Антиох Кантемир — Сатира 5: На человеческие злонравия вообще: Стих

Сатир и Периерг

Сатир

‎Сильна Пана воля будь, хоть мне смерть случится,
Невозможно мне с людьми в городе ужиться.
Нравы наши меж собой чрезмеру различны,
К тому ж телу платья их мойму не приличны:
Беспокоят чрезмеру. Красоте радея,
Как осла златом себя тягчат; руки, шея,
Ноги, чреслы спутаны. Недруги покоя,
Зимой от стужи, летом не щитят от зноя.
Провалитесь от меня, тягости златые,
Глупцам чтительны, и вы, кудри накладные, —
Довольно уже страдал я в вашем обмане!

Периерг

‎Ба! что вижу я! Сатир в штанах и в кафтане;
Кривы ноги в сапогах его оказуют
И рога, что теперь вскрыл, — так изобразуют
Урода наши писцы. Какое-то чудо!
Откуду, кто и куды — испытать не худо.
Позволь мне, буде не в гнев, у тебя спроситься:
Кто ты таков? откуду и куды? Мне мнится,
По виду чужестранец ты: если в чем можно
Услужить, я весь готов к приказам неложно.

Сатир

‎Прочь от меня, неложно мне к службе готовый!
Ты человек, знаю я, -обман сей не новый
В вашем роде: обыкли вы все льстить словами,
И дружбу свою являть уст лише краями,
Злобны сердцем. Оставь мя, пожалуй, в покое,
Ничего не требую!

Периерг

‎Неправо худое,
Не знав меня, обо мне мнение имеешь;
Когда мысль мою и нрав ты уразумеешь,
Не скажешь, что люди все меж собою сходны.
Я сам знаю, что весьма в нашем роде плодны
Недостатки, и много есть чего гнушаться;
Люблю ж добрых, а злых тщусь людей удаляться.
На любопытство мое откройся как другу,
Узришь, что усты сулю и сердцем услугу.

Сатир

‎Ничего не требую, в лес свой возвращаюсь,
Однак удоволю тя, пока раздеваюсь.
Целый час, по милости, что зовете, моды,
Не станет весь вздор сей снять; бесконечны годы
Жизни вашей чаял бы тот, кто примечает,
Сколько в безделках часов человек теряет.
Проводите утро все, тело убирая
И волосы на главе; столько ж, раздевая
Тело, уйдет времени; хоть брюхо довольно
Можно в четверть насытить, вам мнится не полно
Три часа на ужину, три часа обеду;
В беседах остатки дня бесплодных, соседу
С вредом, или в забавах, как вы говорите,
Летят; буде случитесь одни, ночь всю спите;
Но к вопросу твоему слово обращаю.
Сатиром меня весь строй мой довольно, чаю,
Являет. Пан, славное Пенелопы чадо,
Кой лесами властвует, коим пасет стадо
Безопасно всякое, и благополучны
Браки бывают, — первы он свирели звучны
Составил; царем весь род сатир почитает.
Веселый с природы, бог на всяк день желает
Нову причину к смеху; наше того дати
Житье не может; в лесах жизнь мы провождати
Обыкли просту весьма; то одно желаем,
Что нам сродно, лишностей всяких отбегаем.
Того ради Пан обык в всякие три лета
Рассылать несколько нас во все край света,
Всякого в различные места, в разны грады.
Меж людьми мы живучи, обычьи, обряды
И нравы приметим их; к нему возвращаясь,
Сказуем; он слушает, с смеху надсаждаясь.
Минулось уж два года, как царскую волю
Исполнять мне череда пришла; в мою долю
Пал сей город, где изжить третий год нет силы.

Периерг

‎Обычай столько тебе сделал леса милы.

Сатир

‎Не лес мил — ваше житье мне несносно стало.

Периерг

‎Как же можешь исполнить во время так мало
Указ царев? набрал ли известий довольно,
Чтоб его увеселить? Мне мнится, не полно
Ста лет, чтоб человека вызнать хоть отчасти:
Столь многовидны его суть нравы и страсти.

Сатир

‎Вызнать вас намеренье в ум мне не входило —
Смеху причину набрать дело мое было,
В чем довольно преуспеть и месяца много.
Во всех почти ваших нет поступках иного,
Куды ни вскинешь глаза — нельзя не смеяться.

‎Знаю, трудно тебе в том со мной соглашаться:
Цветы вещей каковы собой, тот не волен
Видеть, но желты все мнит, кто желтухой болен;
Так впоенное с млеком мнение неправо
И повадка не дает вам рассуждать здраво
О состояньи своем, о своих поступках,
Хоть вы столь близки себе, что нет нужды в трубках.
Человек, что ссор бежит, снося брань, побои,
И в помочь свою зовет ноги лише двои, —
Благорассудным у вас мужем тот бывает,
Хоть совесть и вид его трусом быть являет.

‎Другой, что за взгляд один, за словцо неважно
Ищет ссору и драку и в мал час отважно
Не щадит и саму жизнь, чтоб вредить другому, —
Храбрый муж зовется в вас, хоть, по мне, такому
Безмозглого дурака имя лишь пристало.

‎Стенон, когда в беседе врет что в ум ни вспало,
Ни мал час покой дая языку болтливу;
Слыша его, колесо мельницы шумливу
Воду двигать мнитися в звучные обраты;
От хохотанья его звенят все палаты;
Своим смеется словам; част один смеется;
Руки вольны, сколь язык, куды удается —
Протягает, ни что стыд, ни учтивство зная;
Все, однако, ласково тщатся, принимая
Стенона, к себе привлечь; как день не видают,
Сотью спросятся об нем, шлют и ожидают
Нетерпеливо его, как лучшу забаву,
Нахала сказуя быть веселого нраву.

‎Критон целы двадцать лет над книгой трудился,
В которой древность коньков исследить потщился;
Скончав и издав ее в золотом преплете,
С похвальною речию посвятил Дамете,
Который в мал час прошел всю из край до края,
Одни лишь прилежно в ней коньки примечая,
Кивком главы наградив бдения и поты;
Однак того Критона, что столько работы,
Столько глупо стратил лет в деле, так неплодном,
И глупее судью книг искал в благородном, —
Мудрецом зовете вы, и мните Дамета
Искусным защитником наук в ваши лета.
Наши братья сатиры инак рассуждают

‎О ваших делах: все в них точно примечают
Обстоятельства, зорки и существо само
Проницают; потому смеху вину тамо
Находят, где вы, глаза пяля, порожните
Мешки похвал и еще мало то быть мните.

‎Я знаю, что тех одних если б описати
Пану, коим рок меня привел работати,
Живучи в вас, целый год есть чем забавляться.
В многих домех удалось мне у вас таскаться,
Каждый месяц нового почти господина
Имев, чему два мои свойства суть причина:
Разговор мой так, как строй, будучи забавен;
Всякому, кто ни встречал меня, был я нравен,
И в слуги меня тотчас охотно примали,
Шуты бо всегда у вас в почести бывали;
Но правдолюбив к тому, хвалить мне не можно,
Что хульно, — не, как вы, мысль обык осторожно
Таить, для чего не мог долго пробыть в службе
Того, кто вызнал меня: с правдой вы не в дружбе.

Периерг

‎Если беспечальну жизнь ты и лес твой любишь,
На мал час Паном меня почти; не погубишь
Труд твой. Стихотворец я: песню в твою славу
Сочиню, иль речь твою к исправлению нраву
Людей поздному предать потомству потщуся.

Сатир

‎Береги свои стихи, о мзде не пекуся,
Угождая всякому; вам лише пристало
Не делать даром ничто, и за словцо мало,
За кивок один, за взгляд ожидать, конечно,
Дары, поклоны, службу, благодарство вечно.

‎Всю повесть мою тебе сказать — трудно бремя;
Часть скажу, сколько к тому позволит мне время.

‎Когда Пан нас учредил уж всех к походу,
Всех в платье нас нарядил различного роду
И прилежно кудрями прикрыл наши роги
(Как обычай и у вас), сапогами — ноги.
С слезами в глазах, в сердце с несносным я болем
Вышед с лесу, продолжал путь горой и полем.
Прибыл я в город ваш в день некий знаменитый;
Пришед к воротам, нашел, что спит как убитый
Мужик с ружьем, который, как потом проведал,
Поставлен был вход стеречь; еще не обедал
Было народ, и солнце полкруга небесна
Не пробегло, а почти уж улица тесна
Была от лежащих тел. При взгляде я первом
Чаял, что мор у вас был, -да не пахнет стервом,
И вижу, что прочие тех не отбегают
Тел люди, и с них самых ины подымают
Руки, ины головы тяжки и румяны,
И слабость ног лишь не даст встать; словом, все пьяны.
Пьяны те, кои лежат, прочи не трезвее,
Не обильнее умом — ногами сильнее.
Безрассудно часть бежит, и куды — не знает;
В сластолюбных танцах часть гнусну грязь топтает
И мимойдущих грязнит, скользя, упадая,
Сами мерзки; другие, весь стыд забывая,
Телу полну власть дают пред стыдливым полом
И тщатся нахальливой рукой что подолом
Скрыл обычай обнажить; часто удается.
Шатаясь долго, один напоследок бьется,
Бахусом отягощен, в стену головою
И стену кровью кропит, и в смех над собою
Приводит смотрителей; другой, безрассудну
Прю начав с кем встретился, сносит битву трудну
И вместе с вином блюет зубы с уст смердящих.
Многих вижу вне себя двояко слезящих
Отца, сына, сродника, что живот кончали
Иль лишним хмеля ядом, иль острием стали;
Песни бесстудны и шум повсюду бесстройный,
Что и глухого ушам были б беспокойны;
Словом, крайний там мятеж, бесчинство ужасно;
Народ весь как без ума казался мне власно.

‎Когда я ум углубил, о том рассуждая
И вину неистовству такову не зная
Сыскать, приступил ко мне старик сановитый,
Седою красен брадой, брюхом знаменитый
Пространным; красно лицо жиром все оплыло;
Чуть видны под лбом глаза, и голос унылой.
«Что ты, дружок, думаешь, стоя здесь без дела? —
Сказал мне. — По платью зрю и по строю тела,
Что ты к работе угож; буде ты охоту
Имеешь служить, я дам сносную работу;
Мне нужен верный слуга, ты доволен мною
Найдешься с малым трудом, будь лишь чист душою,
Но наперед скажи мне, кто ты и откуду?» —
«Службу ищу, — отвечал я, — и готов буду,
Коли угоден тебе, служить тебе сердцем.
Деду следуя, отец мой торговал перцем
И богатством сильным был в ближнем граде знатен,
Почтенный всем жителям купец и приятен;
И я бы перец еще продавал, жирея
С лакомства других, чресчур если б сей радея
О счастье моем, свое не сгубил бессудно.
В старости уже своей вздумал он быть студно
С таким богатством меня посадским оставить:
Дворянско имя любовь славы мне доставить
Взбудила его; итак, торг кинув, отдался
В ватаги господские, где весь промотался
В пирах, в дарах, и за пар потерял жаркое.
Умер сам нищ и мне дал наследство такое,
Как ты видишь, что службой принужден кормиться
И принужден сверх того нищете стыдиться».
Выслушав меня, пошел он и за собою
Мне велел идти, горесть чливою рукою
Мою осластить обещал. Идучи мы к дому,
Осмелился я спросить у него такому
Во граде пьянству вину. Старик со слезами,
Вздохнув, отвечал: «Дитя! не дивись меж нами
Беспорядку такову; свет уже сед тает
И к концу идет свойму. Злой нрав управляет,
Как уздой, волю людей, и сладку ту чают
Чашу, что чувствам манит, хоть в ней яд глотают.
Не довольны ж злобны быть и таким являться,
Злость под добродетели видом укрыть тщатся,
И ту виною своим злочинствам быть нудят,
Как хлебом сытным мертвят те, что рыбу удят.

‎Предки наши, кои жизнь и святу и честну
Сами водя и других на стезю небесну
Наставить крайне пеклись, с прочими уставы
Учредили хвальными, к расширению славы
Всевысшего, посвятить дни некии года,
В кои, оставя всю мысль житейску и рода
Того труды, кои нам и нашим не нужны,
Воздержався от злых дел, меж собою дружны,
В деле божием имел только упражняться:
Ему поя, ему день весь тот прожить тщаться
Всяк человек без пола разности и чина,-
Так святой устав ты зришь, чему стал причина.
Точно исполняется одна часть закона:
Всяку работу кинет от вечерня звона
И тот самый, чья жена и малые дети,
Наги уже, вместе с ним должны глад терпети,
Впрочем, церковь иль пуста, иль полна однеми,
Кои казаться пришли иль видеться с теми,
Которых инде нельзя видеть столь свободно.
Молитвы, что поп ворчит, спеша сумасбродно,
Сам не зная, что поет, кто-кто примечает;
День весь в бесчестных потом злочинствах летает:
Праздность бо взносит в ум то, что век бы не вспало
Нам в трудах, и нудит к злу, как коня в бег жало.
Сегодня один из тех дней свят Николаю,
Для чего весь город пьян от края до краю».

‎Пока старик продолжал речь свою умильно,
По двум причинам богов прославлял я сильно:
Первая, что в стропотном и столь злобном граде
Добрый, как казался, муж встрелся мне к отраде;
Другая, что изъяснил он мне, что, конечно,
Я бы угадать не мог. Хоть бы мозг свой вечно
Крутить, никогда бы в ум не могло мне впасти,
Что глупый народ, людей угождая страсти,
Мнился бога чтить, вином наполняя брюхо
И шалея в лености. Когда Пану в ухо
Весть та дойдет, знаю я, как он надседаться
С смеху будет; да и я принужден был жаться,
Часто сморкать и губы искусать до крови,
Видя, что морщить старик начинал уж брови.
Целовальник промыслом, портнов сын с природы,
И в стряпчем он проводив доме млады годы,
Плута чин был исправлять по праву наследства,
По должности, по данну воспитанью с детства
Искуснейший в городе. Одно за мной дело
В службе его было — лить в вино воду смело.
Как скоро бочка с вином стала порожниться,
Нужно было за водой на реку тащиться.
Впрочем, утреню, часы, обедню, вечерни
Век свой он не пропущал; ни, следуя черни,
Праздник в пьянстве провождал, но продавал в будни
Воду, что в вино вливал в праздник пополудни.
Несколько раз уж я, в том труде упражняя
Спину и руки свои, хотел знать, какая
Причина, что весь народ воду покупает?
«Куды ты глуп! — он сказал. — Ведь народ не знает,
Что воду я в бочки лью, и вино приходит,
А не воду покупать, кто в кружало входит,
Вино, что скотами нас чинит в людском зраку,
Инак бы ты не видал в доме ни собаку».
Услышав то, хохотать я стал из всей мочи,
И старик, буры на мя распяливши очи,
«Чему смеешся?» — спросил. «Тебе, — отвечаю. —
Немного тому назад ты сам, как я чаю,
С слезами в глазах тужил, что народа нравы
Кончиной света грозят, что святы уставы
В зло употребляются, и, гнушаясь пьянству,
Изъяснил следства того, вредные гражданству,
А ты же причину зла множишь сам бесстудно:
Дрова метая в огонь, пожар гасить трудно!
Слезы, сожаление, хоть бы непритворны, —
К исправлению людей средства не проворны.
Противиться должен злу, отнять всю причину
И корень самый иссечь, кто того кончину
Видеть хочет, — без того весь свой труд погубит.
Вино должен перевесть, кто пьяных не любит!
А ты, вино продая, пьяных осужаешь,
К тому же вседневно ты народ весь прельщаешь,
Кой, душе веря твоей, ценой покупает
С вином воду, что с реки даром достать знает;
А ты, богомольный муж, в праздник по уставу
Молишься, посвятив тот день в божию славу.
Из чистых устен тому молитвы лишь внятны —
Больше тех добры дела ему суть приятны.
Сколько часто ни молись, он твои обманы
Видит, и вот тяжкие грозят тебе раны».

‎»Видно, — отвечал старик, — что ум твой по телу
Груб, и не в людях ты рос: так ты врешь не к делу.
Кроме того, что товар дорог мне приходит
В лавку, сколько, знаешь ли, в подарках исходит
Судье, дьяку и писцу, кои пишут, правят
И крепят указы мне? и сколько заставят
В башмаках одних избить, пока те достану?
Сколько ж даром испою Сеньке и Ивану,
Ходокам и их слугам, что и спят с стаканом?
Неужто ж мне бог велит торговать с изъяном?»
Вымолвив, тотчас меня сбил с двора, молебен
Обещався петь, чтоб бог, каков мне потребен,
Ум даровал, языка отняв половину.

‎Сосед наш был знатному слуга господину,
К которому в тот же день я пристал слугою,
Дворецкого правил чин; с такою ж душою,
Как прежний хозяин мой, кладывал поклоны.
Знатный его господин, дворянства законы
И преимущство храня, век не суетился
Знать, что в доме делалось; в забавах лишь тщился
И в уборах провождать дни, месяцы, годы,
Ему оставя верстать с расходом приходы.
Богат подданных числом и богат землею,
Должников всегда водил толпу за собою.
Я господской глупости вначале смеялся,
Пока большую в слуге глупость быть дознался;
Не доволен, что того, все чрез его руки
Проходя, сокровищ часть без опаства муки
Мог большую проводить в свой карман искусно
(Хозяин бо росписи честь думал быть гнусно);
Не доволен, что жена, и дети, и внуки
В парче ходят; дом в Москве, дом, где бы от скуки
За городом погулять, и оба пышнее,
И что не в долг строены — хозяйских прочнее;
Несчетных и малую богатств его долю
Ему оставлять не мог сломить жадну волю;
Купя в дом потребные господский припасы,
Иль дорого, или в долг; в тихи потом часы
Большу часть переносил в дом свой и оттуду
В лавку, где те куплены. На всякий день груду
Мяса с поварни, склянок из погреба кучи,
Из амбаров хлеб таким образом, как тучи
Морские воды в море, кругом водить тщился.
К сему делу с прочими я ему годился;
Но век его не могли плутни утаиться
(Настижет злодеев казнь, хоть хрома тащится).
Пойман в краже, обнажен богатств похищенных,
И видел я уж с сумой детей разоренных
И семью всю хлеб просить в лоскутах обшитых.
Я один из числа слуг его, с двора сбитых,
Хирону — так знатного звали господина —
В дом принят, что был я той премены причина.

‎Бездетен и без жены, с деревню палаты
Хирон имел, и еще мнились тесноваты;
Хоть платьем целые три набиты чуланы,
На всякий день новые шил себе кафтаны;
Пространный стол, что семье поповской съесть трудно,
В тридцать блюд, еще ему мнилось яство скудно.
Народ весь, зная того в государстве силу,
Поутру сквозь тесные передни насилу
К нему кто-кто доступал; просьбы и поклоны
Как Йовиш с неба примал и кивком на оны
Одним весь ответ давал: иль власть свою чая
Тем являть, или, как мню, говорить не зная;
Отродок бо глупости гордость есть конечно.
И подлинно, Хирон мой завирался вечно,
Не смысля, бедный, двух слов сказать к делу складно;
Однако ж толпа льстецов, что с рук его жадно
Рвали сытные куски и большие ждали,
Лишь отворит рот — глаза распялив, зевали,
Всяку речь, сколь ни глупа, хвалить надсажаясь;
Смутны, по его лицу, или улыбаясь,
Готовы, если б то он сказать был намерен,
Признать, что сажа бела и снег собой черен.

‎Была ль смеху, сам суди, довольна причина,
Примечая иль гостей, или господина?
Но сей большу подал мне, когда в кратко время
Плешиво счастье ему показало темя.
Хирон, что дворецкого своего недавно
За кражу зло наказал, желая жить славно
И мало зная свои сберегать доходы,
Чужим добром дополнял лишние расходы:
Вверену царску казну грабя, полн надежды,
Что он лишь умен один, все люди — невежды,
Дела его распознать или не умеют,
Иль, силы его страшась, открыть не посмеют.
Ездок, что в чужой земле, ему неизвестной,
Видит на пути своем лес вкруг себя тесной,
Реки, болота, горы и страшны стремнины
И, оставя битый путь, ищет пути ины,
Блудит бедно, многие, где меньше он чает,
Трудности и наконец погибель встречает;
Так в течение житья, где предлежат многи
Бедства и страх, гинет тот, конечно, кто ноги
Сведет с пути, где свои расставила вехи
Добродетель, сгладив все опасны помехи.

‎Хирон оную презрел, и казнь зла наспела;
Вдруг с богатством вся его слава улетела,
И как прежде презирал весь свет под собою,
Так пред всеми ползал уж, низок, головою
Землю бья и подлыми поступки бесстудно
Ища милости у всех. Слаба душа трудно
Средину может держать: в светлый день гордится
Чресчур, и подла чресчур, как небо затмится.

‎Меж друзьями Хирона Менандр всех любее
Ему был не для того, что был всех умнее,
Ни что лучшие ему знал давать советы,
Но к любовницам носил письма и ответы
И ночные устроял все его забавы.
Дворянин был, не холоп, хоть так мало славы
В должности, что правил он, и тем не стыдился,
Доволен, что всяк к нему с подарком тащился,
Кто у Хирона достать милость был намерен.
Так честь презирается, когда неумерен
Имения властвует глад в корыстных грудях.
К тому ж Менандр (редко бо злонравие в людях
Найдешь без пары одно) сколь лакомством гнусен,
Столь неблагодарен был. Хироном искусен
Пользоваться в счастии того; как настала
Премена — как бы с ним век дружба не бывала:
Бежал его, все забыв добро и заслуги,
Как обыкли вы бежать липчивы недуги.
‎Он в Хироне больше всех укорял и глупость,
И гордость, и, кой ему не свой порок, скупость,
Обнародствуя все, что той объявлял в тайну
Как другу, и тем спеша его гибель крайну, —
Поступок, гнушения не меньше, чем смеха,
Достойный. Всех благих дел главная помеха —
Неблагодарство — вредит и в ком то гнездится,
А для него и тому, кто его чужится.
Скоро утомляются добро делать люди,
Сколь награжденье, что ждут, велико ни буди;
Суди ж, когда в Менандре сходным примечают,
Что, виноград насадив, терние ращают?
Не имеют ли совсем заткнуть свои ухи
К плачу бедных, жалея дать и хлеба крухи.

‎Менандров я быв слуга, ему утаити
Не хотел, сколь нрав его мне казался быти
Вреден ему и другим, но, речь презирая
Мою, «Не знаешь, — сказал, — ты, в людях какая
Дорога к счастью ведет. Если хвалить буду
Хирона, или беды за то не избуду,
Иль тех дружбы, что его на место засели,
Век не добьюсь. Хирона уже улетели
Светлые дни; нечего от него уж ждати —
Выжав сок весь, лимон мы обыкли бросати».

‎И не худо рассуждал; с такими речами,
С таким поступком Менандр полными руками
Встречен от наследника Хироновой власти,
Кой слушал его хулы, как бы сам век пасти
Не мог, ни могла быть речь Менандра подобна
И об нем, — столь мысль людей прельщаться удобна.

‎Сей новый Менандров друг Ксенон назывался,
Коему и власть и чин высокий достался
В двадцать лет, юность когда и в узде ретива.
Сего уже разуздав богиня плешива,
Ты сам суди, как с одной рыскал на другую
Пропасть, потеряв совсем дорогу прямую.
Часто, смотря на него, я лопался с смеху,
Хоть меня шутом Менандр ему дал в утеху.
Неумерен в похоти, самолюбив, тщетной
Славы раб, невежеством найпаче приметной;
На ловле с младенчества воспитан с псарями,
Век ничему не учась, смелыми словами
И дерзким лицом о всем хотел рассуждати
(Как бы знанье с властию раздельно бывати
Не могло), над всеми свой совет почитая
И чтительных сединой молчать заставляя,
Хотя искус требует и труды и лета.

Периерг

‎Довольно об нем; одна та его примета
Дураком кажет. Свое кто век почитает
Мнение лучшим, в том лбу смысл не обитает.
Скажи, где по нем служил и что ты приметил?

Сатир

‎От Ксенона я отстав, Милон меня встретил,
Не убогий гражданин, кой знался со мною,
Когда еще я вино распложал водою.
Наскучил было уж я жить в господском доме,
Где счастье людей растет на слабой соломе,
Где должен на всякий был день я быть свидетель
Досад, что безвинна в них терпит добродетель,
Где без шуму и без лжи час нельзя пробыти.
Тем Милону рад я был и в службу вступити
Его столь скорей спешил, что муж он казался
Всему свету тих и свят; да в сеть я попался.

‎Прожил я с ним пять недель, один во всем доме
Слуга, худо кормленый и спя на соломе;
Девка в поварне одна; я с утра до ночи,
Пятерым хозяевам служа со всей мочи,
Надсажался; и снес бы труд, если б стерпети
Мог стропотной семьи нрав. И жена, и дети,
И сам Милон час пробыть без шуму не сильны,
И столь яры у себя, сколь в людях умильны;
Мала вещь, мало словцо — им причина ссоры,
И крик меж собой взнесут, что дрожат подпоры
И стены дома. Добро, если б, меж собою
То чиня, в моих трудах дали мне покою,
Но та беда — ссоры их всегда так кончались,
Что тучи над головой моей разрывались:
Как бы должен за всю их шалость отвечати
Я один и вины их казнь претерпевати.
Однажды, в избу я вшед, нашел всю в соборе
Семью, горит куча свеч, поп в святом уборе.
Сказал в себе: «Господа собрались молиться,
Посмотрю, страху тут нет, чтоб могли браниться».
Но в тот самый час один из детей, не знаю
Зачем пошед, матерний платок, что при краю
Лежал стола, уронил. Буря тотчас встала;
Отец сперва, потом мать волноваться стала,
И молитвы, и кресты, и земны поклоны
Различно сына ругать не дают препоны;
Винный извиняется, братья заступают,
Ворча, слово за слово ссору подымают,
Шум и гром — уж не слыхать ни чтенья, ни певу.
Поп, видя, что уж пришло дело не к издеву,
Спешит утолять огонь. Ему подражая,
И я прошу перестать, вину представляя
Распри маловажну быть и что тут к молитве,
Где любовь нужна, сошлись — не к брани и битве;
Но вдруг вижу, что свечи и книги летают;
На попе уж борода и кудри пылают,
И, туша, кричит, бежит в ризах из палаты.
Хозяин за мой совет мне вместо уплаты
Налоем в спину стрельнул; я с лестниц скатился,
Не знаю, как только цел внизу очутился.
Спадшие кудри мои тотчас схватив, роги
Прикрыл и ударился без оглядку в ноги.
Следовал я в дом попов, был ему слугою.
Да что речь распространять, ставя пред тобою
Здесь то того, то сего мого господина?
Куды ни вскинь, я сказал, глаз — везде причина
Смеху довольна у вас. Один безрассудно
Мечет горстью полною то, что отец трудно
Достал богатство ему, и поздно уж плачет,
Недостатки чувствуя. Другой крепко прячет
Кучу денег и над ней с гладу помирает,
Что ни вложит кусок в рот, то цену считает.
Как в красавицу, иной влюбившися в славу,
И, покой и всякий страх презревши, в кроваву
Бежит битву, где иль глаз оставит, иль ногу;
Крив и хром, топчет еще и к смерти дорогу,
Весел, что печатные собою так вести
Наполнит и будет жить по смерти век с двести.
Хвально идет, кто опешит к должности усердо
И кто за отечество положит жизнь твердо:
Память его честна быть ввеки заслужила;
Но о ком я говорю, не та его сила
В бой тянет; с ума сошед, голу славу ищет
Бесплодно, и без узды конь ретивый рыщет.
‎Старик, без зуб, жаркую и в возраста цвете
Жену берет, и сосед ей уж на примете
Прежде свадьбы: гнусная причина бывает,
Что старика, пальцем всяк казав, осмевает,
Что чужие звать его будут отцом дети.

‎Другой, удаляйся брака, в любви сети
Не умнее впутался, бесперечь вздыхает,
Ночь целую не спит, с глаз, с ума не спускает
Причину язвы своей; весел, скорбен сряду:
Зависит покой его от словца, от взгляду;
Седые кудри свои холит, вьет и мажет,
Цветными до пят себя тесьмами развяжет,
Песни пишет и поет; сгорбясь, танцы водит;
В дарах не один мешок в неделю исходит.
Ирис ту же сотерым любовь сулит верну,
Умильно на сотерых зеницу та черну
Хитро вскинет и крайком уст приулыбнется;
Вое видят обман — один он, как мышка, гнется
В когтях кошки, но себе льстит, собой доволен.

‎Макрин весь желт, уж оплыл, водяною болен,
Все утро без отдыху с врачами проводит;
Куча зелий ему в рот разных что день входит,
Лишной ествы, острого воздуха боится, —
Но повсядневно Макрин мертов пьян ложится.

‎Молодик собой, богат, с богатым приданым
Берет бабу в сорок лет, и та несказанным
Самовластием его и дом его правит,
И часто молчать, дрожать пред собой заставит.
Единородный отцу сын, что ожидает
Наследство обильное, покой презирает
И, с зарею встав, бежит с передни в передню,
Гня спину, прося, даря и слугу последню,
Чтоб мог письмен несколько к своему прибавить
Имени и шапку снять пред собой заставить
Подлый народ, — часто ж век тщетою надежды
Кормится. Иной, любя блистанье одежды,
Тягчит всегда плоть свою вредительным златом,
Чая, что глупец не глуп уж в платье богатом.

‎Мещанин, весь в золоте, с двора не съезжает
Без цуга и толпу слуг за собой таскает,
Расшитых тесемками по цветам печати, —
Что преж сего вывеска была больше кстати.
В огромном доме и пол и стены золотит;
За роспись пустых имен кучу денег плотит;
Ложных предков все дела исчислять не слаба
Его память; дуется, пока треснет, жаба.

‎Болваном Макар вчерась казался народу,
Годен лишь дрова рубить или таскать воду;
Никто ощупать не мог в нем ума хоть кроху,
Углем черным всяк пятнал совесть его плоху.
Улыбнулося тому ж счастие Макару —
И, сегодня временщик, уж он всем под пару
Честным, знатным, искусным людям становится,
Всяк уму наперерыв чудну в нем дивится,
Сколько пользы от него царство ждать имеет!
Поправить взглядом одним все легко умеет,
Чем бывший глупец пред ним народ весь озлобил;
Бог в благополучие ваше его собил.

‎Зависть мучит между тем многих, коим мнится
Себе то пристойнее место, и трудится
Не один Макара сбить из чужого места.
Царско ухо всякому завидна невеста,
Пенелопе, кажется; женихи толпою
За ней бегут, и купить ея хоть душою
Склонность рады все. Макар скоро поскользнулся
На льду скользком; день его светлый столь минулся
Спешно, сколь спешно настал; в прежну вдругорь сходит
Глупость свою, и с стыдом в печали проводит
Достальную бедно жизнь между соболями.
Кои на место его спешат, ждут и сами
Часто тот же себе рок; однако ж пихают
Друг друга и напрерыв туда поспешают.

‎Видел я столетнего старика в постели,
В котором лета весь вид человека съели,
И на труп больше похож; на бороду плюет,
Однако ж дряхлой рукой и в очках рисует.
Что такое? ведь не гроб, что ему бы кстати, —
С огородом пышный дом, где б в лето гуляти.
А другой, видя, что смерть грозит уж косою,
Не мысля, что сделаться имеет с душою,
Хоть чуть видят слабые бумагу уж взгляды,
Начнет писать похорон своих все обряды:
Сколько архипастырей, попов и причету
Пред гробом церковного и сколько по счету
Пойдет за гробом родни с горькими слезами,
С какими и сколькими провожать свечами,
Где вкопать и в какой гроб, лампаду златую
Свесить иль серебряну, я надпись какую
Поставить, чтоб всякому давал знать слог внятный,
Что лежащий под ней прах был господин знатный.

‎Бессчетных страстей рабы! от детства до гроба
Гордость, зависть мучит вас, лакомство и злоба,
Самолюбье и вещей тщетных гнусна воля;
К свободе охотники — впилась в вас неволя.
Так, как легкое перо, коим ветр играет,
Час мал пробыть на одном мысль ваша не знает.
То богатство ищете — то деньги мешают,
То грустно быть одному — то люди скучают;
Не знаете сами, что хотеть; теперь тое
Хвалите, потом — сие, с одно на другое
Пременяя мысль свою, и, что паче дивно,
Вдруг одно желание другому противно.

‎Малый в лето муравей потеет, томится,
Зерно за зерном таща, и наполнить тщится
Свой амбар; когда же мир унывать, бесплоден,
Мразами начнет, с гнезда станет неисходен,
В зиму наслаждаяся тем, что нажил летом.
А вы, что мнитесь ума одаренны светом,
В темноте век бродите; не в время прилежны,
В ненужном потеете, а в потребном — лежни.
Короток жизни предел — велики затеи,
Своей сами тишине глупые злодеи,
Состоянием своим всегда недовольны.

‎Купец, у кого амбар и сундуки полны
Богатств всяких и может жить себе в покое
И в довольстве, вот не спит и ночи уже с трои,
Думая, как бы ему сделаться судьею:
Куды-де хорошо быть в людях головою!
И чтят тебя, и дают; постою не знаешь,
Много ль, мало — для себя всегда собираешь.
Став судьею, уж купцу немало завидит,
Когда, по несчастию, пусто в мешке видит
И, слыша просителей у дверей вздыхати,
Должен встать, не выспавшись, из теплой кровати.
«Боже мой! — говорит он. — Что я не посадский?
Черт бы взял и чин и честь: в них же живот адский».

‎Пахарь, соху ведучи иль оброк считая,
Не однажды привздохнет, слезы отирая:
«За что-де меня творец не сделал солдатом?
Не ходил бы в серяке, но в платье богатом,
Знал бы лишь ружье свое да свого капрала,
На правеже бы нога моя не стояла,
Для меня б свинья моя только поросилась,
С коровы мне б молоко, мне б куря носилась;
А то все приказчице, стряпчице, княгине
Понеси в поклон, а сам жирей на мякине».
Пришел побор, пахаря вписали в солдаты —
Не однажды дымные помнит уж палаты,
Проклинает жизнь свою в зеленом кафтане,
Десятью заплачет в день по сером жупане.
«То ль не житье было мне, — говорит, — в крестьянстве?
Правда, тогда не ходил я в таком убранстве,
Да летом в подклете я, на печи зимою
Сыпал, в дождик из избы я вон ни ногою;
Заплачу подушное, оброк — господину,
А там, о чем бы тужить, не знаю причину:
Щей горшок, да сам большой, хозяин я дома,
Хлеба у меня чрез год, а скотам — солома;
Дальна езда мне была съездить в торг для соли
Иль в праздник пойти в село, и то с доброй воли,
А теперь — черт, не житье: волочись по свету,
Все бы рубашка бела, а вымыть чем — нету;
Ходи в штанах, возися за ружьем пострелым,
И где до смерти всех бьют надобно быть смелым;
Ни выспаться некогда, часто нет что кушать,
Наряжать мне все собой, а сотерых слушать».

‎Чернец тот, что день назад чрезмерну охоту
Имел ходить в клобуке и всяку работу
К церкви легку сказывал, прося со слезами,
Чтоб и он с небесными был в счете чинами,
Сегодня не то поет: «Рад бы скинуть рясу,
Скучили уж сухари, полетел бы к мясу;
Рад к черту в товарищи, лишь бы бельцом быти,
Нет мочи уж ангелом в слабом теле слыти».

‎В долгой речи малую страстей ваших долю
Исчел я тебе, твою исполняя волю;
Совершенно описать, смысленные твари
Сколь глупы, смешны собой, смотрены без хари,
Году мало, поверь мне, — довольно с собою
Несу, долго чем смешить царя и с ордою.

‎Да солнце уж начало за гору скрываться;
Я раздет, прощай! пора мне с тобой расстаться.
Речь мою про себя крой, буде в ней какую
Пользу чаешь; не ищи употреблять тую
К исправлению людей: мала к тому сила
Наша с тобой — исправит горбатых могила.

УжасноПлохоНеплохоХорошоОтлично! (Пока оценок нет)
Категории стихотворения "Антиох Кантемир — Сатира 5: На человеческие злонравия вообще":
Понравилось стихотворение? Поделитесь с друзьями!

Отзывы к стихотворению:

0 комментариев
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии
Читать стих поэта Антиох Кантемир — Сатира 5: На человеческие злонравия вообще на сайте РуСтих: лучшие, красивые стихотворения русских и зарубежных поэтов классиков о любви, природе, жизни, Родине для детей и взрослых.