В Литве из всех поэтов один собрат Антоний
Держал в конюшне тройку, — лихие были кони!
О них ещё так живо теперь воспоминанье,
Что мог бы этой тройки я сделать описанье.
И нечего дивиться, что вечером вчера я,
Толкуя о прошедшем и старь перебирая,
Спросил: «А что же сталось, скажи-ка, с этой тройкой?»
И вот какой ответ мне дал баснописец бойкий:
«В судьбе её скрывалось загадочное что-то.
Чтоб отдохнули кони — хозяйская забота! —
Никто на них не ездил, их целый год кормили,
Но кони меж собою согласье позабыли
И грызлись постоянно как дикие задорно,
Хотя была конюшня удобна и просторна.
Я, наконец, их продал, и продал разным людям
Но — изменять решенье судеб напрасно будем! —
Запряг всю эту тройку кацап какой-то снова,
И кони, только с места — ржать начали сурово:
„Эй ты, хохол, потише! — заржал лезгинец гордый, —
Не фыркай прямо в нос мне, коль дорожишь ты мордой!“
Мазур ему на это: „Сам много позволяешь.
Полегче: двину так я, что разом захромаешь!“
Казак ярится тоже: „Ах, мужики, уроды!
Задам я вам обоим в конюшне у колоды“…
И взапуски вся тройка, не в силах удержаться,
Вдруг начала кусаться и бешено брыкаться.
Когда ж, свой кнут схвативши, кацап стегать их начал,
То так хохла, мазура, лезгинца озадачил,
Что кони усмирились… Как шёлковая стала
Вся тройка и галопом до станции скакала,
Так что едва возница остановить мог сани.
Лошадкам сена дали с овсом, и, после бани
Горячей, кони вместе по-дружески есть стали,
И словно меж собой они не враждовали.
Тут весь секрет открылся. Так кони уродились:
При отдыхе ругались, а под кнутом мирились».
пер. Дмитрий Дмитриевич Минаев
