Гаснут фонарные зраки…
В липком рыдающем мраке
Идут из трактира гуляки.
Им барин навстречу. Во фраке.
И окружили его хулиганы,
И — нанеся ему тяжкие раны, —
Опустошили карманы.
Над столицей — как птицы — кружились туманы.
Барин присел под забором. Заплакал…
«Ах, посадить бы грабителей на кол!»
Где-то звонок электрический звякал.
Барин ограбленный плакал.
Бич рока
В слепой свирепости над Миром
Подъемлет Рок свой грозный бич
И тщетно к благостным кумирам
Стремится наш молящий клич.
Сильней карающие взмахи,
Все глубже жгучие рубцы,
И вместе по ступеням плахи
Идут с глупцами мудрецы.
Вечерние стихи
Красны окна домов на закате,
Синевой отливают снега…
Я тоскую о давней утрате,
Моя дума горька и строга.
За окном провизжали полозья,
Семенит старичок с костылем…
Ах! В плену у мучительных грез я
И покой мне давно не знаком!
Головою к стеклу прислонился,
Всем погибшим слагаю привет…
Над пустынностью улиц разлился
Электрический, матовый свет.
Зимний путь
Бестревожен и бескровен
Поля мертвенного лик,
Путь ухабистый неровен,
Лихо гикает ямщик.
Зимний воздух жгуч и колок,
Бег саней моих певуч.
Дремлет строй угрюмых елок,
Млеет месяц между туч…
У гроба юноши
Посв. В. В. Криволуцкому
Пред ним лежала жизнь манящим, светлым залом
И пер ему хор грез про брачный трепет танца,
Но — шевельнула Смерть своим грозящим жалом
И с юных щек навек сбежал огонь румянца.
Улыбкам и Весне был, как ребенок, рад он,
И в тишине его ласкало Вдохновенье,
Но грозный час пробил: над ним клубится ладан
И празднуют в сей день победу — Смерть и тленье.
Недвижное лицо желто, как слепок воска,
И неземной покой в его стеклистом взоре,
И близок катафалк, — последняя повозка, —
И скрип ее колес влечет нас в омут горя.
Нам хочется рыдать, безумствовать и плакать,
Нам хочется проклясть лик грозной Немезиды,
И, павши ниц лицом, в сырую грязь и слякоть
Грызть руки и кричать от боли и обиды.
Но умирим сердца, обидный крик задушим
И затаим в себе всей скорби нашей жгучесть,
Стенаньями в сей миг молчанья не нарушим:
Есть в смертной тишине особая певучесть!
Пускай чернеет гроб, пусть тихо плачут свечи,
И тихо плачем мы под звон кадил и пенье,
Но пусть в сердцах у нас растет желанье встречи,
И вера в Жизнь растет, и вера в Воскресенье!
Фонари
Фонари, — золотые кудесники, —
Только вы по ночам не мертвы!
Вы отрадные, яркие вестники
Над провалом утихшей молвы.
Черно-синяя ночь плащаницею
Обвила городскую гульбу,
И оплывшею, старой блудницею
Город спит, разлагаясь, в гробу.
Смерть зловеще звенит колокольцами
На угрюмых, пустых площадях,
И сжимает змеиными кольцами
Неуснувших томительных страх.
И лишь вы, золотые кудесники,
Говорите, что свет не погас!
Вы отрадные, яркие вестники
В этот мертвый, губительный час!
В заброшенной усадьбе
Окна в теплицах разбиты,
Глушит полынь цветники,
К пруду припали ракиты,
Пруд оплели тростники.
В зеркале водном не видно
Голых, мелькающих ног….
Дом покосился обидно,
Сад одичал и заглох…
Здесь только мрак воскрешает
Старые сказки и быль,
Месяц в окно проникает
Сквозь паутину и пыль…
Снова в тоске и в надежде
Старые лица живут,
Голые ноги, как прежде
Пруду о страсти поют…
Тоска месяца
Вечер осенний спокойно-безгрешен,
Сумрак поля утомленные нежит,
Месяц в печали своей безутешен —
Тучки прозрачные трепетно режет.
Храбро их рубит серебряный воин,
Быстро скользят его белые латы,
В храмине вечере он не спокоен,
Мчат его грезы в порыве крылатом.
Мчат его в звездный, сияющий терем,
Где — с ним в разлуке — изныла царевна.
Тучи вздымаются гибельным зверем,
Ширится бездна с насмешкою гневной.
И не узнать ему счастья свиданья,
Он присужден к постоянной разлуке,
Вечны порывы его и скитанья,
Вечны его безутешные муки.
Березки осенью
Под туманною, блеклой вуалью
Безутешная осень пришла,
Поглядела на Землю с печалью,
Погребальные свечи зажгла.
Из безгрешного воска березы
Догорают во мгле ледяной,
Их зеленые, девичьи грезы
Умирают одна за другой.
Их слезами холодными мочит
Караван пробегающих туч,
И над их наготою хохочет
Бессердечный, чахоточный луч…
Слава Злу
Рухнут Одина чертоги,
Рухнет древний Игдразил.
Валерий Брюсов
Напрасно хочет Жизнь пленительным туманом
Окутать предо мной свой безобразный храм:
Навек прикован взор к горящим кровью ранам
И ненависть свою за Счастье не отдам!
В темницах, и дворцах, и меж степных просторов
Я узник немощный, я раб земной тоски,
Но в мертвой тишине бездонных коридоров
Пою дома распутств и славлю кабаки!
И нравятся мне вор, убийца, и ползучий,
Продавший честь шпион, и жадный ростовщик:
В их ласках Дьявол сам, низверженный — могучий
Являет мест свою, свой заклейменный лик.
И только в их кругу, среди бесов глумленья,
Среди озлобленных, бунтующих людей
Рождаются цветы великого презренья
И вспыхивает весть о гибели всех дней,
О Дне, когда во всей закованной Вселенной
Мятежный, жадный крик свирепо пролетит,
Когда на Бога Мир восстанет полоненный
И оскорбленный Бог Мир Смертью поразит!
Запах цветов
Сонет
Руками тяжкими сжимал меня разврат
Среди продажных тел, среди подушек сальных
И — вдруг — в окно проник томящий аромат
Забытых мной цветов, безгрешных и печальных,
И вспомнился в тот миг мне деревенский сад,
И ясность дней былых, наивных и кристальных,
И тихих вечеров задумчивый закат
Над далями полей осенне-погребальных.
Померк и потускнел мой распаленный взор,
Любовь и чистоту, и грез былых укор —
Все воскресил во мне цветов забытых запах.
Но льется он слабей, и вновь я в скользких лапах:
Напудренных грудей порочный аромат
Мое дыханье жжет, и вновь я твой — разврат!
Весенняя печаль
Была весна. В земных хоромах
Горели брачные запястья,
Дыханье девственных черемух
Томило дух желаньем счастья
Земную грудь истомой раня,
Лобзали солнечные губы
И светлым звоном мозг туманя,
Трубили в огненные трубы.
Но был он бледен и заплакан,
В весенне-радостных хоромах
Смотрел с тоской в бездонный мрак он
И в нем искал очей знакомых.
В его плененном думой взоре
Росинки слез, дрожа, сверкали,
И блекли радостные зори,
И песни Солнца замолкали.
И как Мир ни был юн и весел,
Проникся все ж его печалью,
И дождик сеть свою повесил
Над отуманенною далью.
Во мраке
Сонет
Моя любовь развеялась печалью,
Цветы убил безжалостный мороз
И с горечью невыплаканных слез
Стою один перед пустынной далью.
Мир сумраком одет, как темной шалью,
В душе дрожит томительный вопрос,
А Ночь полна предвестий и угроз,
И молнии сверкают грозной сталью.
Неозаренный путь мой тих и пуст,
И тщетно из моих дрожащих уст
Летят проклятья, просьбы и призывы.
Их гасит Ночь кошмарной тишиной,
И все слабей и трепетней порывы
К огням небес из бездны роковой!
Во мраке II
Сонет
Смеясь, заплывшие глаза Порока
Глядят в мое темничное окно,
А у меня все грустно и темно —
Весенний свет и пурпур зорь — далёко.
Нечистый взор, — как повеленье рока
Влечет меня все ниже, в глубь, на дно,
Где, — чую, — будет все погребено,
Что я любил и уважал глубоко.
В греховной пляске мечутся мечты,
И медленные, хищные цветы,
Растут из липкого, гнилого ила,
Бросая мне предательский намёк.
Борюсь ещё, — но — миг — и все покрыла
Твоя волна, — несытый зверь — Порок!
Ночью
В ночную грудь впилися жала
Больных, озябших фонарей,
Замки с покорностью усталой
Висят у запертых дверей.
Глаза домов, часам покорны,
Сомкнули строй усталых век,
И свет, впиваясь в сумрак черный,
Струится только из аптек.
Шаги бессонного гуляки
На миг сон улиц всколыхнут
И сгинут в тяжкодумном мраке,
В пучине дремлющих минут.
Моя Тоска встает, рыдая, —
И гонит в мрак, и тянет в Ад,
А жала фонарей, мигая,
Немую ночь сосут, язвят…