Архив стихотворений Александра Измайлова

Был здесь давно один мерзавец
Гордюшка, плут-книгопродавец.
По честности и по уму
Вином бы торговать ему
В какой-нибудь корчме, и то не христианской —
В жидовской иль магометанской.
А походил он на жида!
Без совести и без стыда
На белый свет родился,
Рад удавиться и за грош;
А впрочем, всем он был хорош;
Немножко грамоте учился,
Мог двоеточие от точки отличить,
Мог объявление о книге сочинить,
Любил для барышей душой литературу,
В «Оракулах» держал всегда сам корректуру;
Ученых пьяниц он погодно нанимал
И компиляции в свет с ними издавал.
Жаль, не писал стихов Гордюшка!
Одна почтенная старушка
По смерти мужниной вдруг в нищету пришла;
Что было лишнее, кой-как распродала,
В ломбард иное заложила;
Одну лишь комнату топила —
Так берегла дрова
И деньги бедная вдова.
Занемоги она еще весной ненастной.
Как быть?
Лекарства не на что купить.
Но добрый лекарь частный
Старушке страждущей помог.
Да наградит его сам Бог!
А он всегда тех награждает,
Кто бедным вдовушкам охотно помогает.
Узнал торгаш Гордей,
Что после мужа есть шкап целый книг у ней.
Вот он к больной приходит,
В постели бедную находит,
И говорит: «У вас, я слышал, книжки есть…
Хоть торга книгами не можно нынче весть…
От книг так плохи авантажи,
Что лучше продавать, поверьте, калачи…
Но на комиссию я взял бы для продажи;
Позвольте посмотреть». Дают ему ключи.
Вот шкап он отпирает —
Шкап книгами набит.
Гордюшка их перебирает.
На титулы глядит,
Понюхает иную,
То улыбнется плут,
То рожу сделает такую,
Как будто долг с него берут.
Смотрел, глядел час целый;
В затылке почесал;
Потом с осанкой гордой, смелой
Презрительно сказал:
«Хоть счетом книг и много,
Но разобрать коль строго,
Так мало тут добра.
Ну что? «Деяния Петра»,
Да Ломоносова, Державина творенья,
И Дмитриева сочиненья,
Жуковского, Карамзина —
И только ведь из русских!»
— «А сколько, батюшка, зато здесь книг французских,
Латинских, греческих?» — «Да все ведь старина!
Расина, Буало, Корнеля всяк имеет;
По-гречески ж не всякий разумеет.
А, правду молвить, и латынь
Хоть кинь!
Народ наш деловой, торговый и воинский —
Начто же нам язык латинский?..
Однако, так и быть,
Рад все у вас купить,
Коль сходно отдадите.
Ну, много ли, сударыня, хотите?»
— «А сколько б дали вы?» — «Да что вас обижать?
Извольте: дам я… двадцать пять».
— «Как? Двадцать пять рублей? За все?.. Не грех вам это?»
— «Да рассудите: нынче лето;
А до зимы
Почти ведь не торгуем мы.
Не выручишь, ей Богу, и на лавку!»
— «Я лучше их сожгу! Как? Двадцать пять!» — «Жаль вас!
Извольте, так и быть, вдобавку
Еще пять рубликов, н деньги сей же час!»
— «Подите ж вон» — «Ну, десять я прибавлю.
Хотите тридцать пять?
И шкап, пожалуй, вам оставлю
Да буду, матушка, вас вечно поминать».
Старушка рассердилась,
С Гордюшкой побранилась
И гонит плута вон.
Нейдет, однако, он,
Торгуется, клянется,
Что покупателя другого не найдется,
И наконец
За сотню книги все купил у ней, подлец!
Возрадовался мой Гордюшка,
Что им ограблена так бедная старушка.
А после на пятак взял рубль он барыша.
Куда ж пойдет душа
Такого торгаша?
В ад, разумеется, конечно!
По приказанью трех безжалостных сестер
Из книг, им проданных, там сделают костер,
И будет жариться он вечно.

Приятель у меня старик проказник был;
Богатый человек, почти и не служил —
Отставлен с крестиком. В Москве он мало жил,
А более в своей любимой подмосковной;
Имел там дом огромный,
Большой фруктовый сад,
И английский еще, иль парк-оранжереи,
В которых рос отличный виноград,
Зверинец, свой оркестр и разные затеи:
Имел актеров крепостных,
Актрис, певиц, танцовщиц ловких,
Наемных трех французов бойких
Да сотни две собак и гончих и борзых.
Пять тысяч душ ему досталося в наследство,
Да долгу нажил миллион;
Так деньгами сорить мог он.
Его любило всё соседство.
И как же не любить?
Где всласть поесть, попить,
Повеселиться?
У Дурнева. А денег где занять,
Когда нужда случится? У Дурнева ж.
Расписку только дать,
Какую вздумает он сам продиктовать,
И на условия все тотчас согласиться.
Случалось, иногда брал туфли он в заклад,
Халат, кушак иль шапку, или миску;
А деньги возвратишь — отдаст тебе расписку,
Залог и сумму всю назад.
К своим собакам звал соседских по билетам;
Рожденье праздновал любимых лошадей;
Дурачился, сказать уж правду, не по летам;
Но, впрочем, не был он в числе дурных людей
И делал иногда, что должно.
Проказничать богатым можно.
В деревне Дурнева когда я навестил,
Меня он славно угостил;
Музыка за столом гремела,
И первая певица пела.
Вот отобедали. «Что, не угодно ль в сад?»
— «О, рад!»
Пошли. Какой чудесный там каскад!
Какие мостики, беседки и руины!
Куда ни взглянешь, всё картины.
«А это что за храм? —
Вскричал я в изумленье,
Увидя с куполом, с колоннами строенье;
Уж подлинно сказать, что было загляденье! —
Что там?
Какое божество сей храм в себе скрывает?»
— «Наружность иногда обманчива бывает,*
И это, господин поэт, вам не во гнев,
Не храм, а хлев!»
— «Как хлев?» — «Войдите
И поглядите».
Толкаю дверь, вхожу
И с поросятами свиней тут нахожу.
«Ну, видишь ли мои затеи?
Не все еще; в другом покое есть и змеи.
Войди, увидишь сам, что правду говорю».
— «Покорнейше благодарю…
Повеса ты, повеса!
Ну стоит ли, скажи, потратить столько леса,
Искусства и труда
Для змей и для свиней? Ужели нет стыда
Тебе дурачиться в твои почтенны леты?»
— «А ваша братья-то, поэты,
Что делают? Не то ли ж, что и я?
На что дар многие из вас употребляют!
Цветы поззии фигурно рассыпают,
А под цветами глядь — или в грязи свинья,
Иль ядовитая змея.
Но свиньи у меня других хоть не марают,
А змеи не кусают.
Желаю знать, что б ты на это отвечал?»
Я… промолчал.
_____________________
* Стих И. И. Дмитриева

Когда б я был богат, я всё бы спал да ел,
Еще бы пил — и так бы растолстел,
Чтоб скоро с Пробтером сравнялся.
Ничем бы уже я тогда не занимался:
Сидел бы и лежал;
Стихов бы даже не писал,
А только б прежние приятелям читал.
Однако чересчур быть толстым также худо.
В Москве я знал купца — осьмое, право, чудо!
Представьте, он в сажень почти был в вышину
И два аршина в ширину. Однажды из его кафтана,
Без спора, без хлопот,
Обил обойщик два дивана
И для жены еще украл тут на капот.
Ну, нечего сказать, мой Брюханов был диво!
А как тянул он пиво,
Как ел! Зато не мог ходить
И заставлял себя по комнатам водить.
Держал он, по совету
Искусных докторов, престрогую диету,
Пускал и кровь — всё пользы нету.
Без ужина сыпал на жестком тюфяке
И, наконец, на голом сундуке.
В лице немного станет хуже;
Глядишь — а платье уже!
К несчастью, мой толстяк купец
Бездетный был вдовец.
Одни приказчики с ним жили,
И многие из них сродни ему хоть были,
Но в лавках у него и в доме все щечили.
Добра-то же, добра!
Ломилися шкапы от серебра.
Однако без смотренья
Дошел бы наконец совсем до разоренья:
Он счетов три года уже не поверял;
Так мудрено ль и весь утратить капитал?
Решился Брюханов жениться,
Не для того, чтобы наследников иметь,
А чтоб жена могла за домом приглядеть,
И перестал лечиться.
Когда есть деньги у кого,
Хоть будь урод, пойдут охотно за него.
Притом же не искал жених наш ни богатства,
Ни красного лица: искал себе жену
Для облегчения в заботах, для хозяйства;
И сваха честная нашла ему одну
Девицу пожилую,
Лет под сорок такую,
Пресмирную, хозяйку дорогую:
Без арифметики по пальцам всё сочтет,
Крупинка у нее и та не пропадет;
Пример для всех купчих: тиха, скромна, учтива,
В компании важна и молчалива.
Нельзя пересказать, как Брюханов был рад,
Что Бог ему послал такой завидный клад.
Какое сделал он приданое невесте
И сколько подарил парчи ей, жемчугу,
Серег, перстней — всего припомнить не могу,
А свахе — сто рублей да лисью шубу в двести;
В три тысячи ему стал на другой день бал.
Лишь только молодой на нем не танцевал.
Вступила наконец в хозяйство молодая —
Пошла тут кутерьма такая,
Что Боже упаси,
Святых вон понеси!
С утра до вечера бранится и дерется,
А мужу бедному всех больше достается.
Как скажет что — беда; беда, коль и молчит.
Пропал сон у него, пропал и аппетит.
Прошло недели три, четыре —
Кафтан день ото дня становится всё шире;
Вот начал уже сам ходить:
Пойдешь и нехотя, как палкой станут бить.
Нашел в супруге он находку!
Куда девалася его вся толщина!
Как раз избавила его от ней жена —
Простыми средствами — и вогнала в чахотку:
Осталась через год лишь тень его одна!

От лишней тягости кто хочет свободиться,
Тому на злой жене советую жениться.

Бедняк, которому наскучило поститься
И нужду крайнюю всегда во всем терпеть,
Задумал удавиться.
От голода еще ведь хуже умереть!
Избушку ветхую, пустую
Для места казни он поблизости избрал
И, петлю укрепив вокруг гвоздя глухую,
Вколачивать лишь в стену стал,
Как вдруг из потолка, карниза и панели
Червонцы на пол полетели.
И молоток из рук к червонцам полетел!
Бедняк вздрогнул, остолбенел,
Протер глаза, перекрестился
И деньги подбирать пустился.
Он второпях уж не считал,
А просто так, без счета,
В карманы, в сапоги, за пазуху наклал.
Пропала у него давиться тут охота,
И с деньгами бедняжка мой
Без памяти бежал домой.
Лишь он отсюда удалился,
Хозяин золота явился.
Он всякий день свою казну ревизовал;
Увидя ж в кладовой большое разрушенье
И всех своих родных червонцев похищенье,
Всплеснул руками и упал, —
Лежал минуты две, не говоря ни слова;
Потом как бешеный вскочил
И петлею себя с досады удавил,
А петля, к счастию, была уже готова.
И это выгода большая для скупого,
Что он веревки не купил!

Вот так-то иногда не знаешь,
Где что найдешь, где потеряешь;
Но впрочем, верно то: скупой как ни живет
Спокойно не умрет.

Я хочу, чтоб смерть застала
С трубкою меня в руках;
Чтоб в то время предо мною
Пунш на столике стоял;
Чтоб Милена на коленях
У меня тогда была.
«О всемощная богиня! —
Так бы смерти я сказал. —
Погоди-ка ты немножко,
Дай стакан мне мой допить,
Дай проститься мне с Миленой,
Буду я готов сей час;
Между тем мою ты трубку,
Если хочешь, покури».
Тут бы мигом пунш я допил,
Тут бы уж в последний раз
Милую мою Милену…
К сердцу крепко я прижал
И в минуту восхищенья
Закричал бы так на смерть:
«Что ж ты, глупая, зеваешь,
Ну! рази теперь скорей».

Что слышу? Пнин уже во гробе!
Уста его навек умолкли,
Которы мудростью пленяли!
Навеки Сердце охладело,
Которое добром дышало!
Навек рука оцепенела,
Котора истину писала!
Навеки мы его лишились!

О смерть! исчадье ада злое!
Зачем, зачем его сразила?
Он был еще в цветущих летах!
А часто изверги ужасны,
Которы землю оскверняют,
Которы кровь пьют беззащитных,
Живут до старости глубокой!
Зачем не их, его сразила?

Как древо юное весною
В саду при солнце зеленеет
И, будучи покрыто цветом,
Плоды обильны обещает,
Плоды, которые бывают
На нем всегда год года лучше, —
Все им любуются и перстом
Его друг другу указуют…
Но мрак спускается на землю —
Валится цвет и лист зеленый…
Вотще садовник истощает
Свое искусство попеченья:
Прекрасно древо сохнет, сохнет,
И глядь… совсем уже засохло, —
Так точно Пнин погиб несчастный!

Сего ль, друзья, мы ожидали?..
Почтим же прах его слезами,
Цветами гроб его украсим
И памятник ему воздвигнем
Над хладною его могилой,
Хотя он памятник поставил
Еще давно себе и вечный —
В сердцах у нас, в своих твореньях.
О Пнин! друг милый и почтенный!
Мир праху твоему навеки!
Твое век имя будет славно
И память вечно драгоценна
Для нас и для потомков наших!

Когда писать что должен буду
Для пользы я моих сограждан,
Тогда, о Пнин, мой друг любезный!
Приду я на твою могилу
И, тень твою воображая,
Твоим исполнясь вдохновеньем,
Писать тут лучше, лучше стану.
Когда же мне судьба сулила
Еще прожить на свете долго
И небо мне сынов дарует,
То им доставлю воспитанье
По правилам, изображенным
В твоем полезнейшем журнале.
Тебя в пример им ставить буду
И приведу на то их место,
Где прах теперь твой почивает.
Слезами мы его окропим,
И с благодарностию будем
Произносить твое мы имя,
Пока с тобой не съединимся.