Архив стихотворений Александра Тинякова

Душа поет, не замечая,
Что ныне петь бы ей не след,
Что всюду — страшная и злая —
Война зажгла кровавый свет.

Но пусть войной живет рассудок…
Все так же радостно дыша,
Красой лазурных незабудок
Полна поющая душа.

В ответ шипению шрапнели
И гулу пушек и мортир
Я тихим голосом свирели
Провозглашу: «Прекрасен Мир!»

Прекрасны гибкие травинка,
Селенья, рощи и поля,
И над полями паутинки,
И все, что нам дает земля.

Пускай же демон бранной бури
Терзает человечью плоть, —
Я верю: вечен свет лазури
И мудро-благостен Господь!

Прекрасен лес весною на рассвете,
Когда в росе зеленая трава,
Когда березы шепчутся, как дети,
И — зайца растерзав, летит в гнездо сова.

Прекрасно поле с золотистой рожью
Под огневым полуденным лучом
И миг, когда с девическою дрожью
Колосья падают под режущим серпом.

Прекрасен город вечером дождливым,
Когда слезятся стекла фонарей
И в темноте, в предместье молчаливом,
Бродяги пробуют клинки своих ножей.

Прекрасна степь, когда — вверху мерцая,
Льют звезды свет на тихие снега,
И обезумевшая волчья стая
Терзает с воем труп двуногого врага.

Чудесней сказок и баллад
Явленья жизни повседневной —
И пусть их за мечтой-царевной
Поэты-рыцари спешат!

А мне милей волшебных роз
Пыльца на придорожной травке,
Церквей сияющие главки
И вздохи буйные берез.

Пускай других к себе влекут
Недосягаемые башни, —
Люблю я быт простой, домашний
И серый будничный уют.

Мелькнув, как огненный язык,
Жар-птичьи крылья проблистали, —
Но я люблю земные дали
И галок суетливый крик.

Жар-птица в небо упорхнет,
Но я не ринусь вслед за нею.
К земле любовью пламенею
И лишь о ней душа поет.

Поет, ликует и — молясь,
Благословляет все земное:
Прохладу ветра, ярость зноя,
Любовь и грусть, цветы и грязь!

На свет родился я впервые птицеядом,
Свирепым пауком;
Имел я восемь лап, был переполнен ядом
И жил в лесу глухом.

Я бережно растил лоснящееся брюхо
Среди сетей тугих
И терпеливо ждал, когда птенец иль муха
Запутается в них.

Тогда я, не спеша, в испуганную гостью
Свой я переливал
И, жаждою томясь и сладостною злостью,
Горячий труп сосал.

Цвело в моей душе, в моем паучьем теле
Немного чувств тогда:
Лишь ярый гнев да страх во мне всегда горели,
Да похоть иногда.

Я часто издали горящими глазами
Смотрел на паучих,
Я восхищался их роскошными телами,
Но я боялся их.

Однажды видел я, как самкою нарядной
Растерзан был сосед,
И стал с тех пор смотреть на брак я безотрадно
И горестно на свет.

И, проведя всю жизнь отшельником смиренным,
Я в должный час издох.
Мой ядовитый труп раздавлен был надменным
Нажатьем чьих-то ног.

Но вот опять живу, опять на свете белом
Томлюсь под игом мук;
На этот раз одет я человечьим телом,
Но все же я — паук!

Как и тогда, я зол, и боязлив, и жаден,
Живу в глухих углах,
И если вижу я родных свирепых гадин,
Меня объемлет страх.

Встает тогда в мозгу жизнь прежде прожитая,
И меркнет разум мой,
И воскресает вновь душа паучья, злая
В груди моей больной.

Мне хочется тогда в углу укромном скрыться,
И паутину ткать,
И ядовитым ртом в немую жертву впиться,
И кровь сосать, сосать!

Гигантские белые птицы то и дело вылетают из-за завесы и исчезают с вечным криком — Текели-ли!

Э.По

Я проклял путь, который мне отмерен,
Отверг услады скованной Земли
И — между льдин безжизненных затерян,

На Полюс Вечный правлю корабли.
Все тихо спит под саваном тумана,
Лишь птицы с криками: «Текели-ли!» —

Навстречу мне над гладью океана
Летят, блистая смертной белизной…
Их криком сердце напоследок пьяно.

И пьян, и весел белый парус мой!
Как я, бестрепетно он вдаль стремится
И празднует прощание с Землей.

Мне ваш привет, неведомые птицы,
Родней всего, что бросил я вдали,
И пусть туда, назад, мой крик домчится,

Чтоб чуждо там пропеть: «Текели-ли!»
Пускай — как все, — он будет там непонят,
Пуская не долетит он до Земли

И в океане сумрачном потонет,
Надежду обману в последний раз…
Мне все равно! Мой дух уже не стонет,

Огонь сомнений навсегда погас.
Сомкнулись веки под холодной пылью…
Звучит, как музыка, прощальный час…

Растут в душе сверкающие крылья…
Придвинулась к лицу немая твердь…
И с радостью последнего усилья,

Открыв глаза, я вижу лик Твой — Смерть!

Я — гад. Я все поганю
Дыханьем уст гнилых
И счастлив, если раню
Невинных и святых.

Любовь и благородство
Мне любо осквернять,
Я лишь свое уродство
Могу благословлять.

Мой горб — моя отрада,
Он мне всего милей,
И нет прекрасней смрада,
Чем смрад души моей.

Влюбленными глазами
Смотрю на гниль свою
И черными словами
Создателя пою.

Хвала Тебе, Всесильный,
За то, что я урод,
За то, что червь могильный
Во мне живом живет,

За то, что я не знаю
К Тебе любви живой,
За то, что презираю
Я рай пресветлый Твой!

Пять крупных роз на малом стебле,
Пять роз Гавайского венка!
Вы — лоно матери колебля,
Цветете долгие века.

В глубоких безднах ваши корни,
Их первозданный греет жар, —
Но с каждым веком вы покорней
Суровой власти смертных чар.

Уж три цветка блестят слабее,
И не ползут по их стволам
Огня живительного змеи,
Чтоб прянуть к тихим небесам.

Но две сестры в могучем зное
Еще сверкают в тьме ночей,
Хоть волны рос — «пахоэхоэ»
Все тише льются с их стеблей.

Но будет Осень Мировая!
Тогда земля, как зрелый плод,
Эфир холодный рассекая,
На лоно Солнца упадет.

Тогда опять блеснут багрянцем
Черты небесного лица
И золотым протуберанцам
Не будет меры и конца!..

Тогда и ты, венок Гаваи,
Услышишь зов: «Цвети! пылай!» —
И снова брызг огнистых стаи
Прольет, шипя, Хуалалай!

И пусть в великом напряженьи
Погибнут мощные стволы, —
Но ждет огонь и возрожденье
За царством серости и мглы.

Посв. Вал. Георг. К.

Вся ты — ветер, вся ты — буря,
Вся стремленье и порыв!
Каждый штрих в твоей фигуре
Молод, четок и красив.

Крепкой ручкой вздернув юбки,
Ты спешишь куда-то вдаль,
Блещут розовые губки
Сквозь волнистую вуаль.

И стучит о камень бодро
Каблучок высокий твой,
И танцуют плавно бедра
Под жакеткой вырезной.

Изогнувши стан свой полный,
Груди выставив вперед,
Ты бросаешься, как в волны,
В городской водоворот.

Ты спешишь, глаза прищуря,
Ветру локоны отдав,
Вся стремительна, как буря,
И свежа, как запах трав!

Посвящаю тени Ф.П. Карамазова

Люблю ходить по пустырям,
Средь сорных трав и хлама:
Там все составлено из драм,
Там что ни шаг, то драма.

Беззубый белый гребешок,
Клочки турецкой шали
И бесподошвенный носок —
Мне много рассказали.

Скрывались долго вы в пыли,
Ненужные предметы,
И, наконец, во мне нашли
Любовного поэта.

Из пышных спален и дворцов
И из глухих хибарок
Судьба приносит мертвецов
Пустырику в подарок.

И — завершенности любя, —
Люблю я вас, огрызки!
И Жизнь, и Смерть идут, губя!
Все к Пустырю мы близки!

(Царь Ассирии около 1130г. до Р.Х.)

О, Тукультипалешарра!
Сын губительной Иштар,
Блеск багряного пожара,
Властелин жестоких чар!

Как вулкан свирепо мечет
Тучи пепла, глыбы лав,
Так людей на поле сечи
Ты бросал, к войне взалкав.

Ты карал их, ты разил их,
Щедро сыпал труп на труп,
Пировал на их могилах
И точил свой львиный зуб.

Двадцать пять твердынь разрушив
Во враждебной Курхиэ, —
Ты смирил навеки души
В обезбоженной земле.

Страны дальние Наири
Троекратно покорив,
Над руинами в порфире
Стал ты, грозен и красив.

Отдаленным поколеньям
Буквы острые, как нож, —
О тебе поют — и пеньем
Будят в сонных душах дрожь.

О, Тукультипалешарра!
Славя блеск твоих побед,
Шлю я грозному удару
Эхо слабое в ответ!

Внук Мутаккильнуску гневный!
Сын губительной Иштар!
Не отринь мой стих напевный —
Вечной славе скромный дар!

1. Черный вечер мутью топкой
Заливает все вокруг…
Что мне делать — слабой, робкой,
В жутком доме, без подруг?

2. Только стукнет в ставень ветка —
Закричать готова я, —
Но дала на днях соседка
Мне волшебного питься.

3. «Страх отбрось! Чего бояться? —
Говорила Марта мне. —
Перед тем, как раздеваться,
Выпей это в тишине.

4. А потом сними рубаху,
Крест подальше прибери,
И бока, и грудь без страху
Мазью темною натри».

5. Чую — вздох нездешний веет…
То не мертвый ли Густав?
Но в заветной склянке рдеет,
Словно кровь, настой из трав.

6. Ужас давит, тьма печалит,
Я одна средь мертвецов…
Вся дрожу… но кубок налит
Мутной влагой до краев…

7. Нет ни капли больше в кружке,
Все я выпила до дна
И — как в праздник на пирушке,
Разом сделалась хмельна.

8. Что со мной? Сама не знаю!
Я — как перышко легка,
И поспешно натираю
Мазью бедра и бока.

9. Слово тайное шепнула:
«Oben auss und nigrends an!»
И — как птица, упорхнула
В синий ласковый туман!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

10. Струи света, — злы и тяжки, —
В щели ставень поползли,
Я больная, без рубашки,
На полу лежу, в пыли.

11. Но зато, как мутью топкой
Вечер смоет все вокруг,
Я не буду больше робкой
И печальной без подруг!

Сонет-акростих

На пажити земли всещедрая Гатора
Из глубины своей Тебя послала нам.
Над пасмурной страной — Ты луч нетленный Гора,
Алтарь любви живой и вечной страсти храм.

Пленительны твои загадочные очи,
Елеем нежности смиряя волны бурь,
Ты проясняешь в нас заветную лазурь,
Рассветною зарей встаешь над скорбью ночи.

Огнеподобный взор Твой ярок, жгуч и быстр,
В душе Твоей всегда звенит волшебный систр,
Сзывая всех к Тебе на праздник поклоненья.

Кругом и тень, и мрак, и мертвые слова,
А Ты стоишь, светясь, Улыбка Божества,
Являя на Земле Гаторы воплощенье.

Ты — голгофа, Реканати!
В тишине твоей страдал
И без жалоб, без проклятий
Леопарди угасал…

Здесь — горбун, бедняк и Гений,
Встретясь с женской красотой,
Полон тягостных мучений,
Бил о стену головой.

От скупой Аделаиды,
Что ценила лишь гроши,
Здесь несчетные обиды
Принимал поэт в тиши.

И, проживши век свой в морге,
Он недаром воскресил
То, что древле на Аморге
Симонид провозгласил.

Встреча с ветреной Тоццели,
Как нежданная весна,
Возрастила асфодели
В бедном сердце горбуна.

Но жестокой ножкой Фани
Смяла бедные цветы,
И остался он в тумане,
Без любви и без мечты.

Он прошел под гнетом горя,
Безнадежной скорбью пьян,
Презирая и не споря,
Тих и грустен, как Тристан.

Мы ни жалоб, ни проклятий
Не услышали с креста…
Помни ж, тихий Реканати, —
Пыль руин твоих свята!

Совершает угрюмо и тихо
Ночь над миром заснувшим полет,
И в мозгу у меня паучиха
Снова черное кружево ткет.

Порываюсь из лап я шершавых,
Но бесплотен борения вздох,
И в сетях задыхаясь лукавых,
Умирает сияющий бог.

Умирают земные надежды,
Тает медленным облаком стыд,
Вожделением вспыхнули вежды, —
И опять предо мною Лилит!

Ты пришла из далекой Халдеи,
Ты всплыла из умершей души…
О, как черны волос твоих змеи!
Ими сердце мое задуши!

И, припав к распаленному чреву
И к туману бесплотных грудей,
Прокляну я прекрасную Еву
И телесных ее дочерей!

(Мировой Паук)

Приходят в мир нагие дети,
Не зная, чем их встретит мир,
Не зная, что тугие сети
Плетет для них Паук-вампир.

Он в мозг младенчески-беспечный
Смертельный яд, ярясь, прольет
И вновь — глухой, бесчеловечный —
Над нами сеть свою прядет.

И к юным, славящим безумно
Закон зачатий и любовь, —
Он подползает и бесшумно
У них высасывает кровь.

Бледнеют жаркие ланиты,
Слабеет сила резвых рук, —
И — множа гробовые плиты, —
Победу празднует Паук!

И неизбежный день настанет:
Восторжествует в мире Гад!
Он к Солнцу щупальцы протянет
И в сердце Солнца канет яд.

Погаснет творческое пламя,
Замрет земной последний вздох —
И восемь лап скрестит над нами
Миктлантекутли — грозный бог!

Сонет

В душе моей Ормузд и Ариман
Побеждены Бушьянктою-даэвом.
Смотрю на мир сквозь призрачный туман,
Забыв про жизнь с ее грозой и гневом.

Я сонной тишиной навеки пьян,
Заворожен я ласковым напевом.
Мне сладко быть гробницею посевам
И не рождать питающих семян.

Мне хорошо лежать в объятьях лени:
Любовь, печаль и ужас — словно тени, —
На миг один к душе мой прильнут.

И улетят, не пробудив волненья…
Один Бушьянкта неизменно тут
И — бог видений, — он лишь не виденье!