Архив стихотворений Александра Тинякова

Любо нам с веселым гиком
На пруссаков налетать,
Любо нашим длинным пикам
Каски с их голов сшибать.
Любо нам в лихой разведке,
Где опасен каждый шаг,
Очи — зорки, руки — метки
И далек от сердца страх.
Жарко бьемся мы на Висле,
Но туда, где тихий Дон,
Улетают наши мысли,
Наш последний взгляд и стон.
И когда родные хатки
Вспомним мы, вступая в бой,
То бегут во все лопатки
Немцы пьяною ордой.
И за ними с громким криком
Мы несемся на конях,
Давши волю длинным пикам
И с победою в сердцах!

1.

Я на белом слоне проезжал по Сиаму,
Мне навстречу народ выходил!
Все меня признавали за Браму, —
Не признал только наглый мандрилл.
Он орехом кокосовым сильно
Запустил мне в пустую башку…
Это было, конечно, не стильно
И вселило мне в сердце тоску!

2. Мрачная трагедия в дикой местности

Леопард Папуасович Лыко
Умывался в ручье, близ Америки,
А жена его, жирная, дико
Завывала в жестокой истерике.
Леопард Папуасович вымыл
Грудь и шею водою жемчужною,
И внезапно почувствовал стимул,
Излечить чтоб супругу недужную.
На граните ногами базируя,
Подошел он к беспомощной даме,
И, своим безрассудством бравируя,
Стал гвоздить он ее сапогами!..

Над водной зыбью ходят тучи:
На берег выполз трилобит,
Клешнею темной и могучей
Вцепившись в девственный гранит.

Над трупом нежной цистидеи,
Стеблями хрупкими сплетясь,
Чуть слышно шепчут сифонеи,
Как бы жалея и дивясь.

И как немые нереиды
Догомерических годин,
Вдали плывут эйриптериды
По лону трепетных пучин.

А по земле, еще пустынной,
Будя ее невинный сон,
Бежит за черною блаттиной
Приспешник Смерти — скорпион.

Ты долго сдерживала страсть
И в одиночестве горела,
Но я помог тебе упасть
И взял измученное тело.

И помню, как в шестой этаж
Ко мне ты робко позвонила,
Я помню первый вечер наш,
Когда ты лампу потушила.

Я помню шепот твой: «Забудь!
Ах! не целуй! Пусти! Не надо!»
Но ходуном ходила грудь
И ласкам тело было радо.

Я помню, как ты без огня
Свое застегивала платье
И как сердилась на меня
За поцелуй и за объятье.

Я помню твой смущенный шаг,
Когда я вел тебя из дома,
Я помню, как в твоих глазах
Цвела блаженная истома!

Когда же я спросил: «Придешь?» —
Ты головою покачала,
И вдруг, скрывая страсть и дрожь,
«Приду!» — потупясь, прошептала.

Над мертвой пропастью машин
И электричества, и блуда —
Ты, — как единый властелин,
Ты, — как единственное чудо!

Была пора: над бездной вод,
Во мраке девственном и диком,
Господень дух свершал полет,
Блистая светлым, жутким ликом.

Над нашей бездной ты паришь
На крыльях благостно-могучих,
Над нашей тьмою ты горишь,
Как ясный луч горит на тучах.

Ты все, как Солнце, озарил,
Ты придал прелесть бегу конок,
Твоим лучом обласкан был
Монах, развратник и ребенок.

От зова башенных часов
До зова жалкой проститутки —
Все превратил в огонь стихов
Ты — Дух всеведущий и чуткий!

От Гонолулу до Москвы
Обвел ты мир орлиным взглядом,
Взлетал ты в дали синевы
И проникал в чертог к наядам.

И всюду был самим собой,
Прекрасным, мудрым и упорным,
Всегда блистал своей грозой
И «взором пламенным и черным».

Ты с мозгом Винчи сочетал
Всю крепость мускулов Бальзака,
Ты словно страж всевышний встал
Над царством хаоса и мрака.

Тобой наш век не сирота,
Тобой и мы бессмертны будем,
Ты в царство Вечности врата
Откроешь современным людям.

К «угасшим звездам» понесешь
Ты наши краткие печали
И нашей радостью зажжешь
Чужих пространств немые дали!

Когда ж примчится к нам Конь Блед
И факел Смерти нас осветит,
Твоим стихом ему, — Поэт, —
Все человечество ответит!

Песенка

Протрубили в медный рог.
Герцог едет на охоту!
Герцог едет в дальний лог,
Чтоб забыть свою заботу.

Тянет сыростью с полей,
Мокнут седла и попоны,
Мокнут шапки у псарей,
Хрипло каркают вороны.

Слышно чавканье копыт,
Пахнет шерстью псов горячих,
Герцог вдаль один спешит,
Обгоняя доезжачих!

Сжал поводья он рукой,
Стиснул нож и — сдвинув брови,
Мчится, трепетный и злой,
Алча алой, жаркой крови.

И звенят в его ушах
Стоны лживой герцогини,
Дерзко бросившей во прах
Нерушимые святыни…

Посв. Вс.И.Попову

Среди полей, пустых и хмурых,
Осенним долгим вечерком,
Под шум унылый листьев бурых
Я вспоминаю о былом.

Мне снова видится столица,
Вечерний шумный тротуар,
Мелькают, словно в пляске, лица
И силуэты нежных пар.

Тебе сулят все счастье мира
Зрачки блестящих женских глаз,
Но там, над вывеской трактира,
Еще пленительнее газ.

Так скрипок девственных рыданье,
И яркий блеск бумажных роз,
И вызывающий желанья
Густой и пламенный шартрёз.

Люблю я рюмок звон хрустальный,
И жаркий спор, и соль острот,
Люблю, когда струей кристальной
В бокал шампанское течет!

Люблю я ломтиками дыни
Язык горящий охлаждать
И сквозь туман табачный, синий
Друзей улыбки различать.

Но вот пустеет зала. Поздно.
Выходим мы в холодный мрак…
И непорочна, и морозна
Встречает ночь толпу гуляк.

Как челн по морю, мчатся сани,
Мелькает сонных улиц ряд,
И, словно призраки в тумане,
Деревья в инее стоят.

Люблю бродить я по предместью,
Люблю его притонов гам,
Где пьяный ножик дружен с местью,
Где вор — король по вечерам.

На бюст гулящей девки нежно
Свет газа льется голубой,
И шулер картами небрежно
Играет быстрою рукой.

Несут графины, блещет пиво,
Звенит уроненный стакан,
И плачет горько и тоскливо
С мотива сбившийся орган.

А за окном, в осеннем мраке
Шумят и стонут дерева,
И — заведя скандал, — гуляки
Кричат похабные слова.

Кричит мне хрипло проститутка:
«Эй, кавалер! Спины не горбь!»
Но мне от слов разгульных жутко,
Я слышу в них больную скорбь.

Как иней, пудра ей на шею,
На грудь и щеки налегла,
И сутенер следит за нею
Грозящим взглядом из угла…

В темных, укромных углах по чуланам
Жизнью свирепой живут Пауки;
Мозг их пропитан кровавым туманом,
Жадно и злобно горят их зрачки.

Самка, любовь натешась досыта,
Хилое, щуплое тело самца
Ядом отравит и после сердито
Высосет кровь из него до конца.

В черные, длинноморозные зимы,
Мертвую муку дотла растерзав,
Жирные гады висят недвижимы,
Цепкие лапы под брюхо поджав.

Снятся им долгою зимнею ночью
Сладкие сны о минувшей Весне,
Снятся им тел окровавленных клочья,
Снится, что возле снуют по стене

Теплою кровью налитые твари,
В сеть роковую попавшись, жужжат, —
И Пауки в сладострастном угаре
Лапами тихо во сне шевелят.

Вьюжная полночь над миром гуляет,
Месяц — сквозь облако — смотрит в чулан,
Где в паучиных мозгах расцветает
Жуткая греза о сладости ран…

Серый день встает над миром,
День мученья и хулы…
Я один с моим вампиром
В царстве боли, в царстве мглы.

Кожу черепа сердитый
Прокусил мне тарантул
И свирепый, ядовитый
К мозгу моему прильнул.

Он мохнатый, он шершавый,
Он под черепом растет,
Он поит меня отравой,
Точит кости, кровь сосет.

Безотходен, безотвязен
Этот жалящий вампир,
И разрушен, безобразен —
И лежит в обломках мир.

Неба тускло, небо пусто,
Неба нет и Бога нет:
Тарантулу жизнь-Локуста
Приготовила обед.

Зимний день идет к могиле,
Спотыкаясь, как старик,
Под покровом снежной пыли
Укрывая скорбный лик.

Каждый час, рожденный скукой,
Умерщвляется тоской,
И — как сердце пред разлукой, —
Плачет ветер ледяной.

Полускрыв лицо вуалем,
Ранних сумерек рука
Отдает себя печалям,
Тьму зовет издалека.
Полон боли и загадок,
Словно взор усталых глаз,
Грустен, длителен и сладок
Этих сумерек рассказ.

В нем бессилье примиренья
И о тайне тихий вздох,
В нем покорное прощенье
И забвение тревог!

Когда ты сдерживать не в силах
Желаний гибельных полет,
И кровь, пылающая в жилах,
Тебя к соитию влечет,

Сверши сей грех один, во мраке,
Границ мечты не преступай,
И плотском не думай браке,
И ласки женской не желай!

Случайно брошенное семя
Способно дать живой росток,
И жизни тягостное бремя
Продолжишь ты на новый срок.

Верь! нет коварней обольщенья,
Чем прелесть женского лица,
Как нет позорней преступленья,
Чем преступление отца!

Мчатся вихрем фаллофоры
По равнинам и холмам,
Блещут яростью их взоры,
Бьются косы по плечам.

Нет предела ликованьям
Разъяренных, буйных жен.
Идол внемлет их взываньям,
Их восторгом заражен.

Он увенчан весь цветами,
Сам — диковинный цветок!
Аромат его — как пламя,
Густ и клеек жгучий сок!

И горя желаньем ласки,
Буйной похоти полны,
Жены вкруг в бесстыдной пляске
Меж собою сплетены.

Все забыв, вонзают в груди
Вместе с розами шипы…
Бойтесь, демоны и люди! —
Женщин бешеной толпы.

Повинуясь темной страсти,
Перед идолом своим
Разорвут они на части
Повстречавшегося им.

И помчатся, кровь разбрызгав,
Злую жажду утолив,
С новым взрывом диких визгов
Меж священных рощ и нив!

Поднимая клубы пыли,
Отряхая с листьев влагу,
В сад пришли мы и скрутили
Там еврейского бродягу.
Нам почти не прекословя,
Бормотал он что-то хрипло;
Капля маленькая крови
К бороде его прилипла.
В темноте огни светились,
Дали были тихи, немы,
И с бродягой очутились
У Пилата на дворе мы.
Там костров горело пламя,
Желт был месяц круглолицый;
Арестованного нами
Мы одели багряницей.
Кто-то сплел венок терновый
И шипы вонзились в темя…
Кровь текла струей багровой
И струилось тихо время.
Трость держа рукою тонкой,
Он молчал, не шевелился…
Вдруг пощечиною звонкой
Двор широкий огласился.
Принялись мы друг за другом
Бить еврея по ланитам,
Он глядел на нас с испугом
И с презреньем полускрытым.
После суд был, и с другими
На кресте его распяли.
Позабыл его я имя,
Слышал только, что украли
Труп распятого, и слухи
О чудесном воскресеньи
Всем болтливые старухи
Распускали в поученье.

Всепрезираемым шутом я
Брожу среди толпы людской,
В меня бросая грязи комья
Глумятся люди надо мной.

Но я ни разу не ответил
На ругань злостную глупца,
Всегда мой взор спокойно светел
И тверды мускулы лица.

Ни разу судорогой жалкой
Не искривился гордый рот,
Когда меня бичом иль палкой
Прочь прогоняли от ворот.

Я, — продолжая путь бесцельный,
Высоко голову держал
И на свирели самодельной
Себе хваление слагал.

Топча земного праха комья
И пустоцвет людских страстей,
Всепрезирающим шутом я
Смотрю на бешенство людей!