ПОЭТ
Однажды, полночью, тайком
Читал я в детстве. Все кругом
Поверглось в сонное молчанье —
И вдруг за стол присел со мной,
Подобный мне, как брат родной,
Ребенок в черном одеяньи.
Лицом он грустен был, но мил,
Он лоб на руку мне склонил
И в книге стал читать со мною:
Всю ночь за книгой, при огне,
Он был со мной наедине
И тихо скрылся пред зарею.
Уж было мне пятнадцать лет,
Когда в лесу, теряя след,
На глушь наткнулся я в мечтаньи, —
Вдруг отрок встретился со мной,
Подобный мне, как брат родной,
В знакомом черном одеяньи.
Он лютню нес в руке одной,
Цветы шиповника — в другой
И мне кивнул, как друг старинный;
Я у него спросил мой путь,
Он указал мне — повернуть
К холму над смежною долиной.
Когда узнал я жар любви
И слезы первые мои
Я лил при первом испытаньи,—
Внезапно рядом сел со мной,
Подобный мне, как брат родной,
Мой сверстник в черном одеяньи.
В немой печали и тоске,
Сжимая меч в одной руке,
Другую — к небу он направил…
Он будто сам со мной страдал,
Но только вздох один издал
И в миг, как сон, меня оставил.
В разгульной юности моей,
Когда на пиршестве друзей
Я взял бокал для возлиянья, —
Внезапно сел передо мной,
Подобный мне, как брат родной,
Товарищ в черном одеяньи.
На нем был миртовый венок,
И ветхий пурпура кусок
Он тряс под мантиею черной;
Он исхудалою рукой
Своим бокалом тронул мой,
И мой — упал, в руке покорной…
Я помню, в тот ужасный миг,
Как умер мой отец-старик,
Приник я к мертвому с рыданьем, —
И сирота поник со мной,
Подобный мне, как брат родной,
Покрытый черным одеяньем.
Слезами взор его блестел,
Венок терновый он имел
В тени кудрей… Как скорби жало,
Вонзен был меч в его груди,
И пурпур был его в крови,
И лютня на земле лежала.
Запомнил живо я его,
И в дни страданья моего
Всегда, везде он мне являлся.
То демон или ангел был,
Не знал я — но его любил:
Он другом нежным мне казался.
Когда, усталый зло терпеть,
Чтобы ожить иль умереть,
Покинул берег я отчизны;
Когда поспешно я бежал
И всюду новых сил искал,
Просил надежд у новой жизни, —
Под небом стран, где я бродил,
Где взор и сердце утомил
В безостановочном побеге;
Где хромоногая тоска,
Как отжилого старика,
Меня влекла в своей телеге;
Где тайну жизни я ловил
И всюду только находил
Лишь давних призраков туманы;
Где вновь, не живши, я встречал,
Опять все то же, что видал:
Людей, их злобу и обманы…
Везде, где вдоль больших дорог
Слезою я смочил платок,
Где раздались мои рыданья;
Где, как ягненок, здесь и там,
Свой пух роняет по кустам, —
Я тратил сердца дарованья;
Везде, где грустно я мечтал,
Везде, где смерти я желал,
Везде, где я земли касался, —
Везде несчастный предо мной,
Подобный мне, как брат родной,
В одежде черной появлялся.
О, кто же ты, кого везде и неизбежно
На жизненном пути мне суждено встречать?
Твой взор задумчивый исполнен грусти нежной
И злобным гением нельзя тебя назвать.
Улыбка мне твоя преподает терпенье,
О сожалении — слеза мне говорит;
Встречаяся с тобой, я верю в Провиденье,
Твои страдания близки моим мученьям
И дружба тихая в тени твоей сквозит.
Кто ж ты? Не знаю я, но ты не ангел света:
Ни разу не пришел ты зло предупредить,
Ни разу в бедствии не подал мне совета
И молча дозволял судьбе меня губить;
В улыбке сдержанной со мной не веселился,
Утешить не умел участием своим,
За целых двадцать лет, что ты за мной влачился,
Себя ты не назвал и мне ты не открылся —
Зачем бы так робел небесный серафим?
И вот, почти сейчас, в сегодняшний же вечер
Ты был со мной опять. — Как ночь была темна!
Как грозно бушевал и рвался в окна ветер!..
Я был тат одинок на ложе, где она
Недавно ласкою своей меня дарила,
Еще на ложе том все молвило о ней,
Осиротелое, — оно не вдруг остыло…
Я думал, как легко она меня забыла,
Как с ней оборвалась и часть души моей!
Я перечитывал последние посланья
И любовался я обрезками кудрей,—
И вот вы, вечные, я думал, обещанья,
Мне подарившие так мало ясных дней!
В остатках милых тех как будто бы витаем
Еще недавняя счастливая пора:
Вот слезы сердца как бесследно исчезают, —
Глаза те самые их завтра не узнают,
Которые с мольбой их пролили вчера!
Я в связку уложил, хранимые в завете,
Следы летучие блаженства моего,
И я сказал себе, что здесь, на этом свете,
Едва ль не прядь волос живучее всего!
И как теряется в волнах кипучих моря
Покинутый пловец, не видя берегов,
Так, потерявшийся в забвении и горе,
Теперь оплакивал один я, на просторе,
Свою безвременно погибшую любовь.
Уж я над лентою занес сургуч кипящий,
Чтоб связку ценную неверной отослать —
Меня остановил вдруг сердца стон молящий:
Я горя своего не мог еще понять…
О, безрассудное и гордое созданье,
Ты не хотела знать, но вспомнишь ты меня!
Что значили твои недавние рыданья
И слезы, и тоска, и спертое дыханье?
Ужель — притворный пыл, без тайного огня?
Ты плакала, и знай — еще ты плакать будешь!
Меж нами тень твоя невидимо живет
И, оттолкнув меня, — меня ты не забудешь:
Разлука на тебя всем бременем падет!
Уйди, оставь меня и унеси с собою
Довольство гордое на сердце ледяном!
Еще в груди моей есть сердце молодое,
Оно не замолчит, пронзенное тобою,
И много новых ран поместится на нем.
Увы! не всем тебя природа одарила,
Хоть образ ласковый волшебно убрала,
Всегда своей красой ты тешиться любила,
Жалеть же и прощать вовек ты не могла.
Уйди… оставь меня… иди своей дорогой
И пепел прошлого по ветру ты рассей!
Я счастие найду и в жизни одинокой…
Иль нет! Скажи, зачем ты стала мне далекой?
Зачем тебя здесь нет в безмолвии ночей?
Но вновь по воздуху мелькнуло тени нежной
Дрожанье слабое — и вновь передо мной
Явился ты, мой гость, мой спутник неизбежный,
Портрет задумчивый, печальный призрак мой!
Кто ж ты? — Летучий сон? Мое ли отраженье?
Чего ты требуешь, что хочешь от меня?
Зачем следишь за мной, не зная утомленья?
Мой брат таинственный, безмолвное виденье,
Откройся ж, наконец, и назови себя.
ВИДЕНЬЕ
Я разрешу твои сомненья:
Мы дети матери одной,
Не ангел я хранитель твой,
Но также и не ангел мщенья.
На кратком жизненном пути
Не знаю сам, куда пойти
Придется тем, кого люблю я.
Не бог, но и не демон я,
И верно назвал ты меня,
Безмолвным братом именуя;
Тебя всю жизнь я прослежу,
К порогу смерти провожу
И сяду над твоей могилой.
Я друг в дни скорби и тоски,
Но не подам тебе руки:
Я — одиночество, мой милый!
Стихотворение было переведено по старым правилам русской орфографии.
