Чудесно быть вдвоем, вина с красавицей испив,
Мне та подруга не нужна, чей облик не красив.
Родник живейшей чистоты, столь дивный, мог создать
Лишь сам вершитель красоты, тебя на свет явив.
И жалобы на муки — грех страдающих в любви:
Закон любви не терпит тех, кто слаб и боязлив.
С твоей стези подножный прах — всем ангелам венец, —
Кто был на свете, о Аллах, красой столь горделив!
Так слаб я, что не может грудь и вздоха совершить:
Я не посмею и вздохнуть, себя не погубив.
И я, хоть от невзгод и пьян, в вине не утону:
Ведь тонок мой согбенный стан, как волоса извив.
О Навои, ты хоть и худ, а строй стихов не плох:
Все, кто захочет, в них найдут и рифму и редиф.
* * *
Весна мне — преисподний ад, когда ты не со мной:
Цвет красных роз огнем объят, цвет белых — ледяной.
С тобою врозь весна — что ад, и станет адом рай:
Ведь без тебя и райский сад не расцветет весной.
Твой лик мне видится стократ и застилает взор,
И слезы облекают взгляд сплошною пеленой.
Мне из твоих медвяных уст горька любая речь:
Хоть сладок плод, а горький вкус в нем чувствует больной.
И сердце просит забытья у сил небытия:
Жестокой дланью бытия гнетет мой путь земной.
Не говори, что наг-раздет несчастный Навои:
И в холод одеянья бед его хранят и в зной.
Несет нам вести небосклон, что шах уж на коне,
Секирою вооружен — недельною луной.
* * *
Каждый раз, как луноликой плыть в ладье придет чреда,
Сердце в горести великой, как река, бурлит тогда.
Очи, что ж рыдать в печали, — где пристать теперь ладье,
О каком мечтать причале? Всюду ваших слез вода!
А едва валы заплещут, ветром вздыбленные вдруг,
Сердце, словно ртуть, трепещет, жизнь уходит без следа.
Стихни, сердце, ты — в любимой, а любимая — в ладье,
Очи и душа незримо плачут: ты плывешь куда?
Еле жив я, силы слабы, смертью перехвачен вздох,
Чуть дышу — не уплыла бы, не случилась бы беда!
Брось, оставь сей мир двуличный, в мире сделок пользы нет:
Цены серебра различны, жизнь всегда в цене тверда.
Как ладья несчастий канет в глубь морей небытия,
Пить ладью вина настанет, Навои, твоя чреда.
* * *
О, мне бы сто путей пройти во мгле пустынь небытия,
Пока забвенье обрести от свар людских не смог бы я!
Отдам я злато жизни всей на торжище мирской тщеты,
Лишь бы торгашеских затей не ведала душа моя.
В глуши бы мне покой найти, да только путь туда длинней
Тысячелетнего пути на небо — в горние края.
Ста тысяч сребротелых дев соблазн лукавый позабудь:
Мирской искус их не презрев, вовек не вкусишь забытья.
Все кости в плоть мою впились и лютой смерти мне грозят:
От них возможно ли спастись, когда столь злы их острия!
Что пользы от кровавых слез, омывших мой шафранный лик?
Жестоки жала красных роз в саду мирского бытия.
Чтобы смести с земли весь люд, потоки слез моих бурлят —
Долиною любви текут, ручьи во все концы струя.
Взгляни, что стало от невзгод с завесою души моей:
Клеймит огнем жестокий гнет остатки ветхого тряпья.
Не прозябай в саду мирском, сбрось его путы, Навои:
Не лучше ль взвиться соловьем, чем жить в гнездовьях воронья!
* * *
«Брось пить вино!» — мне что ни год советчики твердят,
Но льет рука, а пьет-то рот, а я в чем виноват?
Не своевольной силой я, поверь, к вину влеком:
Порукой в том — спина моя, я в немощи горбат.
Меня святоша-пустослов корит за страсть к вину, —
Он не сказал таких бы слов, будь он не глуповат!
Пусть, виночерпий, твой фиал, как факел, светит мне:
Среди святош я заплутал, кромешной тьмой объят.
И от ханжей в притон хмельной ты освети мне путь:
Мне их притворства мрак ночной погибелью чреват.
Паду я головой во прах к порогу погребка, —
Богач и бедный, раб и шах — все в тот притон спешат.
В заветном имени тайком суть ищет Навои:
Кто этим именем влеком — благословен стократ.
* * *
Огнем страданий освещен наш обветшалый дом,
Как будто бы дохнул дракон в проломанный проем.
Для птицы вожделенных встреч опасны зерна слез:
Зерном несчастий не завлечь того, кто ввысь влеком.
Сияньем свет красы облек убогий наш приют,
И в нем горим мы — мотылек вослед за мотыльком.
Как сердце, страстью смятено, осмеивало ум!
Безумное, сожглось оно, играючи с огнем.
Исчезли сон мой и покой от россказней людских,
А счастье от молвы людской спит непробудным сном.
Меня ты, кравчий молодой, не губишь, а бодришь
Как будто ты живой водой поишь, а не вином.
Стократ наставнику хвала стези небытия,
Сиянию его чела хвалу мы воздаем.
Свое узрел я сердце вдруг средь любящих сердец,
Но ты не вышла к ним, мой друг, их ждал дурной прием.
* * *
Дары мирской тщеты оставь, утрата их — пустяк, не боле,
Цени за благо жизни явь — дар мимолетных благ, не боле.
Жилье построив, звать гостей хозяину — чудное дело:
Он сам ведь гость лишь на пять дней, этот чудной чудак, не боле.
Кичиться силой — похвальба, ничтожная пред жалом смерти,
Она, как жала мух, слаба, и мощь ее никак не боле.
Вступи в чертог небытия: пусть шейхи ханакой кичатся,
Как торг у скупщиков старья торговля этих скряг, не боле.
Наряд твой золотом расшит, но он не лучше желтой бязи,
Для умного смешон твой вид — потешной спеси знак, не боле.
Пусть солнцем твой венец цветет, а трон твой — словно небо ведай:
Пойдет и солнце на заход, а в небе станет мрак, не боле.
Прекрасно, если властелин внимает помыслам подвластных:
Ведь стаду пастырь — он один, в отаре он — вожак, не боле.
Да быть всегда Балькис женой в дворце высот благоправленья,
Сатурн при ней — лишь страж ночной, хранящий дом-очаг, не боле.
* * *
Когда творил творец сей мир и мир грядущий,
В тебе дал образец он всей природе сущей.
Людей весь сущий род вслед за тобой он создал:
Пылинкам свет дает жар солнца, их влекущий.
Твой свет вовек не влек нетопыря бездумья:
Ведь он не мотылек, летящий к свечке жгущей.
Бог волею своей дал тебе лик, что солнце.
Дал месяцы бровей — дар, все сердца гнетущий.
Твой гнев в любви моей мой ум крушит безумьем,
Как гнев толпы детей, камнями птицу бьющей.
В кого тобою был заронен уголь страсти,
Тому не скрыть свой пыл — жар, долго дым дающий.
Ты средь кривых дорог, куда тебя влек разум,
Ум на стезе сберег, к небытию ведущей.
Перед владыкой сил весь небосвод бескрайний
С росинку мака хил, в ничтожности живущий.
Стал прахом Навои там, где ты ходишь к дому, —
Смешают псы твои его с дорожной гущей.
