Архив стихотворений Александра Тинякова

Сестрою смерти речь людская
Войну неправо нарекла:
Война — свирепая и злая —
Вершит не мертвые дела.

Не к смерти, хилой и костлявой,
Бойцы стремят свои сердца,
А к жизни, сладостной и правой,
К могучей жизни — до конца!

И смерть в сраженьях не почетный,
А только неизбежный гость, —
И жизнь — с улыбкой беззаботной
Бросает ей за костью кость!

Но мчится весело в атаки,
Но кроет дерзким дымом твердь
И в бой зовет в огне и мраке: —
Поверьте, юные, — не смерть!

Порыв стремительный героя
И горький плач его жены —
Все это — наше, все — земное
И чуждо смертной тишины.

Пускай страданий слишком много,
Склонить мы головы должны,
Как перед мудрой волей Бога,
Пред неизбежностью войны.

И мы не можем, не страдая,
Понять, как сладостна любовь,
И нам мила краса земная,
В которой — слезы, боль и кровь.

Мой род не знатен и не громок,
Ему безвестна глушь веков,
Но я моих отцов потомок
И я люблю моих отцов.

Б.В. Никольский

Он в будни мерно за сохою
Шагал в ликующих полях,
А в праздник — с песней удалою —
Гулял и гикал в кабаках.

В избе, пропахшей горьким дымом,
Под ледяной метельный смех,
Он, как медведь, дремал по зимам,
Закутавшись в овечий мех.

Но лишь весною начинала
Чернеть полей окрестных ширь,
Душа в нем дивно оживала,
В нем просыпался богатырь!

И снова твердым, мерным шагом
Он шел за верною сохой
По зеленеющим оврагам
Под дружелюбной синевой.

Звенела летом легким звоном
Его блестящая коса —
И с быстрым падала поклоном
К его ногам лугов краса.

Во дни июльской грозной страды
С него стекал кровавый пот,
Но он не знал ценней награды,
Чем урожайный, хлебный год.

Когда ж кончался птичий гомон
И осень в мир несла тоску,
То — вечный труженик — цепом он
Стучал задорно на току.

Потом он сыпал емкой мерой
Зерно златистое в мешки
И ехал с мельницы весь серый
От пыли, пота и муки.

И за весной весна летела,
И за годами шли года,
Но в нем не никла, не хирела
Душа под бременем труда.

И встречен смертью роковою,
Он умер сразу, не болев,
В саду, под яблонью, весною,
Под птичий радостный напев…

Вот почему порой не ладит
Мой дух с весельем городским:
Во мне живет мой старый прадед
И манит к нивам золотым.

Зовет старик к родным избушкам,
К зеленым отчим рубежам,
К осенним радостным пирушкам
И к тяжким, сладостным трудам!

В холод, в оттепель и в зной
Мимо серых, дымных хат
Ходит бравый отставной
Николаевский солдат.

И хотя на днях ему
Стукнет восемьдесят пять,
Бодро носит он суму
И не хочет помирать.

А когда бывает пьян,
Он поет про старину:
Про Малаховский курган,
Про Венгерскую войну.

С ярким пламенем в глазах
Говорит он про врагов,
И объемлет жуткий страх
Простодушных мужиков.

Рты раскрыв, они глядят,
Как в них метит костылем
Расходившийся солдат,
Точно въявь он пред врагом…

А когда Японец нам,
Обезумев, стал грозить,
То старик пришел к властям
И сказал: «Хочу служить!»

Видел я потом: рыдал
Старый, будучи не пьян,
И — рыдая, повторял:
«Наши сдали Ляоян!»

Заря погаснет над Невою,
И облака, как пауки,
Повиснут низко над землею,
И я завою от тоски.

Смертельным ужасом объятый,
Я побегу от пауков
Рысцою мелкой, виноватой,
Вдоль неприветливых домов.

Но лапой цепкой, студенистой
Меня, настигнув, схватит гад,
И в душу мне вольет нечистый
И соблазнительный свой яд.

Я — как паук за паучихой —
За проституткой поползу
И — свирепея, ночью тихой
Ее в постели загрызу.

Пасущийся в полях, беспечно-мудрый скот,
И пахарь за сохой, и бабочка над лугом, —
Со всеми вами в лад душа моя поет
И сердце мне велит быть вашим добрым другом.

Вы созданы, как я; мы в должный час умрем;
Мы дышим, и живем, и радуемся вольно;
Усталость нас дарит отдохновенным сном;
Нам сладко от любви; нам от страданий больно…

Когда же вижу я машин стальную плоть
И страшную в них жизнь, — бессмысленно-тупую, —
Тревоги я в себе не в силах побороть,
И тяжкий, темный страх я перед ними чую.

Когда аэроплан сквернит святую твердь,
Я думаю в укор безумному народу:
От Бога сладостней приять и труд, и смерть,
Чем взять у сатаны бессмертье и свободу.

Я мыслю: дохлый пес, что тлеет и смердит,
Прекрасней и живей, чем та стальная муха,
Которая сейчас под тучами парит,
В которой нет любви, и разума, и духа!

Визжат гудки автомобилей,
Волнуя городской хаос,
А где-то дремлют души лилий,
Которые любил Христос.

К заветам Господа не чутки,
Пред сатаной мы пали ниц,
Мы — палачи, мы — проститутки,
Мы лживей и смрадней лисиц!

Из камня мы громады строим,
Из стали делаем зверей
И, точно псы пред смертью, воем
При мертвом свете фонарей.

И в нас, как нищая малютка,
Душа больна от ран и слез,
И нам подумать стыдно, жутко,
Что к нам опять придет Христос!

На дивный запах Божьих лилий
Дадим мы Господу в ответ
Лишь смрадный дух автомобилей
Да сумасшедших дикий бред.

В утомительном бездельи
Провожу за днем я день,
И в моей угрюмой келье
Тишина царит и тень.

Сквозь опущенные шторы
Не пройдет ни луч, ни звук.
Приучил ко тьме я взоры.
Стал пуглив я, как паук.

Часто зеркальце снимаю,
В руки хилые беру
И с собою затеваю
Недостойную игру.

Наслаждаюсь я безумно
Повторением гримас…
Незаметно и бесшумно
Подползет вечерний час.

Постучавшись осторожно,
Лампу мне подаст слуга, —
Встречу я его тревожно,
Как смертельного врага.

Он уйдет — и вновь упорно,
Без начала и конца,
Буду злостно и позорно
Искажать черты лица…

Пусть удел мой печален и горек,
А виденья кошмарны и жутки:
За больничным окошком есть дворик,
Где зобастые крякают утки.

Где геройски петух распевает,
Где хлопочут, нахохлившись, куры
И в борьбу из-за кости вступают
Воробьи близ собачьей конуры…

А за двориком тихая Пряжка,
А за Пряжкою стены и крыши…
И мне больше не больно, не тяжко,
Сердце бьется спокойней и тише.

Вновь младенчески ясен и чист я,
Вновь под липами с няней сижу я,
Надо мною колышатся листья,
Заливаются птицы, ликуя…

И с беспечным восторгом во взоре
Отдаюся весне я пришедшей!..
…А за мною в глухом коридоре
Непристойно кричит сумасшедший…

Палестинский пигмей худосочный,
Надоел нам жестоко Христос,
Радость жизни он сделал непрочной,
Весть об аде он людям принес.

Но довольно возиться с распятым
И пора уж сказать: он — не бог;
Он родился и вырос проклятым,
По-людски веселиться не мог.

И без дела бродил по дорогам,
И в душе был мертвей мертвеца,
И, ютясь по глухим синагогам,
Проповедовал близость конца.

В наше время его б посадили
К сумасшедшим, за крепкую дверь,
Ибо верно б теперь рассудили,
Что он был вырожденец и зверь.

Но тогда его глупые речи
И запачканный, грубый хитон
Поражали сильнее картечи
Истеричных подростков и жен.

И хоть взял его царственный Ирод,
И распял его мудрый Пилат.
Все же был им в сознании вырыт
Отвратительный, мерзостный ад.

Но довольно садиста мы чтили,
Много крови он выпил, вампир!
Догнивай же в безвестной могиле, —
Без тебя будет радостней Мир!

Все мило для мудрого в Мире,
Все свято для чистого в нем:
Сидеть ли, наевшись, в сортире,
Упиться ль до хмеля вином,

Иль с девкой публичной, распутной
На грязных возлечь простынях
И, грезе отдавшись минутной,
Забыться в животных страстях.

В «железку» в притоне, средь пьяниц,
Играть до рассвета, — а там,
Завидев на тучках румянец, —
Подняться навстречу лучам

И, выигрыш бросив бродягам,
Уйти на раздолье полей,
Бродить по безлюдным оврагам,
Вникая в жужжанье шмелей,

Слагая певучие строки
О боге, о вечной красе,
О сказочном, дальнем Востоке,
О нашем российском овсе!

И снова в столицу вернуться,
В редакции взять гонорар,
И снова вином захлебнуться,
И вновь погрузиться в угар.

Все мило, все чисто и свято,
И совести нет никакой,
И сердце восторгом объято
Пред милой, земной красотой.

Насолил я всем с избытком:
Крайним, средним, правым, левым!
Все меня отвергли с гневом
И подвергли тяжким пыткам.

Голод, холод, безодёжье,
В снег ступаю пяткой голой…
Сам же песенкой веселой
Прославляю бездорожье!

И в ответ на все страданья
Я скажу: хоть как терзайте,
Хоть возьмите — расстреляйте, —
Я — свободное созданье!

Нынче — левый, завтра — правый,
Послезавтра — никакой,
Но всегда слегка лукавый
И навеки — только свой!

Нет распределения справедливости;
нет ни добра и зла, ни награды и наказания
за добрые и злые дела.

Макхали Госсала

За веком век Христовы слуги,
Добро венчая, зло клянут
И, заключившись в тесном круге,
Творят над Миром страшный суд.

Я их заветы отвергаю.
Добра от зла не отличаю, —
И все ж я, несомненно, жив,
И даже весело играю,
И даже в горестях счастлив.

Я знаю: в мире бесконечном
Наш человеческий аршин
Не может измерять глубин —
И вижу брата в каждом встречном.

Постигнув вещую науку,
Преодолев земную муку,
Разрушив тесную тюрьму —
Святому жму я крепко руку,
Убийце руку крепко жму.

Все, в чем есть морали привкус,
Мне противно и смешно
И гнилым Христовым духом
Для меня осквернено.

Лишь глупец иль худосочный
Спросит: «Жизнь зачем дана?»
Мудрый, сильный и здоровый
Жизнью пьян, как от вина.

Без сомнений и вопросов
Он проводит ночь и день;
Если ж станет на пороге
Ранней смерти злая тень, —

Отмахнется он от гостьи,
А коль гостья не уйдет,
Он спокойно сложит руки,
Стиснет зубы и умрет.

Существованье беззаботное
В удел природа мне дала:
Живу — двуногое животное, —
Не зная ни добра, ни зла.

Всегда покорствую владыке я,
Который держит бич и корм,
И чужды мне стремленья дикие
И жажда глупая реформ.

Услышу <слово> коль про бога я, —
Я только прыскаю в кулак:
Чья мысль бездарная, убогая
Могла в пустой поверить знак?

В свои лишь мускулы я верую
И знаю: сладостно пожрать!
На все, что за телесной сферою,
Мне совершенно наплевать.

Когда ж промчатся дни немногие
И смерть предстанет предо мной,
То протяну спокойно ноги я
И мирно сделаюсь землей.

Дождик хлещет. Сквозь опорки
Слякоть ноги холодит.
Ветер треплет на пригорке
Ветки голые ракит.

Жмется ласково котомка
К истомленному горбу,
И пою, как птица, громко,
Славя путь мой и судьбу.

Может быть, я ночью вьюжной
Упаду, и вплоть до дня
Снег холодный, снег жемчужный
Будет падать на меня.

И тебе, метель родная,
Не страшась и не грустя,
Сном последним засыпая,
Улыбнусь я, как дитя.

Пускай в Меня, как в водоем,
Вольются боль, и грязь, и горе:
Не в силах молния огнем
Испепелить иль выжечь моря!
Пусть мириады спирохет
Грозят душе уничтоженьем,
Но Я — мыслитель и поэт, —
Я встречу их благословеньем!
Пусть паралич цепями Мне
Скует бессильные суставы, —
Умру спокойно в тишине,
Как умирают в холод травы.
Пускай безумье, как туман,
Над мозгом сумрачно сгустится, —
Мой Дух — безмерный океан:
Века пройдут, туман умчится!
И снова, как ребенок, Я
Взгляну невинными глазами
На цвет и прелесть бытия —
В глаза ликующему Браме!

Я судьбу свою горькую, мрачную
Ни на что не желаю менять:
Начал жизнь я мою неудачную, —
Я же буду ее и кончать!
Больше бога, Героя и Гения
Обожаю себя самого,
И святей моего поклонения
Нет на нашей земле ничего.

Неудачи мои и пороки
И немытый, в расчесах, живот,
И бездарных стихов моих строки,
И одежды заношенной пот —
Я люблю бесконечно, безмерно,
Больше всяких чудес бытия,
Потому что я знаю наверно,
Что я — это — Я!

Я не лучше других, не умнее,
Не за силу и доблесть мою
Я любовью к себе пламенею
И себе славословье пою.
Я такой же бессильный и тленный,
Я такая же тень бытия,
Как и все в бесконечной вселенной,
Но я — это — Я!

Утратив все, приветствую судьбу.

Тютчев

Я захворал проказой. В лепрозорий
Меня отправили врачи.
Кругом сухая степь. Огнисты зори
И пламенно горят лучи.

И — как огонь — горят на коже ранки,
И мутный гной течет из них,
И слышатся всечасно перебранки
Соседей язвенных моих.

Но чем ни глубже боль пускает корни,
Чем ни отравленнее кровь,
Тем ярче, радостней и животворней
Растет в душе моей любовь.

Я — как дитя — шепчу привет былинкам,
Что вырастают на дворе,
И в воздухе дрожащим паутинкам,
И птичьим песням на заре.

Когда лежу, щекой прижавшись гнойной
К подушке — и гляжу во тьму,
И месяц в окна поглядит спокойный,
Как брату, радуюсь ему.

Пусть догнивает тело от болезни,
Но духом я постиг давно,
Что я живу в родимой, в милой бездне,
Что Макрокосм и Я — Одно.

Бациллы, мне терзающие кожу,
Со мной пред вечностью равны,
И я проклятием не потревожу
Святую тайну тишины.

Ни зависти, ни злобы я не знаю,
Меня не давит тесный плен,
Я человечество благословляю
Из-за моих высоких стен.

Не все ль равно: здоров я или болен,
Любим людьми или забыт,
Когда мой дух, как птица в небе, волен
И сердце от любви горит!

Все равно мне: человек и камень,
Голый пень и свежий клейкий лист.
Вечно ровен в сердце вещий пламень
И мой Дух непобедимо чист.

Всем терзаньям, всем усладам тело
Я без сожаленья отдаю,
Всем соблазнам я вручаю смело
Душу преходящую мою.

Мне уже не страшно беззаконье,
Каждый звук равно во мне звучит:
Хрюкнет ли свинья в хлеву спросонья,
Лебедь ли пред смертью закричит.

Уж ни жить, ни умирать не буду,
Стерлись грани, дали, времена,
Только Я — Один во всем и всюду,
А во Мне — лишь свет и тишина.