Я дома… Боже мой, насилу вижу свет!
Мой милый, посмотри, в уме я или нет?
Не видишь ли во мне внезапной перемены?
Похож ли на себя? С какой ужасной сцены
Сейчас я ускользнул!.. Где был я, о творец!
Я мукой заслужил страдальческий венец!..
Нет, Сидор Карпович, покорнейшим слугою
Прошу меня считать, но в дом к вам ни ногою,
Хотя б вы умерли, не буду никогда.
«Что сделалось с тобой?» — «Беда, беда, беда!»
«Положим, что беда; но объяснись как должно».
«Нет сил пересказать, наказан я безбожно.
Послушай и суди: сегодня поутру
Сам черт меня занес к mademoiselle Тру-тру,
Известной жрице мод, торгующей духами,
Ликером, шляпками и многими вещами,
О коих я судить нимало не привык
По правилу: держи на привязи язык;
Взял дюжину платков, материй для жилетов
И, осмотрев мильон Шнуровок и корсетов,
Заказанных у ней почетным щегольством,
Хотел благодарить за ласки кошельком,-
Как вдруг — преддверие блистательного храма
Звенит и хлопает… Вуаль отброся, дама
С девицей в локонах вступает в магазейн,
И милости прошу: баронша Крепсенштейн!
Взошла, и началась ужасная тревога:
«Bonjour, ma chere! {*} Ба, ба, скажите, ради бога.
{* Здравствуй, моя дорогая! (фр.).}
Ужели это вы, почтенный наш Сократ?»
Они, как сговорясь, вдруг обе мне пищат:
«Ах, боже мой! вот смех, вот чудеса, вот странно!
Серьезный господин, который беспрестанно
Поносит женский пол и моды и весь свет,
Заехал к mademoiselle купить себе лорнет,
Колечко, медальон иль что-нибудь такое.
И что же? На софе посиживают двое,
Как будто о делах приличный разговор
Ведут наедине». Такой нелепый вздор,
Бесстыдство матери и дочери в огласку
Невольно бросили меня сначала в краску,
И я уже хотел почтенной Крепсенштейн
Сказать и пояснить, что, если магазейн
Француженки Тру-тру слывет Пале-Роялем,
То ей, окутанной огромнейшим вуалем,
Едва ль не совестно с девицей приезжать
В такой свободный дом товары покупать.
Но быстро все мои тяжелые заботы
Пресекли новые парижские капоты.
«Ах, прелесть! Что за цвет! Прекраснейший фасон!
А эти складочки, а этот капишон!..
Ах, маменька! скорей, немедленно обновы!» —
«Изволь, мой друг, изволь!» — ответ всегда готовый
Был дочке радостной. Баронша — в кошелек,
А кошелек, как пух, и тонок и легок.
«Смотрите, да он пуст! — баронша закричала.-
Ах, мой создатель! Как забывчива я стала!
Без денег выезжать! А всё заторопись…
Mais a propos {*},- ко мне с улыбкой обратясь,
{* Но между прочим (фр.).}
Сказала дружески,- я видела при входе,
Что есть у вас большой бумажный курс в расходе.
Прошу, отдайте ей за эти пустяки,
А завтра мы сочтем и прежние долги».
Что делать мне? Полез к бумажным кредиторам
И, в знак почтения к уродливым узорам
Парижских епанчей, три сотни заплатил.
Зато мне и хвала! Сказали: как он мил!
«Конечно, очень мил»,- подумал я с досадой
И проклял магазейн со всей его помадой,
Чепцами, блондами, а более всего
С гостями вечными бароншами его.
Потом с покупкою и книжкою карманной,
Довольно гибкою от встречи нежеланной,
Я ехал отдохнуть в досужий час домой.
Но вот Кремлевский сад пестреет предо мной.
Нельзя не погулять: «Фома, держи левее,
К воротам. Стой!» — и слез. Иду большой аллеей,
Любуясь зеленью и пышностью цветов;
Сажусь под арками. Тут запах пирожков,
Паштетов, соусов — приманка сибарита —
Невольно моего коснулись аппетита.
«Толпы зевак еще и гастрономов нет,-
Подумал я,- велю подать себе котлет
И выпью рюмку две хорошего донского».
Подумал — и взошел; велел — и всё готово.
Но только сесть хотел, дверь настежь — и Ослов
С отборной партией бульварных молодцов,
Как водится всегда, охотников до рома,
Котлет, чужой жены и до чужого дома,
Ввалил прямехонько в ту комнату, где я
Готовил скромное занятье для себя.
«Любезнейший мой друг, старинный мой приятель! —
Вскричал, обняв меня, сей новый истязатель.-
Здоров ли, жив ли ты? Скажи, какой судьбой
Привел меня господь увидеться с тобой?
Позволь, тебя всего сто раз я поцелую!
Вот друг мой, господа! Мой друг, рекомендую;
Прошу его любить: он всё равно, что я.
А вам представлю их, все добрые друзья:
Вот князь Свистов, а вот поэт Ахтикропалов,
Сверчков, Бостонников, Облизов и Пропалов.
Ей-ей, сердечно рад! знакомьтесь поскорей;
Мы время проведем как можно веселей!»
И с этим словом все нахалы, пустомели,
Вертясь и кланяясь, вокруг меня обсели.
Котлеты между тем свернулися в желе
И лакомили мух покойно на столе.
Жестокая беда! Но вот еще мученье!
Является паштет, огромное строенье,
Торжественный венец искусства поваров,
Со свитой водок, вин и влаги всех родов.
Почтеннейший Ослов, на откуп взяв желудки,
Как истинный делец, успел уже за сутки
Вперед распорядить явленье пирога —
И снова я в руках могучего врага!
Облизов, приступя к решительному бою,
Сразил чудовище искусною рукою;
Огромный зев его на части разделил,
И всякий с лезвием ко трупу приступил.
Припомни, как терзал Демьян соседа Фоку,
Как потчевал его без отдыху и сроку,
И градом пот с него, несчастного, бежал;
Так точно и меня знакомец угощал —
Без срока, отдыха и даже без оглядки!
«Да кушай, милый мой, вот ножка куропатки,
Цыплята, голуби и фарш — и всё тут есть.
Отведай же, мой друг, прошу тебя я в честь».
Хочу сказать, что сыт,- не даст ответить слова:
Лишь только я начну — и рюмка мне готова.
«Пей, пей, любезнейший! Поменьше говори.
Что за бордо, сотерн, шампанское, смотри!
Да, кстати, добрый наш поэт Ахтикропалов,
Ты так запрятался меж рюмок и бокалов,
Что мудрено тебя найти и с фонарем.
Отсвистнись-ка, мой друг, каким-нибудь стишком!» —
«Готов!» — сказал поэт с довольною улыбкой;
Перст ко лбу — и в ушах раздался голос хрипкой:
Я с удовольствием сижу
В кругу друзей почтенных
И с чистой радостью гляжу
На строй бутылок пенных,
Которых слезы, как хрусталь
Лазурный, белый и румяный,
Кропят граненые стаканы —
И, не откладывая в даль,
Запью последнюю печаль.
Скончал. Бутылка хлоп — в фиале зашипело,
И «браво», как ядро из пушки, загремело…
«Списать стихи, списать! Вот истинный поэт!
Как скоро и легко! Отличнейший куплет!»
И вдруг карандаши и книжки записные
Посыпались на стол в хвалу и честь витии.
А я… как думаешь? Скорее шляпу, трость,
Да в общей кутерьме, как запоздалый гость,
Забывши заплатить за грешные котлеты,
Которые опять быть могут подогреты,
Бежать,- да как бежать! Без памяти, без сил,
Нашел свой экипаж, как бешеный вскочил.
«Пошел, Фома, пошел! Скорее, ради бога!»
Пусть там о беглеце идет у них тревога.
Уже две улицы остались позади;
Я дух переводил свободнее в груди,
И только изредка, исполненный боязни,
Погони ожидал, как будто смертной казни.
Но все несчастия, нарочно сговорясь,
Пред домом Трефиной меня толкнули в грязь,
Без всякой милости, с Фомой, кабриолетом,
Журналом дамских мод и, наконец, пакетом
Материй и платков mademoiselle Тру-тру.
Как вакхов гражданин, проснувшись поутру,
Невесело встает с услужливой постели,-
Вставал из грязи я без плана и без цели.
Вдруг тонкий голосок воздушною струей
Раздался над моей печальной головой:
«Вы ль это? Боже мой! Какое приключенье!
Не сделалось ли вам удара от паденья?
Вот люди, соль и спирт — они вас укрепят.
Прошу взойти наверх». Я бросил томный взгляд
В воздушную страну, из коей, мне казалось,
Истек приятный звук. И что же оказалось?
Особа Трефиной, дородна и тучна,
Как на море подчас девятая волна,
Стояла, на балкон небрежно опираясь.
Что было делать мне? Неловко извиняясь
В нечаянном грехе, Фому и фаэтон
Отправил я домой, а сам, без оборон
От выдумок судьбы жестокой и нахальной,
Повлекся к лестнице парадной машинально.
Чем встретили меня — нетрудно угадать.
Ни сил я не имел, ни время отвечать,
Напала на меня вся дамская эскадра;
Вопросы сыпались, как с Эрзерума ядра.
Бог знает, до чего б их штурм меня довел;
Но тем окончилось, что подали на стол.
Хвала на этот раз уставам просвещенья!
У Трефиной я был избавлен принужденья:
Сказал, что не хочу, и дело решено.
Сиди, кури табак — хозяйке всё равно.
Стол начат хорошо: особы две крестились,
Потом, как водится, сперва разговорились
О важном,- например, что будет государь
На этих днях в Москву, что будто секретарь
Такого-то суда за рубль лишился места,
И замуж за судью идет его невеста.
Потом, на полутон понизя разговор,
Коснулись ближнего. Какой-нибудь узор
Подола Мотовой в прошедшее собранье
Успел приобрести всеобщее вниманье.
Иного с головы размерили до ног,
И всякий говорил, что думал и что мог.
Приезжий между тем господчик из Калуги
Девице Трефиной оказывал услуги:
Брался ей косточку разрезать с мозжечком
И многое шептал, как кажется, о том.
Но как бы ни было, стол кончился исправно.
Я время проводил ни скучно, ни забавно;
Десерт и кофе шли своею чередой,
И я доволен был обедом и собой,
Но вот что повторю: осмей мое созданье,
А вера в дьяволов имеет основанье.
Сызмала верить им от нянек я привык
И после опытом ту истину постиг.
Есть дьяволы — никто меня не переспорит —
Не мы, а семя их кутит, мутит и вздорит.
Они, проклятые, без тела и без лиц,
Влезают и в мужчин, и в женщин, и девиц;
Сидят в них, к пакостям, страстям, порокам клонят
И, раз на шею сев, в открытый гроб загонят.
Старинный Ариман и новый падший дух
Едва ли не живут — и давят нас как мух!
Мне думать хочется, что это всё пустое,
А впрочем, вот тому свидетельство живое:
Девица Фольгина по просьбе двух шмелей,
Которые, на шаг не отходя от ней,
Точили на заказ безбожно каламбуры,
Разыгрывала им отрывок увертюры
Из оперы «Калиф»; потом, переходя
От арии в рондо, нежнее соловья,
Томнее горлицы прелестным голосочком
Пропела песню: «Раз весною под кусточком»
И прочая… Игра и пение вокруг
Сирены Фольгиной собрали знатный круг:
Дивились, хлопали, хвалили, рассуждали
И чудом из певиц торжественно назвали.
Один из сказанных услужливых господ
Приходит вне себя, как обер-франт и мот,
Скользя, подходит к ней с улыбкой чичисбея.
«Позвольте,- говорит,- божественная фея,
Устами смертного коснуться ваших рук!
Меня очаровал непостижимый звук,
Произведенный их летучими перстами».
С сим словом подлетел и страстными губами
Хотел восторг любви руке ее принесть.
Она, заторопись наезднику присесть,
Нечаянно ногой за кресло зацепила
И франта на парке с собою уронила.
«Ах! Ах!» как водится; но дело уж не в том:
Закрыв лицо и грудь, горящие стыдом,
Как серна, бросилась в другую половину;
А ловкий петиметр, прелестную картину
Увидя и другим немножко показав,
Поднялся, охая, как будто он и прав.
Что было следствием — никто меня не спросит:
Кто нюхает табак, кто лимонаду просит,
Кто сожалеет вслух и очень рад тайком,
Кто утирается батистовым платком
И далее. Меж тем отец и мать певицы,
Разгладя нехотя наморщенные лица,
Карету — и с двора. Я тоже замышлял;
Но Сидор Карпович тревогу прокричал:
«Куда, куда и вы?.. Гей, люди, повеленье:
Вот шляпа вам и трость — убрать на сохраненье!
Ни шагу из дому, ни капли воли нет.
Вы партию жене составите в пикет,
Бостончик или вист. Два столика готовы —
Прошу не отказать, не будьте так суровы!»
Засел я нехотя, смертельно не любя
Для прихоти других женировать себя.
Проходит час и два — нам дела нет нимало:
Сражаемся, и всё!.. Мне даже дурно стало!
Виконт Де ла-Клю-Клю, парижский патриот,
Оставя в Франции жену и эшафот,
Чтоб быть учителем у русских самоедов,
По счастью был тогда из близких мне соседов.
«Vicomte, prenez ma place» {*},- сказал я, обратись.
{* Виконт, займите мое место (фр.).}
«Bon, bon» {*},- он отвечал. И я, перекрестясь,
{* Хорошо, хорошо (фр.).}
Но только, верно, уж неявно и наружно,
Пошел из-за стола рассеять миг досужный.
Послушай, что теперь случилося со мной,
И верь, что все дела текут не сатаной!
В исходе одного большого коридора
Вдруг слышится мне смех и шепот разговора.
«Подслушать тайну есть позорная черта,-
Вдали остановясь, подумал я тогда.-
Быть может, через то я много потеряю…
Но черт меня возьми! — я точно различаю
Девичьи голоса. Подслушаю секрет…»
Подкрался и вошел в ближайший кабинет.
Вот тайный разговор от слова и до слова.
Девица 1-я
Да знаешь ли ты, чем Анета нездорова?
Девица 2-я
Неужели улан?..
1-я
Уж знает вся Москва!
Прошу покорнейше!.. Но только он едва
Останется в глупцах.
2-я
О, это вероятно!..
А впрочем, милая, какой мужчина статный!
1-я
Не Сонин.
2-я
Ха, ха, ха! Я думаю, наскучил!
1-я
Пустою нежностью в два месяца измучил!
Ах, что за фалалей! В отставку!.. Со двора!..
2-я
Налетов, камер-паж… Ma chere {*}, убей бобра.
{* Моя дорогая (фр.).}
1-я
Et vos affaires? {*}
{* А ваши дела? (фр.).}
2-я
Helas! {*} сказать тебе не смею!
{* Увы! (фр.).}
1-я
Забавно! до сих пор?
2-я
Он слеп, а я робею!
1-я
Кто этот в парике осанистый брюнет,
Играет с Трефиной так счастливо в пикет?
Не знаешь ты его? Он мастерски играет.
Но Трефина, поверь, немного потеряет,
Хотя б он на нее сто тысяч записал.
2-я
Как? что? Он на ноге?..
1-я
Контракт уж подписал,
Что выиграет туз, тем пользуется дама.
2-я
Fi donc! {*} так нагло жить и не бояться срама!..
{* Тьфу! (фр.).}
А этот пасмурный и скучный кавалер,
Разбитый лошадьми, точь-в-точь как grande misere {*},
{* воплощенное несчастье (фр.).}
Из двух: или влюблен, или глупец тяжелый.
1-я
Тс!.. кажется, идут!.. Оправимся, пойдем!..
Каков был разговор! Что думаешь о нем?
А в заключение как выражено внятно:
Влюблен или глупец!.. не правда ли, приятно?
А делать нечего — наука для ушей;
Недаром говорят: есть кошки для мышей.
Итак, оправившись, как скромные девицы,
Вернулся я опять в клуб новостей столицы.
Вхожу и вижу там всезнаек дорогих
В кругу их маменек и тетенек седых.
Они уже опять и кротко и невинно,
Как куколки, сидят в беседе благочинной,
И, только изредка кивая головой,
Дивуются вранью рассказчицы одной.
Я долго не спускал исподтишка их с глазу;
Но вдруг: «от сорока и восемьдесят мазу…»
Раздалося в углу. И что же? мой брюнет
(Что ныне на ноге), огромнейший пакет
Имея пред собой наличных ассигнаций,
Оставя козырей к услугам древних граций,
Как бес понтирует с каким-то толстяком.
Что раз, то «attendez», то транспорт, то с углом!..
Толстяк уже пыхтит, лицо краснее рака,
А все задорнее заманчивая драка.
Но наконец нет сил!.. «Нельзя ль переменить?
Прошу, мечите вы!.. Хоть карту бы убить!..»
Ни слова вопреки. Серьезно, равнодушно
Колоды обменил злодей его послушный
И мечет. Первая убита толстяком;
Вторая — также. Туз и дама пик с углом
Убиты. Карты в тос. Толстяк свободней дышит.
Другая талия — толстяк берет и пишет.
«Тьфу, счастие! — ворчит с досадою брюнет
И с места пересел.- Пятьсот рублей валет!»
Вспотевшая рука банкёра задрожала…
Ждут оба… карты нет… идет — направо пала!
«Насилу!.. он опять!.. проклятое плие!..
Он и отыгрывать!.. скажите сряду две
И три!.. опять идет!» Признаться, эта сцена —
Игры и счастия слепая перемена —
Невольно и меня влекла в среду толпы
Зевак, которые, недвижны как столпы,
У стульев игроков, разиня рот, стояли
И с нетерпением конца задачи ждали.
Понтёр не сводит глаз; торопится брюнет —
И вдруг четвертый раз на правую валет.
«Фальшь! — толстый закричал.- Вот скраденная карта!»
Хватает за рукав и с первого азарта
С размаха бац его колодою в висок…
Банкёр встает но стул как раз сбивает с ног.
Кровь брызжет. Деньги, стол, мел, щетки, два стакана
Летят за ним вослед без цели и без плана.
«Убийство! караул! спасите!» — раздалось —
И всё собрание рекою разлилось.
«Гей, люди, кучера! салопы и кареты!»
Бегут по лестнице, едва полуодеты,
Теснятся, падают, толкаются, пищат —
И мигом опустел плачевный маскарад.
Я… боже упаси свидетельственной роли!
И что мудреного? Боясь такой же доли,
Хоть сроду не бывал картежным подлецом,
Схватя чужой картуз, скорей оттоль бегом.
Зову извозчика, скачу, как из Содома,
И вот, как видишь сам, сейчас лишь только дома!..
Петрушка, где халат? Сними скорее фрак,
Оправь мою постель, дай трубку и табак;
Гостей не принимать; гони их, бей коль можно
И убирайся сам — я зол теперь безбожно!
