холодности Макара упрекать, —
Что даже и ему нагнала скуку!
Он, смеючись, ее оставил и ушел
Неведомо куда; но через то навел
Бедняжке во сто крат несноснейшую муку:
Она без памяти пустилась вслед за ним
По всем краям земным,
Не в состоянии переносить разлуку
С непостоянным сим.

Во-первых ко двору Телема прискакала
И стала спрашивать у царедворцев всех:
Могу ли здесь найти Макара?
Телему бедную все подняли на смех,
Когда услышали толь странное названье:
«Макар!.. Какой Макар?.. Да что он за созданье?
Где затеряла ты его?
Ха-ха, желалось бы нам слышать описанье
Про молодца сего.»
Она насмешникам со вздохом отвечает:
«Макар есть образец, пример для всех людей!
Он всяких вредных чужд пороков и страстей;
Всегда он здраво рассуждает,
Во всем себя умно ведет,
От всех любовь приобретает,
И вечно без забот живет».

На это не с другого слова
Сказали ей в ответ:
«Голубушка, у нас здесь нет
Макара твоего драгова;
Во веки чудака такова
Не видывал придворный свет.»

Телема в горести скорейшими шагами
Оттуда к городу пошла,
И на дороге монастырь нашла:
— Авось либо за этими стенами
Запрятался любовник мой;
Здесь, сказывают, все простились со страстями,
Итак, здесь должен жить моей души покой! —
Подумав так, она с надеждою вступила
В обитель тихую затворников святых,
И о Макаре вопросила.
«С которых пор уже, — в ответ игумен их, —
К себе Макара мы в обитель ожидаем;
Но ах! греховными увидеть очесы
Еще поднесь не возмогаем
Его божественной красы!
А в ожиданье плоть свою мы изнуряем,
Бранимся, молимся, зеваем
И тратим попусту часы.»

Тут странствующей сей красотке
Сказал, перебирая четки,
Смиренным голосом один сухой чернец:
«Сударыня! Престань ты по свету скитаться!
Нигде тебе его, поверь, не доискаться;
Я слышал, будто бы скончался твой беглец».
Телема гневом воспылала
От дерзкой речи той.
«Честной отец! — она вскричала, —
Ты ошибаешься, в живых любовник мой;
Он для меня рожден на свет, — во мне одной
Стихию лишь ему найти для жизни можно;
Я в том уверена неложно;
А кто вам иначе натолковал,
Бесстыдно тот солгал…»

Конечно он у философов,
У умников и острословов,
Которы в книгах так превознесли его
И часто так о нем твердили,
Они, конечно, заманили
К себе Макара моего! —
Но те на сделанный вопрос ей отвечали:
«Макар нам, право, незнаком,
И мы его своим пером
По слуху только описали,
В лицо же никогда его мы не видали».
И, пригорюнившись, она от них пошла.

К Фемидиной палате
Полюбопытствовать Телема подошла,
Но в двери — и назад, сказав: «Уж вот не кстати
Ему бы здесь часы драгие провождать!
Вовек не будет в магистрате
Макар мой милый заседать!»

Искала нежная Телема
Неверного сего и там,
Талия где и Мельпомена,
Имеют свой изящный храм,
Но нет, при зрелищах любезного Макара
Телема не нашла отнюдь.
Она его не раз и в обществах искала,
Которы лучшими слывут.
Казалось, на него там много кто походит
На первый взгляд;
Но прорицательну Телему не приводит
В обман блестящая наружность и наряд:
Хотя поступки их и речи изъявляют,
Что им хотелось бы принять Макаров вид,
Но все они ему напрасно подражают,
Никто себя с ним не сравнит.

Поездка тщетная Телему утомила;
С горюющей душой
Тихонько бедная отправилась домой.
Но, въехавши на двор, лишь в горенку вступила
Ей первый на глаза попал
Кто, отгадайте… тот, по ком она грустила!
Ах, самый тот!.. Он, сев на одр к ней, поджидал,
Чтоб чрез внезапное явленье
Приятно привести Телему в удивленье.
«Живи, — обняв ее, с любовью он сказал, —
Отныне, милая, живи со мной спокойно!
И если хочешь ты достойно
Всегда особою моею обладать,
То за мечтою не гоняйся,
И утруждать меня о том остерегайся
Чего я сам тебе не властен дать!»

* * *

Теперь иной меня читатель вопрошает,
А что бы значил смысл обоих сих имен?
Кто греческому обучен,
Тот знает;
К нему-то обратись, читатель дорогой;
Тебе он скажет, кто Макар с Телемой,
И истолкует он тебе под сей эмблемой,
К чему мы созданы судьбой. —
Макар! тебя, тебя мы все иметь желаем,
Тебя мы ищем все, находим и теряем.
Ты, кажется, теперь находишься со мной,
Но не хочу хвалиться:
Кто трубит о тебе нескромной похвальбой,
Не можешь с тем ужиться!
Вот с кем ты любишь пребывать,
Кто пребывание твое прилежно тщится
От зависти скрывать.

Три слова важные скажу я вам,
Которы искони весь свет твердит и слышит;
Нам не учиться сим словам,
Сама природа их у нас на сердце пишет.
И презрел сам себя, несчастен стал вовек,
Когда сим трем словам не верит человек:

Что создан он приять свободу, дар небесный.
Что для него всегда порядок и закон
С свободой истинной совместны,
И только рабствуя страстям, несчастен он.

Что добродетель есть не звук ничтожный,
И исполнять ее не выше наших сил;
К ней в храм, к божественной, путь смертному возможный
Хотя б на каждом он шагу скользил;
И мудрость книжника над чем недоумеет,
То исполнять дитя умеет
Нередко в простоте своей!

И что есть Бог, есть воля всесвятая
Нaд волей грешников, над бурею страстей;
Высоко, над вселенной всей,
Есть ум всезряй, всепромышляяй,
Ни времени, ниже пространству пригвожден;
Есть в круге вечных перемен
Дух, неизменен пребываяй!

Мужайтесь, веруя сим трем словам!
Друг другу оные немолчно предавайте.
О них все возвещает вам,
И в собственной своей душе их почерпайте.
Свое достоинство не потеряет ввек,
Доколь хранит сии три слова человек!