Что это — властное, трепетно-нежное,
Сердце волнует до слез,
Дух заливает любовью безбрежною,
Имя чему — христос?
Был ли он правдою? Был ли видением?
Сказкой, пленившей людей?
Можно ль к нему подойти с дерзновением,
Надо ль сойтись тесней?
Если б довериться, бросив сомнения,
Свету, что в мир он принес,
Жить и твердить про себя в упоении
Сладостный звук — христос!
Если бы с ним сочетаться таинственно,
Не ожидая чудес,
Не вспоминая, что он — единственный,
Или что он воскрес!
Страшно, что он налагает страдание,
Страшно, что он есть искус…
Боже, дозволь мне любить в незнании
Сладкое имя — иисус.
Что же, в тоске бескрайной
Марине Цветаевой
«Что же, в тоске бескрайной
Нашла ты разгадку чуду,
Или по-прежнему тайна
Нас окружает всюду?»
— видишь, в окне виденье…
Инеем все обвешано.
Вот я смотрю, и забвеньем
Сердце мое утешено.
«ночью ведь нет окошка,
Нет белизны, сиденья,
Как тогда быть с незнаньем?
Страшно тебе немножко?»
— светит в углу лампадка,
Думы дневные устали.
Вытянуть руки так сладко
На голубом одеяле.
«где те твое покаянье?
Плач о заре небесной?»
— я научилась молчанью,
Стала душа безвестной.
«горько тебе или трудно?
К богу уж нет полета?»
— в церкви бываю безлюдной.
Там хорошо в субботу.
«как же прожить без ласки
В час, когда все сгорает?»
— детям рассказывать сказки
О том, чего не бывает.
Храм
Нет прекраснее
И таинственней нет
Дома белого,
Где немеркнущий свет,
Где в курении
Растворяется плоть, —
Дом, где сходятся
Человек и господь.
Хлеб
У мира отнят волей бога
Небесный дар — насущный хлеб
За то, что тело ты убого,
А дух ослеп.
Когда под солнцем, на свободе,
К земле тяжелый колос ник —
Не знали мы, что он господен
И так велик.
Изысканной не просит пищи
Смирившаяся ныне плоть,
Но нужен ей с сумою нищей —
Ржаной ломоть.
Как грешница без покрывала
Стоит бесхлебная страна.
Господь, сними с нее опалу
И дай зерна.
Учителя
Как много было их, — далеких, близких,
Дававших мне волнующий ответ!
Как долго дух блуждал, провидя свет,
Вождей любимых умножая списки,
Ища все новых для себя планет
В гордыне ницше, в кротости франциска,
То ввысь взносясь, то упадая низко!
Так все прошли, — кто есть, кого уж нет…
Но чей же ныне я храню завет?
Зачем пустынно так в моем жилище?
Душа скитается безродной, нищей,
Ни с кем послушных не ведя бесед…
И только в небе радостней и чище
Встает вдали таинственный рассвет.
Ты о чуде долго молила
Маргарите С.
Ты о чуде долго молила,
Призывая матерь господню.
И все глуше, все безысходней
Становилось в жизни немилой.
И вняла царица небесная —
Развязала путы безбольно
И под светлый звон колокольный
Послала гостя чудесного.
Но, изжив мгновение это,
Жажда чуда в сердце упала,
И навек тебя осияла
Благодать вечернего света.
Говорили люди с участьем:
«она вовсе стала блаженной».
И не видели нити нетленной,
И не знали, в чем ее счастье.
Ты мне сказал, что любишь мало
Ты мне сказал, что любишь мало,
Что страсть упала,
И ум ленив, и скуден дух.
Но речь твоя не испугала.
Давно я знала,
Что я должна любить за двух.
Пребудь в дремоте невзмутненной,
Смотри, как мимо
Печаль и радость летят, —
Я понесу одна, незримо,
Неутомимо,
Любви таинственный обряд.
Ты грустишь, что Руси не нужна ты
Ты грустишь, что Руси не нужна ты,
Что неведом тебе ее путь? —
В этом сердце твое виновато:
Оно хочет забыть и уснуть.
Пусть запутана стезя!
Спать нельзя! Забыть нельзя!
Пусть дремуч и темен лес —
Не заслонит он небес!
Выходи поутру за околицу,
Позабудь о себе и смотри,
Как деревья и травы молятся,
Ожидая восхода зари.
Нам дано быть предутренней стражей,
Чтобы дух наш, и светел, и строг,
От наитий и ярости вражей
Охранял заалевший восток.
Тропинка змеится
Тропинка змеится,
Уводит взор
Выше, все выше
За кряжи гор.
Выше, все выше
Она ведет.
Всегда одинока,
Всегда вперед.
Зеленою лестью
Меня окаймляет,
Полынным духом
Пьянит и ласкает,
Вот алым маком
Навстречу метнулась —
Младенчество где-то
Мое улыбнулось…
Думы, бездумье
Туг ни к чему —
У легкой, у горной
Я в плену.
Как забвенно, как свободно
Она реет!
Что же сердце, мое сердце
Не хмелеет?
Уж близко свершенье,
Бледнеют сны, —
Вдали за уступом
Лазурь волны.
Судьба, обрываясь,
Смолкает —
Никто про меня
Не узнает.
Тихая гостья отшельная
«Тихая гостья отшельная…»
Над городом-мороком.
Вяч. Иванов
Тихая гостья отшельная
В час полуночный
Над городом-мороком
В башню стучится
И медлит робко
У входа.
Отвычное сердце
Жарко дышит,
Горним видением
Объятое…
Из немых глубин
Вознеслась душа
На простор вершин,
Где горят снега,
На отроги скал,
Где орлуют орлы,
Где гибель ликует
Средь вихрей света,
Носясь, хмелея
На буйной воле.
И дрожит над бездной,
За край цепляясь,
Душа темнодолая…
А в солнечном горне
Уж плавятся крылья —
Дар бескрылой…
И плачет радость,
Прижавшись к камню,
Воздевши очи
Горе.
Поздняя гостья
Из дебрей пришлая,
На вещем пороге
Зыблется пламенем,
Не знает, можно ль?
Слушает душу
И зрит, слепоокая,
Дивуясь, —
Чудо.
Таясь за белыми ставнями
Таясь за белыми ставнями,
Я жизнь твою стерегу.
С твоими врагами давними
Глухую веду борьбу.
Люблю колебания голоса,
Смотрю, как, бродя босиком,
Ты рыжие сушишь волосы
В саду под моим окном.
Смотрю, как страсть ненасытная
Сдвигает жадную бровь.
Ах, только моею молитвою
Спасется твоя любовь!
Там, на земле изборожденной
Там, на земле изборожденной,
Мелькнул знакомый ровный след.
Кто смог средь пляски исступленной
Пройти походкой прежних лет?
И там, где слышен неустанно
Невнятный гул, звериный рык,
Раздался музыкой старинной
Простой размеренный язык.
Пусть эти звуки устарели
И их отвергнул мир, презрев.
Но слаще сладостной свирели
Старинный, медленный напев.
Опять доверием объята,
Душа волнуется слегка —
И верится — заклятье снято,
И к другу тянется рука.
Так ли, господь? Такова ль твоя воля
Так ли, господь? Такова ль твоя воля?
Те ли мои слова?
Тихо иду по весеннему полю,
Блещет росой трава.
Дом мой в молчаньи угрюм и тесен,
Как в него вступишь ты?
Хочешь ли ты моих новых песен,
Нищей моей простоты?
Смолкну, припав к твоему подножью,
Чуть уловлю запрет…
Быть тебе верной — прими, о боже,
Эту мольбу и обет!
Много путей, перепутий много,
Мигов смятенья и тьмы,
Буду молчать или нет дорогой —
Будет, как хочешь ты.
Страстная суббота
Он здесь, но я его не слышу,
От сердца лик его сокрыт,
Мне в душу дух его не дышит,
И он со мной не говорит.
Он отлучил от единенья,
Отринул от священных стен.
Возжажди, дух мой, униженья
И возлюби свой горький плен.
Глаза отвыкли от моленья,
Уста не помнят божьих слов.
И вянут в горестном забвеньи
Мои цветы — его садов.
Внемлю, как тяжкие удары
Смыкают цепи бытия,
И жду — какой последней карой
Воспламенится ночь моя.
Стосковался мой голубь в темнице
Стосковался мой голубь в темнице
Мой сизокрылый, мой строгий —
Услыхал, как вещие птицы
Воркованием славят бога.
И забился крылами в стены,
Стены темны и низки.
Рвется из долгого плена,
Чует, что сроки близки.
Что это? Пенье ли птицы?
Или то звон колокольный?
О, как трепещет в темнице
Голубь святой, подневольный!
Спускаться вниз и знать, что никогда
Спускаться вниз и знать, что никогда
Уж не вернешься в царство света,
Что больше для тебя с вершины этой
Не заблестят снега…
Расстаться с тем, чем сердце все полно,
Одной остаться с мертвым горем,
И оглянуться тяжким взором —
И не узнать — за что?..
И мимо, мимо проходить всегда,
Сменяя тусклый день ночной тоскою,
И выпускать из рук все дорогое,
И знать, что — никогда…
Сосны столпилися
Сосны столпилися
Ратью угрюмою,
В цепи закованы
Строгою думою.
Сосны зеленые!
Сосны несмелые…
Там, за песчаными
Дюнами белыми.
Сосны! Вы слышите?
— море колышется…
Как непохожа здесь
Жизнь подневольная,
Логово мшистое,
Слезы смолистые —
На своевольное,
Чудно-привольное,
Дико-свободное
Море раздольное!
Сами не веды,
Вы поселилися
Близ все смывающей
Бездны играющей,
Где все решается,
Вмиг изменяется,
Гибель с рождением
Вместе сливаются…
Радость погибели
Вы не узнаете,
Крепко корнями вы
В землю цепляетесь.
Тихо вы шепчете
Думу сосновую,
Никнут под думою
Ветви угрюмые…
Долго вы будете
Здесь, терпеливые,
Ждать — неподвижные,
Ждать — молчаливые,
Миг откровения,
Тайны рождения —
И не дождетеся…
Там же за дюнами
Вечно безродное
Веще-свободное —
Сосны! Вы слышите?
— море колышется…
Сонеты
I
Все строже дни. Безгласен и суров
Устав, что правим мы неутомимо
В обители своей, очам незримой,
Облекши дух в монашеский покров.
Не ждем ли знаю от иных миров?
Иль чаем встречи с братией любимой?
Когда мы, кротостью своей томимы,
Встаем с зарей под звон колоколов.
Единый есть из них, из меди алой,
Неутомимей всех гудит в тиши,
Грозит и милует и холодом металла
Сдвигает ритм замедлившей души.
И тонким пламенем, поднявшись выше,
Она горит молитвенней и тише.
1919, Судак
II
В годину бед и страшного итога
Тебя коснулся он крылом своим,
Но тот, что раньше был неустрашим,
Стоит теперь смущенный у порога.
Глядит вперед задумчиво и строго,
Тоскою новой дух его томим,
Он мира не видал еще таким,
Здесь нет ему готового чертога.
Но храмом может стать ему весь свет.
Вы, полюбившие на грани лет!
Ваш жребий жертвеннее и чудесней.
Вокруг сожженные поля лежат —
Вам суждено всему сказать: воскресни!
И обратить пустыню в божий сад.
1919, Судак
III
Вчера в таинственной прохладе сада
Я ветку нежную сорвала, всю в цвету.
Был вечер тих, лил в сердце полноту,
Казалось мне, что ничего не надо.
Прекрасен мир и не нужна пощада.
Не радостно ль сгубить свою мечту
И мирту вешнюю отдать христу?
Не в жертве ли нежнейшая услада?
Отныне буду я обнажена.
Долой зеленых листьев покрывало!
Но отчего растет во мне вина?
Душа ль незримая затосковала?-
Так я стояла, сердцем смущена,
А мирта под ногой благоухала.
1919, Судак
IV
Вожатый, что ведет меня измлада,
Склонился в тихий час и мне сказал:
«пусть дни твои горят, как звезд плеяда,
Как до краев наполненный фиал!
Пусть каждый будет полн любовью, страдой
И будет все ж прозрачен как кристалл.
Нейди вперед, не засветив лампады,
Чтоб каждый день в веках не угасал!»
Ах, дней моих безвестных вереница!
За то, что я не осветила вас, —
Увы! — стал каждый сам себе темницей!
Но мне из прошлого чуть слышный глас
Ответствует: «ты нам воздашь сторицей
Тем светом, что зажжешь в свой смертный час».
1919, Судак
V. Отчаяние
Хор дней бредет уныл и однолик,
Влача с собой распавшиеся звенья.
Лишенная пророческого зренья,
Забывшая слова священных книг,
Стою одна я в этот страшный миг.
В душе ни чаяний, ни умиленья.
— и чудится, что где-то в отдаленьи
Стоит, как я, и плачет мой двойник.
Утешной музы не зову я ныне:
Тому, чьи петь хотят всегда уста —
Не место там, где смерть и пустота.
И голос мой раскатится в пустыне
Один, безмолвием глухим объят,
И эхо принесет его назад.
Сонет (Нет меры горести, и благу, и смиренью)
Нет меры горести, и благу, и смиренью…
«расстанемся опять, — сказал он мне вчера, —
Все наши встречи — ложь. И ложь, что вы — сестра,
И простоты нет там, где нет забвенья».
И поднялось опять знакомое мученье,
Пронзавшее все дни и ночи до утра…
«еще не волен я, и не пришла пора.
Быть может, через год придет освобожденье…»
Забыл, что нет годов, и дней осталось мало.
Измучен дух, последнее настало…
Но вдруг к ногам моим беспомощно приник.
И головой колен коснулся богомольно.
И долго мы сидели безглагольно,
Благословляя этот горький миг.
Сонет (Был поздний час, и веяла прохлада)
Посв. Людвигу Квятковскому
Был поздний час, и веяла прохлада,
Когда переступил он наш порог.
В тяжелом пламени немого взгляда
Зрел неуклонный непонятный рок.
В душе его мы чуяли преграду,
Он среди всех казался одинок.
Хотелось знать, где боль и где отрада,
В какой борьбе он духом изнемог.
Шли дни, — и все, что было в сердце сжато
Средь творчества и дружеских бесед,
Исторглось песнями и стало свято,
С судьбы был снят мучительный запрет.
Пришел к нам бранник темн[ый] и винов[ный]
— ушел свободный жертвенный…