Всё глухо; ничто тишины не мутит.
Вот — полночь пробили часы.
У стен монастырских лишь ветер шумит
Да лают в окрестностях псы.
Почти догорев, опустилась свеча
В подсвечник до самого дна;
То гаснет, то, выбросив два-три луча,
Вдруг сызнова вспыхнет она.
Мне страшно… А этот нестрашен был час
Когда-то, в златые года,
Напомнил он мне, как, бывало, не раз…
Но — прочь! То прошло навсегда.
Я счастья теперь уж в той книге ищу…
Наскучило — с ней расстаюсь:
«Дай к лучшим предметам я мысль обращу!» —
И вот — то вздремну, то очнусь.
Случалось: порой примечтаются мне
Лик милый и лица друзей…
Кидаюсь… гляжу… Только тень по стене
Мелькнёт — и ещё мне грустней.
«Дай лучше возьму-ка перо, и в тиши,
Как мысли уж с мыслью не свесть,
Начну что-нибудь для друзей от души —
Начну… а уж кончу ль, Бог весть».
Пособит, чай, память о прошлой весне
Мне зимний стишок улучшить,
А страшное что-нибудь хочется мне
Сказать — и Марию включить.
Пусть пишет с неё живописец портрет
Чтоб имя прославить своё!
Пусть выставит разум и сердце поэт,
Избрав идеалом её!
Но — слава… в её не вторгаюсь я храм,
А так, для забавы пою,
И, если припомню, поведаю вам
С Марией проделку свою.
Мария — на муку людей создана —
На нежность скупа была так,
Что, сколько в любви ни клянись ей, она
«Люблю» не промолвит никак.
В отплату за это, бывало, когда
Полуночный час наступал,
Марию пред самым я сном иногда
Такою балладой пугал.
