Анна Дмитриевна Радлова (1891–1949) — русская поэтесса Серебряного века и переводчица, чья лирика сочетает утонченную чувствительность, личную тревогу и символическую образность. Дебютировала в литературе в 1915 году. В ранних стихах Радловой заметны мотивы любви, смерти, одиночества и метафизического ожидания, проникнутые лёгкой тревогой и мечтательным настроением.
Кроме поэзии, она прославилась как переводчица Западно-европейской литературы — в частности, переводами Шекспира и других классиков. Судьба Радловой трагична: умерла в лагере в 1949 году и посмертно реабилитирована.
Её творчество является ярким примером перехода от символистского идеализма к внутренней, исповедальной лирике XX века — оно не только отражает эпоху, но и остаётся актуальным благодаря своей эмоциональной честности и художественной целостности.
* * *
Крепче гор между людьми стена
Крепче гор между людьми стена,
Непоправима, как смерть, разлука.
Бейся головою и в предельной муке
Руки ломай — не станет тоньше стена.
Не докричать, не докричать до человека,
Даже если рот — Везувий, а слова — лава, камни и кровь.
Проклинай, плачь, славословь!
Любовь не долетит до человека.
За стеною широкая терпкая солёная степь,
Где ни дождя, ни ветра, ни птицы, ни зверя.
Отмеренной бесслёзной солью падала каждая потеря
И сердце живое моё разъедала, как солончак — черноземную степь.
Только над степью семисвечником пылают Стожары,
Семью струнами протянут с неба до земли их текучий огонь.
Звон тугой, стон глухой, только сухою рукою тронь
Лиры моей семизвёздной Стожары.
Ангел Песнопения
Тот день прошел, и очень много дней
Тот день прошел, и очень много дней
Его не смоют скучным повтореньем,
Любовь пустым покажется волненьем,
Бессильной — весть о гибели твоей.
Но злая память будет жечь и мучить
И в лунный виноградник приведет,
Увижу острый, неживой полет
Гомеровой любимицы певучей,
И небо млечное, моих врагов,
Сообщников безрадостной Любови,
И час, когда твоей послушна крови,
Я четких не замедлила шагов.
Мы из города слепого
Полынь-звезда взошла над нашим градом
Полынь-звезда взошла над нашим градом,
Губительны зеленые лучи.
Из-за решетки утреннего сада
Уж никогда не вылетят грачи.
О, не для слабой, не для робкой груди
Грозовый воздух солнц в мятежей,
И голову все ниже клонят люди,
И ветер с моря горше и свежей.
Родимым будет ветер сей поэту,
И улыбнется молодая мать —
— О, милый ветер, не шуми, не сетуй,
Ты сыну моему мешаешь спать.
Под знаком Стрельца, огненной медью
Под знаком Стрельца, огненной медью
Расцветал единый Октябрь.
Вышел огромный корабль
И тенью покрыл столетья.
Стало игрушкой взятье Бастилии,
Рим, твои державные камни — пылью.
В жилах победителей волчья кровь.
С молоком волчицы всосали волчью любовь.
И в России моей, окровавленной, победной или пленной,
Бьется трепетное сердце вселенной.
Безумным табуном неслись года
Черным голосом кричала земля
Потомки
Не нужен нам покой тысячелетний
Т. М. Персиц
Не нужен нам покой тысячелетний,
Афинский мрамор, Дантовы слова,
На площадях, политых кровью, дети
Играют, и растет плакун-трава.
Пожрало пламя книги, боль и радость,
Веселая гроза, кружись и пой!
Из рук твоих мы пьем забвенья сладость,
Бездумный и единственный покой.
Страдать умеет терпеливо тело
Страдать умеет терпеливо тело,
Телесной скорби веселится дух.
Ты подошел, но преклонить свой слух
К речам любовным я не захотела,
И раненая радость отлетела.
Тогда в пресветлых, преблагих глазах
Я увидала неба свод горящий,
Горящий столб на дремлющих водах,
И паруса на легких кораблях,
И тонкий воздух гор, едва дрожащий.
Ты все принес, и приняла я в дар
Твою любовь и солнечный пожар.
К молчанию привыкнуть можно
К молчанию привыкнуть можно,
Подругой станет тишина.
Как наши тайны осторожно
И чутко слушает она.
Ее, докучную пестунью,
Я прежде от себя гнала
И как-то летом в полнолунье
Врага за друга приняла.
Он о любви мне говорил
С таким взволнованным уменьем,
А после щедро одарил
Предательством и осужденьем.
Не голубиной чистотой
Звезды падут, люди падут
«Звезды падут, люди падут,
Все вострепещет пред ним,
Люди к любимым пути не найдут,
К мертвым и к бедным живым.
Наземь падите, кайтесь, моля,
И не скрывайте лица».
Жалобе черная внемлет земля.
Улица. Песня слепца.
Голос его, как звенящий бич,
Помню слова наизусть.
Катится по миру острый клич.
Плачь, покаянная Русь.
Не шестикрылою, надменною мечтой
Не шестикрылою, надменною мечтой,
Не музой ласковой бессмертной и слепой
Я прихожу к тебе, глаза мои открыты
На землю черную, а небо позабыто.
Смотри, смотри в глаза, в них все погребено,
Гостеприимное и вязкое там дно.
Огня любви не жди, болотное мерцанье
Обманет страсть твою и годы ожиданья.
Последние дни все думаю о смерти
Последние дни все думаю о смерти,
И ночью незванная гостья снится,
То руками холодными сожмет мне сердце,
То ластится большой и ручною птицей.
Умру — буду думать о двух водоемах,
Зеленых, глубоких, больших, знакомых,
Где моя радость купалась и пела,
Пока душа не разбила тела.
Там море шелестит, как древний свиток
Там море шелестит, как древний свиток,
Дозором ходит южная луна.
Друг до последнего вкушает дна
Молчания отравленный напиток.
О, слишком кратки были наши встречи,
И скуп условный важный разговор.
Я ничего не знала бы, но взор
Мне выдал то, что скрыть пытались речи.
Земных имен тебе я не давала
О нет, не милою твоей, не другом
О нет, не милою твоей, не другом
Внимательным мне быть, а только птицей,
Что бьется, верная, в твоей груди,
Земля забыта, небо позади
Забыто птичье. Лишь твоим недугом
Живу в сей тесной сладостной темнице.
Сердце тяжелое от мук
Сердце тяжелое от мук
Чутко на всякий звук,
Автомобильный гудит ли рожок,
На площади вождь говорит иль пророк,
Или ночью заплачет ребенок
Или мартовский дождик слишком звонок,—
Насторожится сердце и ждет,
Может быть добрая смерть запоет.
Как цветок иль плод благоуханна
Как цветок иль плод благоуханна
Нежная далекая земля,
Где в изгнании мой друг желанный
Ветрам пропоет о клятве данной
И зверям разскажет про меня.
Сердце друг лозой повил и хмелем,
За звездой идет он на восток
К славе горькой, к горькому веселью
И его пастушеской свирели
Тихо вторит птица — Рок.
Ты благодать и ты горчайший жребий
Ты — благодать и ты — горчайший жребий
Испепеляющий музийский дар, —
Смотреть, как милый дом об’ял пожар,
И любоваться отблеском на небе.
Горящие глаза и быстрое пожатье
Горящие глаза и быстрое пожатье
Руки уверенной, отрывочная речь.
Потухнет много солнц, погаснет много свеч.
Живи в веках и снах, небывшее об’ятье.
О, промедление подобно смерти лютой
О, промедление подобно смерти лютой,
Отсутствующий друг в любви моей неправ,
Как птицы острые летят, летят минуты,
Не оставляя нам ни радостей ни слав.
Порой усталая от длительной тревоги
Тяжелые глаза закрою, но не сплю
И вижу белый дом, две белые дороги,
На перекрестке тень бессильную твою.
Ты чуда требуешь вечернею зарею,
А с утренней зарей не веришь ничему,
Все небо милое я для тебя закрою
И тихо отойду в обещанную тьму.
Везувия трепещущая лава
Везувия трепещущая лава,
Жар-птицы ль разметенный яркий хвост,
Всенощная заря все лето рдела,
Но тишины и тьмы просило сердце,
Тишайшее и темное. Тебя
В тиши полночной, звездами пронзенной,
Мне легче, мне нежнее вспоминать.
И каждый раз, как осенью звезда,
Беззвучно небо очертив, падет,
Я знаю снова мною пламенеет,
И падает и бьется оба мне
Твое большое раненое сердце.